В языческих верованиях поклонение силам природы важнее, чем почитание священных книг; Богиня пребывает во всем, и все есть составная часть Богини. Весь мир – лишь проявление Ее доброты. Многие философские системы – например, буддизм или даосизм – отрицают саму идею различия между Творцом и творением. Люди больше не пытаются расшифровать тайну жизни, а стремятся стать ее частью. И в буддизме или даосизме, хотя там нет упоминания о женском начале, основополагающий принцип утверждает, что «все есть одно».
В культе Великой Матери перестает действовать понятие «греха», понимаемого как нарушение неких произвольно выбранных моральных норм: поведение становится более свободным, ибо секс воспринимается как часть природы, а не как плоды зла.
Неоязычество показывает, что человек способен жить без религиозных установлений, в то же самое время не прекращая духовных поисков, призванных оправдать его существование. Если признать Бога Матерью, то нужно всего лишь соединиться с Ней и чтить Ее, совершая определенные ритуалы, которые могут удовлетворить Ее женственную душу, и элементами этих ритуалов становятся танец, огонь, вода, воздух, земля, песни, музыка, цветы, красота.
В последние годы эта тенденция усилилась неимоверно. Быть может, мы находимся в преддверии важнейшего в истории человечества момента, когда Дух соединится с Материей, когда они сольются воедино и преобразуют друг друга. В то же время предвижу, сколь ожесточенное противодействие, сколь яростную вспышку фундаментализма вызовет это у официальных религиозных организаций, справедливо опасающихся, что церкви начнут терять своих прихожан.
Я, как историк, ограничиваюсь тем, что собираю данные и анализирую противостояние между свободой поклонения и обязанностью повиноваться. Между Богом, правящим миром, и Богиней, являющейся частью этого мира. Между группами людей, которые объединяются и славят Божество, повинуясь внезапному душевному побуждению, и теми, кто, замкнувшись в узком кругу, внушают себе и другим, как должно и как не должно поступать.
Мне бы хотелось быть оптимистом и верить, что в конце концов человек найдет свой путь к духовному миру. Но приметы не слишком обнадеживают на этот счет: волна преследований со стороны ревнителей и охранителей фундаментализма способна, как уже бывало раньше, уничтожить культ Матери.
Андреа Мак-Кейн, актриса
Так трудно сохранять беспристрастность, рассказывая историю, начавшуюся с восхищения и окончившуюся горькой досадой. Но все же я попробую, я честно постараюсь описать Афину, которую впервые увидела в квартире на Виктория-стрит. Она в ту пору только вернулась из Дубая – с деньгами и с желанием поделиться всем, что познала относительно секретов магии. На этот раз она провела на Ближнем Востоке всего четыре месяца: продала земельные участки под застройку– там должны были возвести два огромных супермаркета, – получила такие комиссионные, которых, по ее расчетам, должно было хватить ей с сыном года на три безбедной жизни. К профессии риэлтера она могла вернуться в любой момент? а пока собиралась жить сегодняшним днем, наслаждаться последними годами юности и учить других тому, что познала сама.
Меня она приняла не слишком приветливо:
– Чего вы хотите?
– Я – актриса, мы ставим пьесу о женском лике Бога. От одного моего приятеля-журналиста я узнала, что вы бывали и в пустыне, и на Балканах, общались с цыганами и можете меня проконсультировать.
– И вы хотите познать истину Великой Матери всего лишь ради спектакля?
– А ради чего познавали ее вы?
Афина смерила меня взглядом и неожиданно улыбнулась:
– Вы правы. Это мне будет первым уроком: учи тех, кто хочет учиться. И не важно, ради чего.
– Что-что? – переспросила я.
– Ничего.
– Театр начинался как священнодействие. Он возник в Греции с празднеств в честь Диониса, бога вина и плодородия. Но принято считать, что с тех далеких эпох люди получили ритуал, исполняя который притворялись другими людьми и таким способом искали связь со священным.
– Спасибо. Второй урок.
– Не понимаю. Я пришла сюда учиться, а не учить. «Что она – смеется надо мной?» – не без раздражения подумала я.
– Моя защитница…
– Защитница?
– Не обращайте внимания, когда-нибудь я вам все объясню. Так вот, моя защитница говорила, что может научить чему-нибудь лишь в том случае, если ее, так сказать, спровоцируют. С тех пор как я вернулась из Дубая, вы – первая, кто пришел, чтобы показать мне это. Теперь я уловила смысл ее слов.
Я объяснила, что, готовясь к роли, уже побывала у нескольких учителей. Но не заметила в их наставлениях ничего особенного – разве что чем больше я углубляюсь в материал, тем сильней он разжигает мое любопытство. И добавила, что люди, узнавая, какой теме будет посвящен спектакль, слегка терялись и как будто сами не знали, чего хотят.
– По отношению к чему, например?
Например, к сексу. Где-то он был безоговорочно запрещен. А где-то – не только разрешен, но и перерастал в настоящие оргии. Афина попросила рассказать об этом подробней, и я не могла понять – то ли она меня испытывает, то ли и в самом деле не знает, что происходит.
Но прежде, чем я успела ответить, она продолжила:
– Танцуя, вы испытываете вожделение? Чувствуете, что высвобождаете вокруг себя энергию? Случается ли так, что вы как бы перестаете быть самой собой?
Я не знала, что сказать на это. По правде говоря, и на дискотеках, и в клубах, и в гостях танец всегда был проникнут чувственностью – мне нравилось дразнить мужчин, чувствовать на себе их жадные взгляды, но по мере того, как вечеринка шла своим чередом, мне становилось безразлично, соблазняю ли я кого-нибудь или нет.
– Если театр – это ритуал, то и танец – тоже, – говорила меж тем Афина. – Кроме того, это – древний, как мир, способ сблизиться с партнером. Узы, связывающие нас с миром, освобождаются от страхов, от предрассудков. Танцуя, человек позволяет себе роскошь быть самим собой.
Я почтительно внимала ей.
– А потом мы становимся такими, как прежде, – боязливыми, пытающимися быть более значительными, нежели нас считают остальные.
Она будто обо мне говорила. Или, может быть, так происходит со всеми?!
– У вас есть любовник?
Мне вспомнилось, как в одном из тех мест, где я побывала, чтобы изучить «Традицию Геи», кто-то из «друидов» попросил меня заняться перед ним любовью. Какая пугающая нелепость! Как смеют эти люди использовать наши духовные поиски в своих низменных целях?
– Есть или нет? – допытывалась она.
– Есть.
Афина не произнесла ни слова, а лишь приложила палец к губам, прося, чтобы я хранила молчание.
Внезапно я поняла, что мне бесконечно трудно сидеть перед человеком, с которым я только что познакомилась, – и молчать. У нас ведь принято всегда о чем-нибудь говорить – о погоде, о пробках на дорогах, о том, какой ресторан лучше… Мы с Афиной сидели на диване в ее гостиной, где все было белое и стояли музыкальный центр и стеллаж для компакт-дисков. Книг я не заметила нигде – как и картин по стенам. Мне самой пришлось поездить по свету, и я ожидала увидеть какие-то ближневосточные сувениры.
Но комната была пуста. А теперь в ней воцарилось молчание.
Серые пристальные глаза неотрывно смотрели на меня, но я выдержала характер и не отвела взгляд. Наверно, сработал древний инстинкт. Способ показать, что я не боюсь и принимаю брошенный вызов. Вот только от белизны этой комнаты, от безмолвия, нарушаемого лишь гулом машин за окном, все вдруг стало казаться мне каким-то ирреальным. Сколько ж мы еще будем сидеть вот так, не произнося ни слова?
Я принялась перебирать свои мысли. Зачем я пришла сюда? Найти материал для своей пьесы? Или чтобы обрести знание, мудрость… могущество? Я не могла определить, что привело меня к этой…
К кому – «этой»? К этой ведьме?
Ожили мои отроческие мечтания – кому из нас в юные годы не хотелось бы встретиться с настоящей колдуньей, овладеть искусством магии, внушать уважение и робость подругам? Кто не чувствовал обиды за многовековое угнетение женщины и не мечтал с помощью чар обрести утраченную личность? Почему же, несмотря на то, что у меня этот этап давно миновал, что я – независима, поступаю как заблагорассудится и занимаюсь любимым делом в такой области, как театр, где столь остро проявляется соперничество, я все никак не успокоюсь и вечно нуждаюсь в удовлетворении своего… любопытства?!
Мы с ней, наверно, сверстницы… Или я старше? А есть ли у нее возлюбленный?
Афина сделала движение в мою сторону. Теперь мы были друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Я вдруг испугалась – а вдруг она лесбиянка?
Я не отводила от нее глаз, но помнила, где находится дверь, и могла выйти в любую минуту. Никто не вынуждал меня приходить сюда, встречаться с этой посторонней женщиной, сидеть здесь, попусту теряя время, не произнося ни слова и ни на йоту не приближаясь к познанию. Чего она хочет?
