– Центр.
Я почувствовала, как вся моя жизненная энергия устремилась куда-то в область пупка, где словно бы возникло желтоватое свечение. Мне стало страшно от этого: если бы кто-нибудь дотронулся до меня, я бы умерла.
– Обозначьте движением! – выкрикнула она резко.
И я, бессознательно защищаясь, прижала руки к животу.
– Прекрасно. Можете сесть.
Я открыла глаза и различила высоко над головой далекие погасшие огни софитов. Потерла ладонями лицо, поднялась, заметив удивление своих товарищей.
– Так это и была лекция? – спросил режиссер.
– Можно назвать лекцией, если вам это нравится.
– Спасибо, что пришли. А теперь – простите, нам пора начинать репетицию.
– Но я еще не закончила.
– Как-нибудь в следующий раз.
Такая реакция режиссера всех несколько смутила. Отогнав первоначальные сомнения, я подумала, что нам вроде бы понравилось занятие Афины. Мы такого раньше не видали – это не то что изображать предметы или людей, представлять свечу или яблоко, сидеть в кругу, взявшись за руки, притворяясь, что исполняешь священный ритуал. Это был какой-то абсурд, и просто нам хотелось знать, как далеко он может зайти.
Афина – лицо ее было совершенно бесстрастно – наклонилась за своей сумкой. В этот миг из партера донесся чей-то возглас:
– Изумительно!
Это оказался Хирон, пришедший вместе с Афиной. Режиссер побаивался журналиста – у него были обширные связи в различных изданиях и приятели среди театральных критиков.
– Вы перестали быть личностями и превратились в носителей голой идеи! Очень жаль, что у вас – репетиция, но ты не горюй, Афина, мы найдем другую группу, и я все же узнаю, чем кончается твоя лекция. Это я беру на себя.
Я еще помнила свет, скользивший по моему телу и потом замерший на пупке. Кто же все-таки эта женщина? Интересно, испытывали ли мои коллеги те же ощущения, что и я?
– Минуточку, – сказал режиссер, оглядывая удивленные лица своих актеров. – Может, мы все же сдвинем немного репетицию и…
– Не надо. Я должен немедленно ехать в редакцию и писать про эту женщину. Вы делайте то же, что и всегда, а вот я нашел потрясающий сюжет.
Если Афину и занимало, чем кончится этот спор, то виду она не показала. Спустилась со сцены, подошла к Хирону. Когда они покинули зал, мы все обступили режиссера, спрашивая, зачем же он так вел себя?
– При всем моем уважении к Афине, должен сказать, что наш разговор о сексе – помните, тогда, в ресторане? – был куда интересней, чем все эти глупости, которыми мы тут занимались. Помните, она вдруг надолго замолчала? Она просто не знала, как продолжить!
– А у меня были очень странные ощущения, – сказал один из актеров постарше. – Когда она произнесла слово «центр», мне показалось, будто вся моя жизненная сила сосредоточилась в пупке. Никогда раньше подобного не испытывал.
– Ты… уверен? – спросила актриса, и по тому, как она это спросила, было ясно: те же ощущения посетили и ее.
– Эта женщина похожа на ведьму, – сказал режиссер, обрывая разговор. – Ну, давайте работать.
Мы начали с растяжек, разогрева, медитации – все, как предписывает учебник. Затем пошли этюды, а затем приступили к читке новой пьесы. Постепенно присутствие Афины стало тускнеть и блекнуть, и все стало таким, как всегда, – театром, ритуалом, созданным тысячелетия назад, где мы привычно притворялись другими.
Но это было всего лишь представлением. Другой была Афина, и я твердо решила, что непременно увижусь с нею снова. Не последнюю роль в этом сыграли слова режиссера.
Хирон Райан, журналист
Сам того не замечая, я совершал те же самые действия, которые Афина предлагала актерам, то есть выполнял все ее требования – с той лишь разницей, что глаза не закрывал и следил за происходящим на сцене. В тот миг, когда она произнесла: «Обозначьте движение!», я положил руки на живот и, к своему несказанному удивлению, увидел, что все, включая режиссера, сделали то же самое. Что бы это могло значить?
В тот день мне надлежало сочинить скучнейшую статью – настоящее упражнение на усидчивость! – о пребывании лидера одной страны в Великобритании. В паузах для развлечения стал спрашивать коллег, какое движение они сделают, если я попрошу обозначить «центр»? Большая часть отшучивалась, говоря что-нибудь о политических партиях. Один приложил ладонь к сердцу. Другой ткнул пальцем вниз, к центру земли. И никто – решительно никто! – не воспринял пупок как центр чего-либо.
В конце концов один из тех, с кем мне удалось поговорить с тот день, объяснил мне кое-что.
Вернувшись домой, Андреа приняла душ, накрыла на стол и поджидала меня к ужину. Откупорила бутылку очень дорогого вина, разлила его по бокалам, протянула мне один:
– Ну и как прошел вчерашний ужин?
Как долго способен человек уживаться с ложью? Мне не хотелось терять женщину, сидевшую передо мной, – в трудные минуты, когда я чувствовал, что совершенно неспособен найти хоть какой-то смысл в своей жизни, она неизменно оказывалась рядом. Я любил ее, но в том безумном мире, в пучину которого я, сам того не зная, погружался, сердце мое отдалялось от нее, ибо я пытался примениться к тому, что, быть может, знал, но принять не мог: славы одного из партнеров хватит и на второго.
И поскольку всегда предпочитал синицу в руке, то постарался представить случай в ресторане как нечто совершенно незначительное. Тем более что там и вправду совершенно ничего не было, если не считать, что мы прочли друг другу строки арабского поэта, сильно настрадавшегося из-за любви.
– Афина – человек трудный и неуживчивый. Андреа рассмеялась:
– Именно поэтому она должна быть безумно притягательна для мужчин: она пробуждает инстинкт защитника, живущий в каждом из вас, но остающийся невостребованным.
Лучше бы, конечно, сменить тему. Я всегда был убежден, что женщины обладают сверхъестественной способностью знать, что происходит в душе мужчины. Все они – ведьмы.
– Я собираю материал по поводу того, что было вчера в театре. Ты, может быть, не знаешь, но я сидел с открытыми глазами.
– При твоей профессии иначе нельзя. Ты будешь говорить о моментах, в которые ведут себя схожим образом. Мы много обсуждали это вчера в баре, после репетиции.
– Знакомый историк рассказал мне, что в одном древнегреческом храме, где предсказывали будущее (храм Аполлона в Дельфах. – Прим. ред.), стоял кусок мрамора, называвшийся «пуп». По тогдашним представлениям, именно там находился центр планеты. Я порылся в газетных подшивках и обнаружил вот что: в иорданском городе Петра есть еще один «конический пуп», символизирующий уже центр всего Мироздания. И первый – в Дельфах, – и второй пытаются обозначить ось, через которую проходит энергия мира, – иными словами, сделать зримым то, что принято считать невидимым. Иерусалим тоже называют «пуп земли», так же, как некий остров в Тихом океане, и еще какое-то место – я забыл где, потому что никогда не соотносил одно с другим.
– Танец!
– Что?
– Нет, ничего.
– Я понял, о чем ты говоришь: о восточных танцах живота, самых древних из всех, о которых есть упоминания. Ты не хотела говорить, потому что я рассказывал тебе, как в Трансильвании видел танец Афины. Она была одета, но…
– …но движение начиналось с пупка, а потом распространялось по всему телу.
Андреа была права.
В самом деле, лучше сменить тему, поговорить о театре, о том, как тошнит иногда от журналистики, потом немного выпить и, когда за окном польет дождь, завершить вечер в постели. …Я заметил, что в миг оргазма тело Андреа вращается, будто на невидимой оси, проходящей через пупок. Я видел это сотни раз, но раньше никогда не обращал на это внимания.
Антуан Локадур, историк
Надо полагать, Хирон сильно потратился на звонки во Францию, прося достать все материалы до конца недели и особенно напирая на эту историю с пупком – мне лично она казалась весьма неромантической и совершенно неинтересной. Однако англичане видят мир иначе, нежели мы, французы, а потому я счел за благо вопросов не задавать и собрать все, что говорит по этому поводу наука.
Тут же стало ясно, что уже имеющихся исторических сведений недостаточно: я заметил совпадения различных древних цивилизаций в этом вопросе и, более того, – употребление одного и того же слова для определения мест, считавшихся священными. Прежде я никогда не обращал на это внимания, а теперь заинтересовался. Обнаружив закономерность в этих совпадениях, я начал поиски дополнительных материалов, способных пролить свет на поведение человека и его верования.
Первое и наиболее логичное объяснение – через пуповину к нам поступают питательные вещества, и оттого пуп следует считать центром жизни – было тотчас отброшено. Психолог объяснил мне, что эта теория лишена всякого смысла, ибо, поскольку пуповина неизменно перерезается, центральным становится именно мотив отделения, а более значительными символами делаются мозг или сердце.
