– Выйти замуж за старика вроде меня… – снова хмыкнул банкир. – Не уверен, что я такой уж завидный жених.
– Я имел в виду… материальный аспект.
– Я так и понял. Но Лени была так мила и умна, что умела найти подход к любому завистнику. Как бы сказать? Она их обезоруживала…
Бивен начал различать под этой застывшей маской признаки горя.
Попробуем действовать напрямую.
– А у вас есть враги?
– У банкира они всегда есть.
Однако нацистский банкир может раздавить их гестаповским сапогом, чуть было не заметил Бивен, но воздержался. Не та атмосфера.
– В чем заключается ваша деятельность?
– Бросьте, – улыбнулся Лоренц, – вы же наверняка навели справки.
– У вас ведь частный банк, так?
– Совершенно верно.
– И вы предоставляете займы в рамках программы расовой гигиены?
– Мы всегда предоставляли займы, такова роль банкиров, но, поскольку сегодняшнее положение дел таково, каково оно есть, основная часть нашей деятельности сосредоточена на этом типе выкупов компаний и недвижимости.
– То есть вы спекулируете на конфискациях и экспроприациях?
– Да, можно и так сказать.
– Вы не думаете, что могли нажить себе врагов, занимаясь подобной деятельностью? Например, тех, кто лишился всего, отчаявшихся, решивших отомстить…
Лоренц пожал плечами: первое заметное движение с самого начала разговора.
– Называя вещи своими именами, такими врагами могли бы стать евреи, чью собственность мы скупаем за гроши. Но, честно говоря, я плохо представляю себе еврея в сегодняшнем Берлине, который смог бы приблизиться к Лени Лоренц. И уж тем более завлечь ее в ловушку.
Франц был согласен – они снова упирались в прежний вывод: убийца был знаком с жертвой. Он принадлежал к тому же кругу. Не еврей.
– Вы занимаете какой-нибудь… ответственный политический пост, герр Лоренц?
– Вы хотите сказать, в партии? Вовсе нет. Вы думаете о покушении? Учитывая, в каком виде нашли Лени, мне кажется, эту версию можно исключить.
– Вы видели тело?
– Да, в Тиргартене.
Ганс Лоренц занимал в нацистском созвездии особое место. Он дергал за ниточки биржи – ну, по крайней мере одну из бирж. Хёлм оказался прав: банкира известили первым. Он даже приехал посмотреть на труп супруги – раньше, чем был вызван Бивен. В Третьем рейхе все определялось раскладом влияний. Мундиры служили лишь для парада.
– В любом случае, – продолжил банкир, – мне думается, на сегодняшний день в Берлине осталось не так много террористов. Вы согласны?
За произнесенными словами Бивен уловил посланный сигнал. Такого рода высказывания подразумевали единственно возможный ответ.
– Мы работаем не покладая рук, – сказал он, стараясь, чтобы в голосе не сквозила ирония.
– Замечу, что во главе партии стоят сотни людей куда более значительных, чем я. Если бы удар решили нанести по рейху, выбрали бы другую мишень. Или нацелились непосредственно на меня.
Выброси из головы эту дерьмовую версию политического убийства.
Он предпочел вернуться на твердую почву:
– Вы знаете, как у вашей жены складывался вчерашний день?
– Думаю, она обедала с подругами в «Бауэрнхофе».
«Бауэрнхоф» был шикарным рестораном, куда Бивен ни разу не совал нос.
– А потом?
– Она должна была отправиться в отель «Адлон». Как мне кажется, вы в курсе, что Лени состояла в клубе, верно?
Бивен кивком подтвердил.
– Убийства… – заговорил он. – Я хочу сказать, убийство…
Промашка вышла. Даже с мужем было запрещено говорить об остальных преступлениях.
– Я уже все знаю. – Под усами проскользнула улыбка. – Гиммлер мне все лично объяснил, – тихо проговорил он.
В сущности, это ничего не меняло в ходе допроса.
– Лени когда-нибудь говорила с вами о Мраморном человеке?
– О Мраморном человеке? О статуе, вы хотите сказать?
– Я не знаю. Его упоминала другая жертва.
– Нет… Никогда. Это одна из ваших зацепок?
Бивен уклонился от ответа. В любом случае он уже закончил. И ничего не узнал, не считая того, что господин Крахмальный Воротничок не склонен выставлять свой траур напоказ.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Могу ли я взглянуть на вашу спальню?
– Вы хотите сказать, на спальню Лени? У нас были раздельные.
Франц скрыл свое удивление. Он не понимал, как супруги, женатые меньше четырех лет, могли не иметь общего супружеского ложа, как контракт между мужчиной, внесшим деньги, и женщиной, внесшей красоту, мог не обретать каждую ночь материальную форму, как мужчина, который вроде бы любил (и понимал) свою жену, не желал разделить с ней высшую близость, близость снов и отдыха.
– Не стоит напускать на себя такой шокированный вид, – заметил Лоренц. – У всех раздельные спальни. По крайней мере, в голове. В конечном счете сон – это самая личная вещь, какая только может быть. Неотъемлемое благо.
Одним движением он снял пенсне. Его глаза словно сузились, и все лицо вполовину уменьшилось. Обнаженные черты теперь не могли скрыть его горе и печаль.
– С определенного возраста, – продолжил банкир, – брак основывается на негласном уговоре. Каждая сторона видит, что другая может ей дать, и решает, имеет ли такой союз смысл, да или нет. Я принес Лени богатство, защиту, комфортабельную жизнь. Она принесла мне красоту, молодость, юмор – знаете, Лени была очень веселой, очень забавной.
Бивен, который больше не боялся выставить себя простаком, спросил:
– Но… вы любили ее?
– Гауптштурмфюрер, вы зря питаете иллюзии. В нацистской Германии нет больше места любви. Вы ведь из гестапо, верно?
– Именно.
– Кому, как не вам, знать, что Германия больше не страна в привычном смысле этого слова. Это военная машина, отлаженный механизм, который будет неотступно двигаться вперед до самой своей погибели. Даже удивительно, что такие… скажем, неуравновешенные умы, как Гитлер или Геринг, сумели создать столь эффективную систему шестеренок.
Бивен был никак не готов к подобному разговору. Он отправлял в концлагерь и за меньшее. Господин в пенсне был действительно странным созданием, под личиной чиновника скрывался философ.
Заодно Бивен понял, почему Лени вышла замуж за этого человечка. Он разрешил квадратуру круга: богат, как нацист, умен, как политзаключенный. Вот уж редкая птица.
– Спальня Лени на втором этаже, сразу справа от лестницы.
Франц поднялся, стараясь не скрипеть кожей обмундирования. Не так-то просто.
Он уже направлялся к двери, когда Лоренц его окликнул:
– Гауптштурмфюрер…
Бивен обернулся. Тот уже нацепил свое пенсне, но стекла были влажными.
– Найдите его, пожалуйста. Найдите этого мерзавца и примените к нему, на сей раз с полным основанием, ваши пресловутые методы.
27
Зайдя в спальню Лени, Бивен понял, что именно она обставляла весь дом. Фигурки из цветного стекла, пивные кружки, салфетки – все это она. Старый банкир когда-то выстроил себе особняк, наверняка пригласив архитектора, у которого голова была забита новомодными идеями, а потом уступил обожаемой Лени, позволив жене изничтожить его эстетскую мечту своими дешевыми безделушками и выставкой поделок, как в магазине сувениров.
Спальня напоминала бонбоньерку, забитую сиреневыми пастилками. Потаскушка, которая, конечно же, познала изнанку жизни во всех ее проявлениях, в душе все равно оставалась маленькой провинциалкой с сердцем, похожим на розовую бархатную подушечку.
Хрустальная люстра, кровать под балдахином с пышными занавесями и фестонами, обои в лиловую полоску, лампы под абажурами цвета фуксии – все напоминало волшебную сказку для секретарш. И, словно этого было мало, в спальне было просто не продохнуть от тяжелого аромата жимолости.
Глядя на ее спальню, где плохой вкус бил все рекорды, Франц Бивен почувствовал, как у него от волнения сжимается горло. При виде этого любовного гнездышка поневоле всплывали картины Тиргартена: женщина, лежащая в липких лужах свернувшейся крови с разверстым, как мешок, животом.
