Среди деревьев, теснившихся в парке, было много незнакомых Даньку; платаны и крымская ель вызывали у него искреннее удивление, но еще больше было здесь родных, испытанных друзей его детства.
— Вот это дубы так дубы! — восклицал он, объясняя Валерику, где дуб, где ясень, а где вяз. Валерик должен был в значительной мере верить товарищу на слово. Южанин, он еще никогда не видел леса.
А сколько веселых птиц порхало, перекликалось в листве. В верхушках деревьев уверенно галдели черные грачи, шумя над своими огромными гнездами. Ниже настраивал голос невидимый соловей, отзывалась славка, перепрыгивали с ветки на ветку синицы и даже лесная неутомимая мелкота — корольки! Даньку и самому захотелось стать сейчас вот таким корольком, чтоб не возвращаться больше к панской вонючей шерсти, чтоб жить, прыгая в ветвях, среди чистой, свежей зелени…
В парке было безлюдно. Вдоль аллей стояли скамьи, на которых никто не сидел. Таинственный тенистый сумрак окутывал густо обвитую плющом водонапорную башню с окованной железом дверью, на которой висели пломба и замок величиной с добрый мужской кулак. Невдалеке от башни на открытом месте поблескивала фигура юноши, отлитая из темного металла.
— Смотри, какой Геркулес! — сказал Валерик, обращая внимание Данька на статую.
Темным блеском лоснилось мускулистое тело Геркулеса, которое вначале показалось Даньку живым. Богатырски поднимаясь над кустами подстриженного жасмина, юноша в радостном напряжении раздирал пасть уродливой гидры. Из пасти тяжелой изогнутой струей била вода — такая чистая, свежая, прекрасная, что ребятам сразу захотелось пить.
Вода с неумолкающим шумом падала вниз, теряясь среди кустов, откуда брали начало оросительные канавы, расходившиеся вдоль тропинок в глубину парка.
— Вот то, что всему дает здесь жизнь, — задумчиво промолвил Валерик, заглядевшись на сияющий водопад.
Данько измерил взглядом массивную кирпичную башню. Поднявшись над деревьями, она уходила к самому небу, обвитая-перевитая зеленым плющом.
— Кто ее построил, Валерик?
— Люди, конечно…
— Слушай, как бы туда пробраться? — Плутовато оглянувшись, Данько потрогал руками сетку. — Нигде ни души, все на обед разошлись…
— Неудобно, — заколебался Валерик. — Что, если попадемся в руки самому садовнику Мурашко? А я еще должен ему привет передать от Баклагова…
Вдруг Данько, который, вцепившись в сетку, уже было распластался на ней, одним махом соскочил на землю и настороженно присел:
— Кто-то идет!
Через секунду из-за кустов вышел, направляясь к фонтану, совершенно черный, пучеглазый парняга в белом поварском колпаке. Не замечая ребят, он приблизился к изогнутой струе и, наклонившись, стал жадно пить. Темное, потное, словно измазанное дегтем, его лицо лоснилось точно так же, как тело металлического Геркулеса, который стоял над ним и весело раздирал обеими руками челюсти гидры.
— Арап! — удивленно прошептал Данько.
— Это, верно, тот Яшка-негр, о котором нам говорили, — догадался Валерик. — Тот, что поваром на белой кухне работает…
— Черный какой, чернее любого цыгана! Точно в дымоходе побывал, сажу трусил… А белками так и блестит! Ну как есть арап!
Валерик стоял, впившись взглядом в негра. Человека черной кожи он, как и Данько, видел впервые. Правда, ему приходилось много читать о знаменитых путешественниках, о целых негритянских племенах в тропических лесах Африки… Все это сейчас всплывало в памяти, и могучий асканийский парк, который сам по себе был уже невиданным дивом в степи, с появлением в нем живого негра еще больше поразил Валерика своей пышной экзотичностью… За спиной дышала зноем степная Сахара, а впереди, пронизанные солнцем, бушевали зеленые недра тропической Африки!
— От чего они так чернеют, Валерик?
— Наверное, от солнца… У них там еще сильнее печет, чем здесь… А они с детства работают голыми на плантациях…
— Ох, и печет, видно! Так позажарились, что уже и не сходит с них…
Напившись, негр выпрямился и заметил ребят. Он приветливо сверкнул в их сторону белоснежными зубами.
Данько, воспользовавшись случаем, не замедлил вступить с ним в переговоры. Считая почему-то, что с негром можно договориться только жестами, он стал тут же перед сеткой изощряться на все лады, довольно красноречиво показывая, как им обоим хочется сейчас пить и как будет хорошо, если повар отопрет калитку, находящуюся поблизости, и впустит их в сад, к воде.
Негр, которого штуки Данька искренно развеселили, неожиданно обратился к ребятам хоть и на ломаном, но вполне понятном языке:
— Хочешь пей вода? Иди…
И, не переставая улыбаться, направился прямо к калитке. Данько принимал все это за шутку, хотя калитка была прикрыта всего лишь на засов и открыть ее изнутри не стоило труда. Но когда засов в самом деле щелкнул, дверцы, ведшие в рай, открылись и сад свободно распахнулся перед ребятами уже в новой, доступной своей красе, они, отскочив назад, застыли в нерешимости. «Не ловушка ли здесь какая-нибудь» — взглядом предостерег Данько товарища. Но во всей мирной фигуре негра, в выражении его веселого лица было столько добродушной, искренней приязни, что ребята успокоились и прониклись доверием к нему.
— Алло… Не бойся меня, — мягко и как-то печально промолвил негр. Это окончательно подкупило ребят.
Они вошли в парк.
Очутившись у фонтана, они долго пили, пили взахлеб, теряя дыхание, лишь бы только доказать повару, что их сюда привело не пустое любопытство, а действительно жажда.
За этим занятием и застал их старший садовник ботанического сада. Сухощавый, энергичный, в сандалиях на босу ногу, в легкой парусиновой тужурке, он подошел к группе быстро, почти бесшумно, так, что ребята увидели его, когда он остановился уже возле них, здороваясь с негром за руку. Валерик почему-то сразу решил, что это Мурашко. Глаза полны горячего блеска, лицо волевое, суровое… Курчавая, чуть седеющая шевелюра, зачесанная набок, губы сжаты, почти прикушены…
— Гнезда разорять пришли? — спросил садовник, внимательно глядя на ребят. Говорил он баском, смотрел серьезно, но его черные, с золотинкой усы лежали так, что придавали всему лицу — тонкому, интеллигентному — улыбчивое выражение.
— Нет, мы гнезд не разоряем, — поспешил заверить Данько, отступая к негру.
— Не разоряете? Гм… Напрасно…
Ребята насторожились: что он говорит?
— Но только грачиные, — предупредил садовник, — другие — упаси бог, а сорок и грачей гоняйте. Сколько веток обломали на гнезда, яйца полезных птиц пьют… Да вы, оказывается, свежаки здесь, не принимали еще участия в наших грачиных войнах?
— Из Каховки мы, — взволнованно сказал Валерик. — А вы… Мурашко?
— Он самый… Мурашко, Иван Тимофеевич, собственной персоной.
— Вам Баклагов кланяться велел…
— А, Дмитрий Никифорович! Ты что, знаешь его?.. Спасибо! — Мурашко сразу стал мягче, как бы посветлел. — Как же он там, на своей арене?
— Да ничего… Так себе… Корзины плетет.
— Корзины, — задумался Мурашко. Потом, обращаясь к негру, пояснил: — Друг у меня есть в Каховке… Золотой человек, Яша! Гнет его жизнь, как черная буря, а сломать не может… Занесет у него лозы песком, а он отряхнется, поворчит и другие сажает…
Данько жадно оглядывался вокруг. Лес! Только нет ни круч, ни бурелома, ни грибов… А тропинки и стежки как в настоящем лесу. Затененные густыми ветвями, они разбегались вглубь парка, придавая ему еще больше таинственности. Куда они ведут, к каким новым дивным дивам протоптаны?
Вскоре Яшка-негр, весело помахав ребятам на прощание своим колпаком, пошел, насвистывая, вдоль ограды в сторону господских хором, а Мурашко, присев на корточки возле водораспределителя, стал внимательно разглядывать какие-то линейки, торчавшие в воде.
— Нет, вы уже свою порцию получили, — заговорил он, — теперь напоим других… им тоже хочется.
И, засучив рукава, садовник принялся вытаскивать камни из одной канавки, которая была до сих пор перекрыта, и гатить ими другую, в которую потоком шла вода.
Данька рассмешило, что садовник с серьезным видом строит какие-то игрушечные плотники, точно так, как детвора в Криничках на улицах после дождя.
— Для чего это он? — шепотом спросил Данько товарища.
Валерик кое-что знал об ирригации и стал вполголоса объяснять веселому северянину, в чем тут дело.
— Хочет перевести воду с одного участка парка в другой… Видишь, там гатит, а туда направляет…
— О, ты сразу узнал во мне стрелочника, — услыхав разговор, весело взглянул Мурашко через плечо на Валерика. — Переведу на лесостепь и на питомник… Там у меня все уже кричит — воды!
Обеими руками, по-рабочему, он копался в иле, как в тесте. Ребята принялись ему помогать. Работали охотно, дружно, словно играли.
