— Густав Августович! — притворно разгневалась Софья, показывая гостьям свое хозяйское рвение. — Ведь я еще пока здесь хозяйка, не так ли?
Управляющий молча поклонился. Софья, извинившись перед гостьями и пообещав вскоре вернуться, стала спускаться по ступенькам. Управляющий, забегая вперед, предложил было ей руку, но Софья отказалась. Густав Августович был незаменимым служакой, однако имел неприятную привычку, разговаривая, забываться и брызгать слюной на собеседника. Поэтому госпожа старалась разговаривать с управляющим на расстоянии, не подпуская близко.
— Когда вы думаете разводить их по таборам? — спросила Софья по-немецки.
— Завтра утром начнем… А впрочем, как вы прикажете, Frau Wirtin…
— По-моему, это лучше сделать еще сегодня… С вечера, по холодку… Потому что за ночь они так завоняют усадьбу, что потом неделю будет слышно…
— Хорошо, начнем с вечера…
В поместьях Фальцфейнов издавна существовало правило: осматривать новых сезонников выходят не только управляющие, а и сам хозяин, которому надлежит показаться в этот день новым людям, чтоб знали, перед кем им все лето ломать шапку. Не Софье Карловне было нарушать этот порядок, хотя встречи с батраками становились для нее с каждым разом все тягостнее: то ли потому, что она постарела и нечем уже ей красоваться перед пришлыми каховскими парубками, то ли потому, что из года в год сезонники становятся все хуже, все строптивее… Как жаль, что нельзя обойтись вовсе без сезонников! Это было бы лучше всего, это был бы настоящий рай!
Глубокое презрение и постоянный страх вызывало в Софье это племя сезонников. Сколько живет, никак не может с ним сговориться. Такое упрямое, такое коварное…
Ах, если б знали ее заграничные приятельницы, кто ее здесь окружает! В своих письмах они называют Софью царицей украинских прерий, а многочисленные асканийские сезонники представляются им какими-то добрыми, вежливыми, живописными ковбоями… Наивные представления! Конечно, она, Софья, не жалела сил, чтобы как-нибудь приобщить своих упрямых туземцев к культуре, перелицевать их в своеобразных украинских ковбоев, но все напрасно. Пока поучаешь его при чеченцах, он слушает, а только ушел с глаз, уже насмехается над тобой, дает тебе всякие издевательские прозвища, с которыми потом вынуждена ходить всю жизнь. Дай такому лассо в руки, он захлестнет его на твоей же шее!
Самых вульгарных насмешек, чего угодно можно ждать от них, только не благодарности, не джентльменского отношения… Настроили против хозяйки даже своих козлов, которые водят на пастбищах отары. Стоит появиться перед таким козлом, скажем, в костюме амазонки, как он уже несется на тебя зверем, не знаешь, куда деваться…
Однако, несмотря на горести, которые Софье причиняла ее степная империя, она не согласилась бы променять свои владения ни никакие другие. Этот край, видно, пользовался протекцией самого всевышнего. Нигде в мире нельзя так быстро и легко богатеть, как здесь. Что хваленый американский Клондайк по сравнению с ее украинскими прериями! Тут все буквально само плывет к тебе в руки, богатства твои растут как на дрожжах, пожалуй даже без твоего участия, без всяких усилий с твоей стороны. Разумеется, все это явилось результатом энергии, изобретательности, культуры, ну и, конечно… счастья трех поколений Фальцфейнов. Да, именно счастья — это несомненно.
Тощими колонистами, без дворянских гербов прибыли сюда, в Присивашье, первые Фальц и Фейн. Породнившись, они стали Фальцфейнами и занялись разведением овец. Разбогатев, они стали благородными, могучими степными крезами, перед которыми теперь заискивают даже губернаторы. Фортуна! Блестящая фортуна плюс плодородные земли, несравненные пастбища, породистые овцы — все это в совокупности принесло Фальцфейнам их миллионы, их славу и могущество.
Правда, в последнее время в экономиях все чаще звучат голоса разных крамольников, будто бы Фальцфейновские миллионы происходят совсем не от овец, а что нажиты они позорным плантаторским способом, кровью и потом сезонных рабов, египетским трудом нескольких поколений каховского батрачества, самого выносливого и самого дешевого в мире… Странные претензии! Сами нанимаются и сами же потом жалуются! И вообще, при чем тут плантаторы, при чем рабы? Можно подумать, что их здесь линчуют. Между тем каждому известно, что в Аскании уже несколько лет работает поваром молодой негр из Сенегала и его никто до сих пор не линчевал и не собирается линчевать.
Самым обидным для Софьи было то, что большинство таких горланов выходило как раз из ее собственных поместий, из многочисленных скотных дворов и батрацких казарм, из темных недр вечно недовольного батрацкого племени… Хитрая, варварская порода! Клеймит, высмеивает, компрометирует на все лады своих благодетелей… И это вместо того, чтоб до конца дней благодарить великодушных Фальцфейнов, которые, как отважные конквистадоры, ступив на эту нетронутую землю, посеяли на ней зерна прогресса, завели английских скакунов и французскую кухню, ввели лакеев во фраках и американский способ стрижки овец…
С американцами Фальцфейны издавна поддерживали довольно тесные связи. Из Америки выписывали баранов-производителей, оттуда же завезли в Асканию последних на земле гигантов-бизонов, почти полностью уничтоженных за полстолетия на американском континенте. Младший сын Софьи, Вольдемар, поехал на мировую выставку шерсти в Чикаго и сейчас путешествует где-то в Соединенных Штатах. Из-за океана нередко наведывались в Асканию разные закупщики, туристы и пронырливые корреспонденты — для них Фальцфейны не жалели подарков, и газетчики потом разносили по всему миру славу о властителях украинских прерий. Захлебываясь от восторга, они наперебой описывали роскошные степные пикники, катанье на тройках, ночевки под открытым небом в целинной степи «со всеми аксессуарами жизни цыганской, таборной…» В их щедро отплаченных дифирамбах Аскания выступала романтическим островом, твердыней западной культуры среди разбушевавшегося варварского моря, а хозяйка Аскании была «чудесной амальгамой парижского воспитания и бурного скифского (бог с ним — пусть даже скифского!) темперамента».
О тысячах тех, кто выпасал для Фальцфейнов отары, молотил хлеб на токах, насаждал парки, сооружал в Аскании бассейны, рыл искусственные озера, переворачивая горы земли, — об этих людях разбитные вояжеры-корреспонденты сообщали значительно более скупые сведения.
О сезонниках им было известно только то, что приходят они откуда-то с севера через какую-то экзотическую свою Каховку, что любят они ходить всегда босиком, что могут выпить одним духом ведро воды и что там, где они работают, летом очень жарко. Там уже кончается цивилизованный рай асканийских вольеров и начинается настоящая украинская Сахара!
Бережно хранила Софья пожелтевшие вырезки из американских газет, как и письма своих эксцентричных заморских приятельниц, с которыми она когда-то прожигала жизнь в парижских ресторанах и варьете. В этих письмах до сих пор слышались ей далекие отзвуки молодости, той, что и в самом деле звенела бешеными тройками в степи, пенилась шампанским при лунном свете на копнах сена…
Был у нее законный муж, но она никогда не чувствовала себя его женой, есть у нее дети, но она не чувствует себя матерью.
Это, верно, наказание за те хмельные грехи молодости! Не в силах примириться со своей старостью, она не получает радости и от детей. Старший сын, самый умный, который считается основателем асканийского зоопарка, лечится сейчас где-то в Швейцарии и интересуется в письмах не столько настроением матери, сколько своими любимыми зверями; средний родился дефективным и, засев в Дорнбурге после скандальной истории со взрывом, угрожает оттуда матери и братьям новыми дебошами, а младший, этот тоже… бьет баклуши где-то в Америке, В этом году она осталась одна на всю Асканию, вся тяжесть власти на ней.
И уже разменяла шестой десяток… Покрылась морщинами шея, обрюзгло лицо, не помогают парижские кремы…
— Может, тачанкой воспользуетесь? — перебил меланхолию Софьи управляющий, когда они проходили мимо экипажного сарая.
Софья Карловна восприняла это как обиду.
— Вы считаете меня уже такой слабой?..
— Что вы! Простите, госпожа хозяйка! Я совсем не хотел…
— Довольно, довольно… Пройдусь пешком. Я так редко вижу нашу Асканию с этой стороны…
С этой, южной, стороны экономия выглядела не совсем привлекательно. Кончились сады и вольеры, потянулся голый вытоптанный пустырь, за которым сбились мрачной группой вынесенные подальше в степь ободранные батрацкие казармы. Господствуя над районом казарм и рабочих халуп, густым черным дымом дышал в небо кирпичный завод. Клубы дыма показались Софье зловещими на фоне открытой степи и чистого неба.
