– Здравствуй, – улыбаюсь краешком губ и принимаю букет на этот раз оранжево-желтых роз.
– Насчет перерыва, – начинает, было, Меньшов, а я перекладываю цветы и отвлекаюсь на свежий алеющий порез на указательном пальце. Шиплю, слизываю кровь с кожи и пропускаю половину чужих слов мимо ушей.
– Я была абсолютно серьезна, Алик, – подтверждаю свои намерения, отодвигаясь, и утыкаюсь взглядом в окно, рассматривая проносящиеся мимо огни.
– Хорошо, к этому разговору мы вернемся позже, – мягко соглашается собеседник, не пытаясь сократить разделяющую нас дистанцию. – Только прессе об этом ничего не говори, пожалуйста.
Я помню, как много для него значит репутация и как тщательно он продумывает всякие пиар-кампании, и не собираюсь совершать никаких диверсий. Ровно до того момента, пока не осознаю весь масштаб «скромности» вечеринки, на которую меня притащили.
– Банкет на триста персон? Да тут одних фотографов человек десять! Меньшов, ты в своем уме? – мой приглушенный протест тонет в приветственных возгласах, а Алик торопливо передает меня на попечение ассистентке.
– Сейчас все поправим, босс, – лопочет тщедушная блондинка-анорексичка со стальной хваткой бульдога и заталкивает меня в какую-то каптерку, где свою жертву уже ждут стилист с визажистом.
В рекордно короткие сроки Лизу Истомину превращают в ходячее пособие по профессиональному макияжу: на веках мерцают перламутровые тени, скулы выделены хайлайтером, а желание убивать стремится к бесконечности. Так что обратно я выскакиваю с намерением высказать жениху все, что о нем думаю, и даже больше, да так и застываю с некрасиво открытым ртом.
– Когда вы планируете сыграть свадьбу? – усиленный микрофоном звонкий голос журналистки разлетается по всему залу и противно звенит у меня в ушах, когда Меньшов озвучивает совсем не то, что мы обсуждали.
– Мы с Лизой поженимся через месяц.
Нелепица эхом отскакивает от стен с причудливой узорной лепниной и заставляет плотно зажмурить веки, лишь бы не видеть лучащихся лицемерной радостью физиономий. Я душу на корню порыв устроить Алику допрос с пристрастием, потому что пробраться к нему сквозь оживленно галдящую толпу попросту нереально, и начинаю протискиваться к выходу.
– Мои искренние поздравления, Лизавета, вы такая счастливица, – с энтузиазмом частит сухонькая старушка в бархатном бордовом платье с увесистым бриллиантовым колье на тонкой шее, и мне с трудом удается вырвать руку из ее цепких загребущих лапок.
До заветной двери остается каких-то метров двадцать, но, честное слово, легче преодолеть полосу с препятствиями и убедить собственного отца, что я нормально питаюсь и вовремя ложусь спать. Незнакомые люди то и дело норовят заключить меня в тесные объятья, в которых становится неуютно, и напоследок урвать еще кусок внимания и запилить в инсту селфи с будущей женой известного продюсера.
В общем, в коридор я вываливаюсь изрядно потрепанная, красная, как рак и злющая, как тот черт, которого кузнец Вакула заставил в Петербург за черевичками гонять (речь идет о героях повести Н. Гоголя «Ночь перед Рождеством» – прим. автора). Спотыкаюсь о скомкавшуюся ковровую дорожку, путаюсь в адовом платье, сковывающем движения, и отпускаю такую витиеватую матерную тираду, что швейцар в парадной ливрее сначала пунцовеет, а потом сравнивается цветом с алебастровым бюстом на постаменте.
– Лиза! – за спиной раздаются торопливые шаги и полный осуждения возглас, призванный вернуть меня в русло порядка и послушания. Только вот срабатывает он с точностью до наоборот, раскручивая сжатую до предела спираль.
– Двадцать восемь лет, как Лиза, и дальше что? – в мире не так много вещей, которые я не люблю, но среди них совершенно точно шантаж, обман и давление. И во все это Меньшов умудрился вляпаться.
– Ты не можешь так просто уйти! Нас ждут гости. Пресса, – Алик очень старается сохранять самообладание, но его дрожащие пальцы, сковавшие мое запястье, выдают его волнение с головой.
– Если наши договоренности для тебя ничего не значат, тогда я, тем более, никому ничего не должна, – объяснять взрослому серьезному человеку прописные истины не хочется. Хочется поскорее избавиться от чужого липкого внимания, выйти на улицу и вдохнуть полной грудью, поэтому я стряхиваю превращающееся в неприятное прикосновение и произношу достаточно громко, чтобы Меньшов мог слышать: – скажи им… не знаю, что у меня мигрень.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И пока Алик ловит ртом слова, распавшиеся на разрозненные слоги, я выскакиваю на ступени, с силой грохая за собой дверью. Легкий ветерок снова путается в волосах, запах чего-то свежего и цветущего забивается в нос, но не это заставляет сердце сначала замереть, а потом забиться быстрее. Знакомая фигура в футболке, выделяющейся белым пятном на фоне густой темноты, и расстегнутой кожаной косухе стоит, прислонившись к блестящему металлическому боку байка. И я на все сто двадцать процентов уверена, что Волков сейчас расслабленно ухмыляется краешком губ.
Я, кажется, взвизгиваю и, не чувствуя земли под ногами, мчусь ему навстречу. Локомотивом врываюсь в распахнутые объятья и висну у Сашки на шее, будто дорвавшаяся до бананов обезьяна или ребенок – до елочных игрушек.
– Слава богу, ты приехал, – прижимаюсь к нему, упиваясь затапливающим меня изнутри покоем, и с удовольствием ныряю в насквозь пропахшую его запахом куртку. И даже без лишнего писка позволяю натянуть на себя балаклаву и шлем: – забери меня отсюда, пожалуйста.
И Волков не заставляет просить его дважды. Убедившись, что молния у меня на куртке застегнута наглухо, ладони надежно приклеились к баку, а туфли на высоком неудобном каблуке остались стоять на обочине и не будут мешать, он поворачивает ключ в замке зажигания и плавно выруливает на асфальтовое покрытие. И мне совсем нет дела, что позади нескладно ругается Алик, а в каморке валяется мой клатч с разряжающимся мобильным.
Глава 26
Лиза
Мстить может каждый. Мужество
нужно, чтобы прощать.
(с) к/ф «Очень страшное кино 4».
Прячу нос за разворотом подаренного мне Филатовым явно в насмешку пособия «Как управлять проблемными сотрудниками» и широко, душераздирающе зеваю. Юлька варит третью подряд чашку кофе исключительно из человеколюбия, а у меня по-прежнему слипаются глаза. Если бы еще недавно кто-то сказал, что мы с Волковым проболтаем до самого утра, просто держась за руки, я бы посоветовала ему обратиться за помощью к психиатру.
Но факт остается фактом. Домой я вползла, когда уже рассвело, плюхнулась в постель, не раздеваясь, и попыталась за пару часов восполнить недостающую норму сна. Не получилось.
– Лизавета Андреевна, – как черт из коробочки, выпрыгивает из-за своего рабочего места Ванька и вытягивается рядом по стойке смирно, источая прямо-таки тонны бодрости и жизнелюбия, отчего мне отчаянно хочется огреть его по курчавой башке. Лопатой. Десять раз.
– Отстань, старушка, я в печали, – я любовно прижимаю к груди книгу, справедливо решив, что столкновения с чугунным черепом нерадивого администратора она не переживет, и снова глубоко зеваю. Из вредности пытаясь пнуть Ивана мыском балетки – ну, а что он счастливый такой?
– Лиз, тут такое дело, нужно отъехать на пару часов после обеда, срочно!
– На тот свет? – мрачно уточняю я, с благодарностью выцарапывая из рук Юли дымящийся напиток, и осторожно делаю глоток. Вкусно.
– Типун тебе на язык, – притворно обижается Филатов и исполняет то, чего я ну никак не ожидаю – обнимает своими огромными лапищами, которые не так-то просто с себя сбросить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Делай, что угодно, только отстань, – я с трудом возвращаю себе способность дышать и обреченно машу на добившегося своего громилу.
– У меня просто новый эпизод соседских войн, – мечтательно улыбается мой горе-админ, навевая на мысли, что и его неплохо бы отправить на освидетельствование к врачу. С людьми работает все-таки.
