таком режиме шла жизнь демократического общества, где каждого участника окружали сплошь обезьяны, мнение которых по основному вопросу с его мнением не совпадало, и где ему приходилось постоянно спорить, чтобы каждому объяснять, что ему следует знать. А поскольку несогласие окружающих почему-то всегда было так повёрнуто, что вело к ущемлению его доли, каждого постоянно приходилось ставить на место, объясняя ему, кто он и что он. В таком режиме каждому приходилось очень много спорить, чтобы отстоять свои принципы. Принципы же типичной барамуки Общества Справедливости и Равенства состояли из трёх незыблемых положений:
1. Ей должны пять апельсинов.
2. В том, что она недополучает должного, виноваты все, кроме неё.
3. Никто не в праве ей указывать, что ей следует знать и думать.
Чтобы отстоять свои принципы, барамуке приходилось всё время быть на чеку, чтобы не попасться ни на какую провокацию. А потому она в дежурном режиме готова была нападать каждый раз, как только подозревалось какое-то несогласие в правовых вопросах. Причём, делать это так, чтобы отбить у потенциального противника желание покушаться на его права – просто так, на всякий случай, в качестве профилактики. А потому оправданным она считала для этого любые средства – разве могут быть неоправданными те средства, которые использовались для того, чтобы защитить свои права?
Наиболее эффективным разрешением спора у барамук был мордобой, однако, наиболее правильным его считали лишь те, у кого был более тяжёлый кулак; те же, кто не могли похвалиться таким достоинством, заявляли, что свою правоту доказывают силой только неправые, а настоящая правда способна сама себя доказать себя сама и без этого. Поэтому мордобой, несмотря на высокую эффективность, убеждал в правоте только победившего; побеждённый же всё равно оставался пи своём мнении, а потому абсолютным критерием правоты назван быть никак не мог.
Те, кто не могли доказывать свою правоту мордобоем, искали более цивилизованные способы установления правоты. Таковыми они нашли альтернативу в виде мордостроя: суть была в том, что своим утверждениям нужно было помогать мимикой. Например: заявляет барамука, что делить надо начинать с неё, и делает уверенную-преуверенную рожу – такую, чтобы только посмотреть на неё, и сразу чтобы подумалось, что такая ошибаться не может. Получает в ответ заявление, что делить надо с оппонента – хватается за голову руками, и делает испуганную рожу, чтобы сразу понятно было, что оппонент такую чушь несёт, что аж страшно за его рассудок становится. Отвечает оппоненту, что он, мол, дурак, и делает страшно рассерженную рожу – чтоб и сомневаться трудно было в вопиющей неправоте оппонента. А как оппонент отвечает, что сам, мол, дурак, демонстративно хохотать, чтобы понял он, дурак недоделанный, сколь жалки его попытки кого-то убедить в весомости своих слов.
Кто строил убедительнее всех рожи, имел некоторое преимущество в воздействии на противника. Особенно хорошо это работало, когда надо было перетянуть на свою сторону мнение наблюдающей публики. Барамуки всегда пристально вглядывались в каждое движение лицевых мышц говорящего. И сделанные по этим вещам выводы стоили больше, чем анализ каких-то словесных аргументов, которые никто и слушать не имел обыкновения. Более же всего они вглядывались в рожи, когда произносились такие слова, как «я точно знаю» – тут всё зависело от убедительности рожи в момент произнесения. Все эти способности в обществе Справедливости и Равенства перманентно культивировались и со временем стали неотъемлемой частью его демократической культуры.
Дополнительными приёмами полемики так же были способности просто переорать противника так, чтобы все услышали именно тебя, а не его, и это считалось вполне явной победой. Альтернативным приёмом так же была продолжительность повторений, где важно было заставить противника сдаться первым, и оставить последнее слово за собой. Ещё более весомым критерием правоты было более остро и язвительно подобрать обзывательства в его адрес так, чтобы все засмеялись над ним, а не над тобой. Самым весомым критерием правоты одного из участников считалась его поддержка слушателями спора (подтверждающаяся мимикой всех поддерживающих)
Получение поддержки кем-либо из присутствующих при ведении спора выставлялось им как подтверждение его правоты, а поддержка большинством – как неопровержимое доказательство. Однако, получивший меньшую поддержку не спешил этого признавать, объявляя, что оппонента поддерживают одни лишь идиоты, а мнение идиотов он слушать не обязан. И тогда его спор с оппонентом перетекал в спор со всеми его поддерживающими, и выяснение поводу того, кто идиот, велось уже с ними со всеми. Других критериев правоты барамуки не знали – им с избытком хватало и этого.
Если барамуке удавалось в споре найти какой-то остроумный приём, он тотчас же брался на вооружение всеми его узнавшими, и после этого использовался ими в последующих спорах с другими. Таким образом, чем больше барамуки вели споров, тем более самые активные обогащали свой арсенал и могли вести спор из дежурных отработанных заявлений и выводов.
Если барамуку переорали так, что голос оппонента заглушил её собственный, то это было потому, что у того вся сила в рост голосовых связок ушла, вместо мозгов. Если её побили, то аналогичное выходило по поводу его силы, ну а если его более язвительно высмеяли, то это означало, что окружающие – идиоты, которые не способны заценить настоящий юмор. Мнение же идиотов свидетельствует об идиотизме того, кого они поддерживают. В любом случае это всё как раз и подтверждало то, что истина как раз на её стороне. Если же каким-либо из этих способов в споре доминировала она сама, это оказывалось наглядным подтверждением того, что права в данном случае именно она. Ибо его способность побеждать говорила о том, что она развивалась правильным образом, а правильность её развития указывала на её правоту, ибо правильно развивающийся будет правильно думать, и потому его победа это дело очень удачно символизирует.
В таком режиме барамука могла иметь за собой огромное количество проведённых споров, в которых не терпела ни одного поражения (по крайней мере, признаваемого ей самой). Единственная проблема была только в том, что побеждённый противник не хотел признавать своё поражение, а, следовательно, и не собирался изменять своё поведение, а без этого толк от победы был сугубо символический. Но поскольку у барамук всё было символическим, всё остальное оставалось на втором плане. Победа же в самом главном ещё раз свидетельствовала о том, что настоящая правда будет оставаться правдой даже и без того, чтобы её соизволили понимать заблуждающиеся.
Понимание своей победы для барамук само по себе было в споре очень важным ещё и потому, что это помогало им сохранить самоуважение в условиях неравенства и несправедливости,
