А если не взять? Да разве можно представить, что, оставшись в пустом корпусе после отъезда всех больных отделения, он переживет свое трагическое одиночество и заброшенность?
Поразмыслив подобным образом, я поняла, что в этой драме участвовать не могу. Сегодня мне дана власть: будь что будет, я возьму этого ребенка.
Отборочная комиссия работала в прежнем составе. На этот раз ей предстояло осмотреть втрое больше больных и здоровых. К последним относилась большая половина всей обслуги 10 корпуса и все немецкие врачи. От зари до зари комиссия не выходила из Зоны.
В комнату, где она заседала, больные входили по очереди непрерывным потоком, по обыкновению с обнаженным торсом и поднятой левой рукой. Почти два дня работы комиссии и, по счастью, ни одного «подмышечного конфликта».
Туберкулезный корпус был последним этапом работы комиссии. Быстрота, с которой он был осмотрен, объяснялась несколькими причинами: во-первых, и это главное, заранее было решено отправить на родину всех больных отделения. Во-вторых, несомненная усталость врачей, и, наконец, их явное нежелание длительно находиться в непрерывном контакте с туберкулезной инфекцией.
Разногласия вызвал только Вальтер. Трое из пяти членов комиссии высказали сомнение: а вдруг повторное кровотечение. В дороге это верная смерть. Его вызывали два раза (второй с моим участием). Я не сказала ни одного слова, но мое мнение, думаю, им было известно. Опять немного поспорили друг с другом и включили его в список.
Я готовилась к отъезду.
Со мной ехала медсестра Вера. Желающих было много, я выбрала ее – бойкую, быструю, сообразительную и аккуратную девушку. И другую – очень милую, умную и ласковую Машу – повариху.
Согласованно и дружно прошли мы вместе этот короткий, но совсем не простой отрезок жизненного пути.
Сопровождающий конвой наполовину был представлен нашими солдатами во главе с их начальником. Вторую половину составили солдаты из охраны ближайшего лагеря.
Елатомцев был против отправки Вальтера:
– Сильно рискуешь, – сказал он, – а этого делать не стоит. Подумай хорошенько.
А когда я принесла ему на подпись окончательный список для отправки в ЦКР и напомнила, что Вальтер включен, он рассердился и очень раздраженно произнес:
– Если по дороге что-нибудь случится, отвечать будешь ты одна. На меня не рассчитывай – я тебя предупредил.
И подписал.
Наконец, списки были отправлены.
Ждали мы. Ждала Зона.
Несмотря на всю «секретность» наших мероприятий больные отлично знали, что в этот раз предполагается отправка большого числа военнопленных. Я это улавливала из случайно услышанных разговоров, отдельных реплик. Они знали, что с эшелоном еду я.
Зона вновь кипела всеобщим возбуждением, страхом и надеждой.
Общая ситуация в Зоне изменилась. Больные разделились на две неравные половины: уезжающих и остающихся. Среди последних преобладали молодые выздоравливающие. Их ждала выписка и возвращение в лагерь.
Из шести немецких врачей уезжали трое. Троих, наиболее молодых, оставили на работе. Доктор Мюллер-Гегеман и доктор Хазе пережили это с молчаливой покорностью. Доктор Шеффер впал в тяжелую депрессию. В течение суток он лежал на кровати, не ел, ни с кем не разговаривал. Ночью не спал. На утро не встал с постели. Все попытки немецких коллег и нас вовлечь его в разговор оказались тщетными.
Помог случай, явившись с совершенно неожиданной стороны. В середине дня, после обеда, к которому доктор Шеффер не притронулся, у больного из 13-го корпуса был диагностирован острый аппендицит.
Стали готовиться к операции. И тут меня осенила идея: я отправила к доктору Шефферу операционную сестру передать мою просьбу прийти в корпус, так как мы подозреваем острый аппендицит, но не вполне уверены в своем предположении и хотим знать его мнение.
Я совершенно не рассчитывала на успех. Тем не менее он пришел. Подтвердил диагноз и согласился прооперировать больного.
На этом его депрессия кончилась.
Я несколько раз ездила в Рязань. Здесь был наш старт. Эшелон – это длинная цепь обыкновенных товарных вагонов, не сообщающихся между собой. Последнее делает его малоприспособленным для транспортировки больных, которым в дороге необходимо врачебное наблюдение. А в данной ситуации оно возможно только во время остановок. При движении никакая экстренная помощь неосуществима.
В нашем случае ситуация усугублялась еще и тем, что эшелон шел без определенного расписания, т. е. регулярное наблюдение за больным было изначально невозможным.
Сотрудник, ответственный за формирование и отправку эшелона, Василий Петрович, оказался удивительно симпатичным, обаятельным человеком. С ним мы составили план распределения больных по вагонам, с расчетом максимально уменьшить риск возможных осложнений.
Всех больных туберкулезом мы поместили в отдельный вагон. Остальные были распределены не по диагнозу, а по тяжести состояния. В результате образовалось два «критических» вагона: туберкулезный и второй, с наиболее тяжелыми больными, независимо от диагноза. В эшелоне мы их разместили таким образом, что мой вагон в центре состава оказался между «критическими» вагонами. А дальше – в обе стороны – вагоны с убывающими по тяжести больными.
Уже с первых дней пути мы убедились – вариант распределения больных оказался оптимальным. Даже на коротких остановках мы с Верой, пробежав несколько шагов в разные стороны, успевали, побывать в обоих «критических» вагонах.
Все вагоны были однотипны. Наш отличался только одним: мы могли свободно открыть его скользящую дверь изнутри. В вагонах, где ехали больные, ее можно было открыть только снаружи. При этом скользящая дверь уходила в сторону, а в образовавшийся проем сверху автоматически спускалась металлическая решетка. Выполнялось это только на длительных стоянках. При остановке поезда к каждому вагону подходил солдат конвоя, открывал дверь вагона и оставался на дежурном посту в течение всей стоянки.
На сравнительно коротких остановках по моей просьбе открывали двери только двух «критических» вагонов.
Внутри вагонов было очень чисто. Чисто и пусто. Никакой мебели. Каждый больной имел лежачее место – большой мешок, до отказа набитый свежим душистым сеном. Великолепный аромат заполнял весь вагон. Наши спальные места были такими же, как у всех пассажиров.
В одном из углов нашего вагона расположилось нечто вроде походной кухни в ее самом что ни на есть примитивном виде.
Основным питанием больных был сухой паек. Но на длительных стоянках довольно часто предоставлялась возможность получить горячее в виде густого супа и обязательно чая. Для этого на нашей кухне имелись две громадные кастрюли и два таких же гренадера-чайника. Нагревательными приборами служили трехфитильные керосинки.
Подозреваю, что современное поколение не знает, что это такое. Я лично этого слова не слышала, пожалуй, более 20 лет.
Взяв Вальтера, с эгоизмом отчаянной юношеской смелости, взяв вопреки множеству предостерегающих голосов, я, конечно, не была спокойна. Я хорошо понимала, что даже небольшое кровотечение станет его концом. Чем больше об этом думала, тем громче отдавались в ушах голоса «против». И вместе с тем я понимала, что никакие силы не заставят меня добровольно оказаться от принятого решения.
Риск был велик. Но цель его оправдывала.
Доминировала мысль – этот ребенок скорее всего погибнет. Но может, Бог даст, перед концом он увидит родителей и вдохнет запах родного дома.
А может быть…
О, тогда это были только мечты. Хотя эра специальных противотуберкулезных препаратов стояла уже на пороге.
Приятный облик и дружеское расположение ко мне Василия Петровича толкнули меня к явно опрометчивому шагу. Ища товарищеского сочувствия своим переживаниям, я доверительно сообщила ему, что везу довольно тяжелого мальчика с двумя кавернами в легких. Боже мой, куда девалась его обычная мягкость? Резким тоном он произнес:
– Разве вы не знаете приказа? Вы не имеете права брать на себя такую ответственность. Больной должен остаться здесь. Я за этим прослежу.
Испугалась я не очень: прямого отношения к этому вопросу Василий Петрович не имел. Но было очень неприятно ощущать себя жертвой собственной слабости. Урок я получила на всю жизнь.
Наконец, эшелон, готовый к приему пассажиров, встал на запасной путь на значительном удалении от вокзала. Мы с Верой почти целый день провели в Рязани. Вокруг состава ходили железнодорожники, рабочие, солдаты. Публику не пускали. При нашем появлении подошел солдат узнать, кто мы. Я начала возмущаться, но подбежал как ни в чем не бывало Василий Петрович, и все успокоились.
Втроем мы обошли все вагоны. Первый и последний предназначались для конвоя.
Кропотливая работа – уточнение списков больных соответственно вагонам заняла несколько часов.
