— Покорнейше докладываю: мною внедрены в среду портовых грузчиков два верных человека из унтер-офицеров, знающих дело сыска. Они прошли акклиматизацию и работают по наблюдению за пароходами, прибывающими из Одессы и Батума. Сегодня должен стать под срочную разгрузку «Франц Фердинанд». На нем ожидается прибытие крупных сумм, которые везут подозрительные личности. Каковы будут распоряжения?
— Передайте данные на них нашим доблестным союзникам, — Перлофа все еще не оставляла мысль о французе и его связях. Он с трудом заставил себя переключиться и добавил, загораясь новой идеей: — Хотя нет! Возьмем сами. Я, правда, сомневаюсь, что эти спекулянты везут деньги в саквояжах и так просто отдадут их вам, но если удастся захватить хоть одного из них — это уже достижение. Возможно, он и приведет нас куда-нибудь... Кстати, Прокудиша с сегодняшнего дня вы будете охранять лично. И чтоб, не дай бог, его опять никто не ударил. Договорились? — Перлоф встал.
— Так точно! — встал и Издетский.
— Садитесь, ротмистр. Остается еще линия: Венделовский — Дузик. По-прежнему весьма темная, но перспективная. Где эта девка-заложница? Кто она? Где вы ее прячете и можно ли с ее помощью перепроверить поручика после поездки? Что их связывает?
— Некая Кэт. Тертая девочка... Я, можно сказать, ее с панели взял. Она проговорилась, что из военной семьи. Я сказал, что служил в Корниловской дивизии.
— В ОСВАГе, ротмистр, в ОСВАГе. Зачем обманывать девочек.
— Но я действительно служил в строю, — обиделся Издетский.
— Да оставьте! Какое значение это имеет?
— В Корниловской дивизии, как оказалось, служил и ее старший брат. Девочка раскололась.
— А кто брат?
— О-ооо! Высокого рода! Его я знал лично. Командовал полком. Я проверял — его тяжело ранило при отступлении. Наверное, умер. Маловероятно — попал в плен.
— Фамилия его, фамилия?!
— Князь Белопольский, господин генерал.
— Виктор Николаевич?
— Так точно.
Фон Перлоф в замешательстве потер высокий с залысинами лоб. Задумался. Сказал тоном, безжалостно унижающим Издетского:
— Выводите Белопольскую из игры. Немедленно! И чтоб не позднее чем через час она была здесь. Я сам займусь ею. Вам, надеюсь, ясно? — И милостивее закончил: — У нас главное — Баранов и француз. И круглосуточное наружное наблюдение за ними, круглосуточное, ротмистр.
Фон Перлоф был дядей Ксении — сводным братом ее матери. И он почувствовал вдруг, что обязан вмешаться в судьбу бедной девушки, заверченной, судя по всему, потоком страшных событий.
«Господину ротмистру Издетскому.
Докладываю, что человек, именующий себя есаулом Барановым, он же Хольц, коренастый, рыжеватый, одно плечо выше другого, лет под 30, вышел в 9.12 из здания посольства в направлении улицы Пера. Часто проверяя, нет ли «хвоста», останавливался у витрин, переходил со стороны на сторону, купил утреннюю газету у турчонка, но читать не стал, засунув в правый карман сложенную вчетверо. В 10.20 нанял извозчика, доехал до Галатского моста, старался затеряться в толпе. В 11.50 обедал в русском ресторане «Уголок». Поспешно выйдя из «Уголка», вскочил на извозчика, поехал на городской базар, где вышел из-под наблюдения в 12.27».
То, что вы неделю не можете найти этого Баранова, убеждает меня в том, что встреча в «Токатлиаие» не была случайной, — сказал фон Перлоф, вытирая платком лицо и невыносимо страдая от жары.
— Мы найдем его! — горячо воскликнул Издетский.
— Нет, ротмистр. Оставьте: его уже нет в Константинополе. Они поняли, он на грани провала, может «засветить» других, и убрали его подальше. А что дает наблюдение за французом?
— Этот все время на виду, ведет роскошную жизнь: лучшие рестораны, высокие знакомства, «Жокей-клуб».
— Знаю, — буднично сказал фон Перлоф. — Вчера мы играли в преферанс. Он и проигрывает легко. А где его контора?
— У него нет конторы. Он представляет какой-то торговый дом или известную фирму, но не афиширует это. Коммерсант и коммерсант!
— А помощники у него есть? Сотрудники? Секретарь? Ах, Издетский! Мне надоело за вас работать. Когда же вы наконец станете контрразведчиком? И что я могу требовать от ваших сотрудников? Неужели мне придется брать в наше дело людей Климовича? Роллан Шаброль — да будет вам известно! — представляет фирму «Клермон и сыновья» — оптовая торговля коврами. Разумеется, он занимается и валютными операциями, довольно широко. Весьма вероятно, связан и с Дезьем бюро, а может, и не только с французской контрразведкой. Будем и дальше держать его в поле зрения, ротмистр. И докладывайте, докладывайте ежедневно. А то я порой забываю, как вы выглядите!..
Глава восьмая. КОНСТАНТИНОПОЛЬ. ПАНСИОН КНЯГИНЬ ТРУБЕЦКОЙ И ЧАВЧАВАДЗЕ
Стараниями фон Псрлофа Ксения Белопольская (она же Кэт из офицерской банды капитана Орлова; она же Вероника Нечаева, медицинская сестра Корниловского полка; она же Анастасия Мартыновна Мещерская) была помещена в небольшой пансион, открытый для аристократических русских беженцев не стесненными в средствах княгинями Трубецкой и Чавчавадзе.
Под пансион была снята некогда богатая, теперь запущенная вилла турецкого генерала, перешедшего на сторону Кемаля-паши. Вилла врезалась в склон холма, а поэтому двор представлял собой три террасы, мощенные крупными каменными плитами, окруженные фиговыми и айвовыми деревьями и проволочной твердости кустами с острыми колючками. Широкие, белого камня лестницы вели к вилле, пересекая террасы. На верхней стояли длинные обеденные столы под твердо-крахмальными льняными скатертями. Тут трижды в день собирались обитатели пансионата — люди разного возраста, по большей части старики и старухи, которых объединяла принадлежность к аристократическим родам.
Особенно разговорчивыми и шумными становились они за обедом, когда начиналось обсуждение политических новостей, при этом вели себя так, словно не было в России войны и революции, существует царствующий дом и самодержец, а все происшедшее с ними за последнее время — случайное и нелепое недоразумение, которому не сегодня завтра будет положен конец.
Монархическое движение раскалывалось. В нем определились три основные группы, не желающие блокироваться друг с другом: крайне правые — «непримиримые» — абсолютисты; умеренные — «народные» — и конституционные монархисты, проповедующие либеральный национализм в духе Столыпина. Словесные баталии, что, не щадя себя, вели Марков-второй, князь Волконский, сенатор Римский-Корсаков. Трепов, Коковцев и другие представители разных направлений монархизма, были ничуть не сильнее тех споров, что проходили в константинопольском пансионе. Особенно бурными были дебаты по поводу престолонаследия. У каждого из претендентов имелись свои горячие и убежденные сторонники.
«... Николай Николаевич?! — восклицали «Кирилловцы». — Он погубит Россию, как в Великую войну погубил армию!» — «А Кирилл Владимирович, ваш хваленый демократ? Едва в петербургской подворотне заиграли «Марсельезу», он вывел свой гвардейский экипаж присягать Думе, погубившей государя», — возражали «николаевцы»... Поднимался общий шум, все яростно кричали разом, забывая правила этикета и хорошего тона: «А ваш?!» — «Но и ваш-то!..» Случалось, начинали топать ногами друг на друга, стучать по столу, били посуду. Бывший сенатор вызвал на дуэль отставного генерала, они стрелялись в двадцати шагах «до первой крови», но оба мазали до тех пор, пока не израсходовали обоймы... Как это случается, появился знаток закона о престолонаследии. Он без устали объяснял всем спорящим: воспрещается лицам, имеющим право на престол, вступать в браки с иноверующими. А поскольку мать Кирилла Владимировича приняла православие, когда великому князю было уже за тридцать, его потомство не имеет права занять трон российский. Следовательно, ближайшие наследники «убиенного императора» — это великие князья Дмитрий Павлович, а за ним и Николай Николаевич. «Николаевцы» стали брать верх — до тех пор, пока не явился второй законник. Толкуя статьи 28-ю и 30-ю закона, он столь же безапелляционно заявлял: «Права на престол за фактическим отсутствием мужского потомства последних двух императоров переходят не к потомкам младших сыновей Александра Второго, а к дочери Александра Третьего Ксении Александровне, великой княгине...»
Они были смешны и жалки, эти старики и старухи, в своей глупой и бессильной непримиримости, в раздорах, неизменно кончающихся устраивающим всех выводом: «Господь не даст погибнуть России» и общей истовой молитвой.
Кэт находилась в пансионе на особом положении «больной», «девушки в расстройстве», и к ней не приставали с вопросами даже наиболее любопытные. Живя особняком, Кэт мучительно страдала: и за всех этих бывших людей, и за свою причастность к ним. Стыдно было перед слугами, перед двумя помощниками повара, молодыми людьми приказчичьего вида и кавалерийской выправки, краснощекими, с одинаковыми нитевидными усиками. Из случайно услышанного разговора Кэт узнала, что молодые люди — врангелевцы, призванные охранять жильцов, но не поверила: скорей всего, офицеры, продающие себя каким-нибудь старухам за крышу над головой и похлебку...
