Я посмотрел на свои руки и внимательно осмотрел всё тело в ванной. Тонкие, едва заметные шрамы, уже зажили. Не похоже, чтобы мне заменили кости, а усилить их, наверное можно было бы и другими способами. Например, инъекциями. Для чего вспарывать конечности по всё длине? Или все-таки заменили? Хм… Но кисти не меняли. Я посмотрел на шрам у основания ладони и провёл по нему пальцем. Вроде не меняли. Какой смысл укреплять плечи и предплечья, если кисть и кулак не защищены?
Восьмой и девятый шифры были напарниками. Московская СБ, их расстреляли из автоматического оружия во время выполнения задания. Оба оказались чрезвычайно живучими, и им дали шанс в проекте. Игорь Ряднов погиб на третьем задании, Михаил Терентьев — на пятом.
На вопросы, что это за задания такие, если на них гибнут опытные оперативники, и каковы будут мои шансы, Вероника не отвечала. Советы типа: слушай меня и тренируйся, за ответы не считаются.
Десятым в проект попал Николай Николаев. Он был сыном кого-то из управленческой структуры, но досье было засекречено, ни тип модификации, ни его местоположение и состояние неизвестны. Данных об уничтожении тоже не было, но Вероника его никогда не видела.
Одиннадцатым был Пучеглазый, в быту — Жак Батлер, оперативник СБ, потерявший левую руку на задании.
Двенадцатой — Олли, полковник СБ Маргарита Плотникова. Досье засекречено. Дело было довольно резонансным, её взорвали в собственной квартире, но охрана успела вызвать скорую и зачистила взрывную команду. Скорую обстреляли по пути в Склиф, но к тому моменту Вероника и Жак уже были в составе охраны и нападение удалось отразить с минимальными потерями. Олли потеряла обе ноги, но быстро вернулась в строй. В данный момент она возглавляла их небольшой отряд.
Тринадцатым в проект пришёл Карл Стакенберг. Сын высокопоставленного члена, как охарактеризовала его Вероника. Никаких других данных не было. А, да, в Барлионе откликался на кличку Жлоб. Данные засекречены, но известно, что ему шестнадцать лет, и до того, как ему имплантировали искуственые лёгкие, парень занимался баскетболом.
— Датский баскетболист? — удивился я. — Они существуют?
— Как и русские футболисты, — ответила Вероника.
— Очень смешно! Между прочим, было время, мы выигрывали чемпионат Европы!
— Видимо, ещё когда он разыгрывался между странами, а не клубами? Слышала что-то такое.
— Интересуешься спортом?
— Чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы заинтересовать какого-нибудь случайного мужика на улице или в баре, чтобы на меня не обращал внимание объект слежки.
Ну, а четырнадцатым был я.
Закончив рассказывать, Вероника долго молчала, прежде, чем спросить:
— Не видишь наметившиеся тенденции?
— Навскидку? — я чуть подумал. — Мне кажется, всё как-то сошло на нет. Спасение смертельно раненных, я имею в виду. Если первые шифры были практически убиты и подвергались глобальным модификациям, то постепенно операции становились всё легче и легче. Я вот, например, практически не модифицирован.
Вероника усмехнулась, после чего ответила:
— Ну да… Быстро сообразил… Как думаешь, почему?
Я пожал плечами:
— Скорее всего, слишком острые последствия посттравматического синдрома. Плюс жажда мести. И параллельно — понимание того, что хоть ты и жив, но уже ничего в твоей жизни не будет.
Я поймал себя на том, что наблюдаю за реакцией Вероники на мои слова. Она замерла, глядя в одну точку. Разморозилась только через полминуты:
— Я в Барлиону. Подумай об этом после того, как включат ПРОЦ. Сравнишь.
Естественно, после её слов я не мог заснуть, ворочался и думал о смысле жизни.
Для меня он по-прежнему существовал и даже не изменился. С моим имплантом можно было не ограничивать себя практически ни в чем, хотя в рекомендациях и было умеренное потребление алкоголя и наркотиков. Рассматривая потолок, я наткнулся на мысль о том, что определённая логика у создателей Немезиды была, но слабая. Они соблазняли шифры проекта возможностью мести, забывая о том, что этот не только сильнейший стимул, но и крайне разрушительное чувство. Оно заводило в тупик не одного и не двух людей, а целые игровые кланы и настоящие государства. От мести отказался не только граф Монте-Кристо, но и я! Тем более, что жизнь наказывает людей, порой, гораздо сильнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ни одному существу — ни в игре, ни в жизни, месть не принесла счастья. Покой, умиротворение — да, возможно. Но лишь новый смысл жизни заставит человека, совершившего месть, жить дальше. Хм… Даже просто желание обрести смысл жизни способно заставить человека жить!
Что является смыслом жизни для Вероники? Месть. Она продолжает искать убийцу мужа. Возможно, именно поэтому она до сих пор не пустила себе пулю в лоб, как некоторые бойцы, успевшие отомстить?
Или Аксенова пытается докопаться до истоков создания Немезиды? Почему СБ понадобилось не просто спасать покалеченных членов семей служащих, но и превращаться их в оружие возмездия? Чем плохи обычные агенты? Почему нельзя поставить ПРОЦ в экзоскелет? Почему нельзя поставить ПРОЦ в штурмовой шлем или обычные очки? Это Веронике дополненная реальность транслируется непосредственно в органы зрения, как и вообще любое изображение. А мне, допустим, сказали, что для использования дополненной реальности, на глазное яблоко был нанесен слой хрензнаниума толщиной семнадцать нанометров, на который не только транслируются данные ПРОЦа, но и может менять мой цвет глаз, радужную оболочку и даже сетчатку, обманывая системы идентификации.
Кстати, Вероника, узнав об этом из моего рассказа, даже не удивилась. Личность, на которую у нее были документы, Вера Ахатова, была полностью выдуманной, начиная от отпечатков пальцев и заканчивая родителями, которые отдали ее в детский дом, так что правила конспирации и использования других личностей она знала гораздо лучше.
Ещё немного поворочавшись, размышляя о других шифрах своего отряда, я решил, что до их подноготной тоже доберусь. Мы же команда, значит, я должен знать, почему Олли такая отстраненная, Жлоб — вечно обиженный, а Пуч… Лениво ворочающийся на грани сна и реальности мозг не успел подкинуть мне ассоциацию поведения «настоящего офицера», и я отключился.
Глава 20. ПРОЦ
Я зашёл в кабинет и растерянно замер, доктора на месте не было.
— Проходите, садитесь, я сейчас подойду! — раздался голос откуда-то слева, и сделав два шага по направлению к стулу, стоящему у стола, я увидел дверь в смежное помещение. В его глубине девушка, стоящая в пол-оборота ко мне, накинула белый халатик и начала его застёгивать, глядя в зеркало. Она обернулась на меня, тихо ойкнула, и махнула рукой:
— Извините, я сейчас, — но в голосе я особого раскаяния я не заметил.
— Ничего, я не спешу, — ответил я, прошёл к стулу и развалился на нем.
Доктор зашла в кабинет через минуту, и представилась:
— Александр, я Валентина Милорадова, специалист по вашему протокольному центру, — она села в кресло напротив меня и закинула ногу на ногу.
Мое сердце пропустило удар. Судя по тому, что я мельком увидел, под халатиком у доброго доктора ничего не было. Посмотреть, в общем, было на что — даже в этом самом халатике доктор выглядела на восемь баллов из пяти: вьющиеся ярко-рыжие волосы, огромные голубые глаза, смуглая, ухоженная кожа и правильные черты лица. Когда она улыбнулась, то стала напоминать обьевшуюся сметаной лисицу — симпатичную и довольную, но… Я-то знал, что колобка сожрала лиса, не волчица или медведица.
— А что, у протокольного центра свой доктор? — поинтересовался я, тоже закинув ногу на ногу.
У Валентины был, как минимум, третий размер груди, а халатик застегивался на пуговицы, причём две верхних она оставила расстегрутыми. Белая тряпочка не только просвечивалась в районе сосков, но вообще, была недопустимо мала: когда доктор села, ткань натянулась, и в просветах между пуговицами, особенно на груди, можно было увидеть кожу.
