Пока Максим поднимался на лифте, операция представлялась ему блестяще завершенной. Он даже приблизил кулак к зеркалу и коснулся кулака, который протягивало ему в зеркале его отражение. Но на площадке 22-го этажа никого не было, голоса доносились снизу. Что за черт? Максим спустился по лестнице на два этажа, вошел в захваченную квартиру и сразу сообразил, что это провал. Вместо двери зияла дыра, саму дверь оттащили в сторонку. Весь пол в прихожей был усыпан битым стеклом, а посреди стекла топтался командир СОБРа. Он держал в объятиях тетку лет сорока в шелковом халате, а тетка вырывалась, норовила ударить командира по голове и орала как заполошная:
– Это венецианское, твою мать, зеркало!
– Гражданка, гражданка, успокойтесь. – Командир, похоже, повторял эту фразу уже раз в двадцатый. – Произошла ошибка. Материальный и моральный ущерб будет возмещен.
– Какой возмещен! Тебе год надо людей дубасить, чтобы заработать на это зеркало!
Тут у командира, похоже, сработало классовое самосознание. Ему стало обидно, что у людей сраное зеркало в прихожей может стоить год его безупречной службы. Он отстранил женщину, держа за плечи, и произнес тихо:
– Щас ёбну!
– Нет, ну… – Но женщина не стала продолжать фразу, высвободилась из рук командира и молча ушла в комнату.
В комнате на полу сидел мужик в пижаме. Лет шестидесяти, седой и с разбитым носом. Он посмеивался нервно и повторял:
– Ну, вы, ребята, даете. Ну, вы даете, ребята.
– Чё случилось-то? – спросил Максим командира.
– Пиздец, ошиблись этажом.
– Чего?!!
– Надо было по лифту двадцать второй этаж, так?
– Так, – Максим кивнул.
– А по лестнице он двадцать четвертый. А буквы на дверях одинаковые, «а», «бэ», «цэ»… Два первых этажа технические, на них лифт не останавливается. Там бу́тики, – командир делал ударение на «у» в этом слове, – барбершопы всякие, ФОКи…
– Кто?
– ФОК, спортзал…
Максим начал было соображать, что аббревиатура «ФОК» значит «физкультурно-оздоровительный комплекс», но в этот момент раздались далекие выстрелы и все парни кинулись по лестницам вниз. Максим с командиром ехали в лифте. Командир взял на изготовку оружие. Но оно не понадобилось. Понадобилась скорая помощь. Двое их товарищей и консьерж были тяжело ранены. Преступники скрылись.
В этот момент у Максима в кармане зазвонил телефон. Незнакомый номер.
– Печекладов, – сказал Максим.
– Привет, это я, – в трубке звучал женский голос.
– Какая на хрен «я»?
– Глаша, на мотоцикле тебя катала. Можешь говорить?
Вот тут Максим почувствовал, что все пропало. Что ни службы теперь не будет, ни карьеры, ни любви, ни семьи – все пропало. И ответил:
– Могу.
Глава 15
Двери электрички разъехались, причем правая створка кренилась чуть-чуть набок. Усталый голос машиниста в динамиках пробурчал название станции: «Платформа Семьдесят восьмой километр», и Аглая шагнула на эту самую платформу. Бетонные плиты слишком далеко отстояли от поезда и были покрыты ледком, так что шагать было страшно. Аглая шагнула неуверенно, конечно же поскользнулась и принялась падать. И упала бы, если бы спрыгнувший следом Фома не поддержал ее. «Двери закрываются, следующая станция Петяярви», – пробубнил за спиной молодых людей голос машиниста в динамиках, двери за их спинами со скрежетом захлопнулись, и колеса застучали по стыкам рельсов два ритмических рисунка – сначала дактиль – де́вочка, де́вочка, де́вочка, а потом анапест – челове́к. Де́вочка, де́вочка, де́вочка, челове́к – такие Аглая подобрала к этому стуку слова.
Она прежде бывала у Фомы на даче, но никогда не бывала зимой. Здесь лежал снег. Снег был влажный. Большие его куски то и дело срывались с сосновых ветвей, падали вниз с корабельной высоты и производили такой звук, как будто в лесу кто-то ходит – огры или тролли. Впрочем, дорога от станции была расчищена, молодые люди, взявшись за руки, шагали по асфальту. Только местами на асфальт наползали с обочины языки льда. Они сверкали на солнце. Фома что-то рассказывал про свою покойную бабушку, которая выстроила тут дачу на берегу озера. Аглая не очень слушала. Кажется, Фома говорил про то, какие бабушка готовила беляши. Ба́бушка, ба́бушка, ба́бушка, беляши́ – в голове все еще звучал этот ритм уходящего поезда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А вот тут жил дедушка-адмирал, – Фома указывал на серый большой, но обветшалый и покосившийся дом. – В смысле, не родной мой дедушка, а просто. Он сделал такой корабль у себя на балконе. Штурвал там, компас, все дела. Мы к нему ходили играть в пиратов. А он ругался, что надо играть в советских моряков.
Де́душка, де́душка, де́душка, адмира́л. Пели, качели, он слушал и умирал – такие строчки пульсировали у Аглаи в мозгу. Широкий деревянный балкон адмиральского дома прогнил и одной стороной рухнул, как будто адмиральский корабль опасно накренился, штурвал торчит, считай, параллельно горизонту, и рулевой не сумел удержаться на почти вертикальной палубе.
Фома продолжал болтать. Аглая не слушала. Ми- мо них проехал снегоуборщик, маленький трактор, он широким веером отваливал на обочину снег и залеплял этим снегом заборы участков, расположенных у дороги. Молодые люди свернули с главной улицы, пошли по узкому проулку, справа за забором показалась шестиметровая пирамида, сколоченная из необработанных досок.
– Здрасьте, дядя Олег! – Фома приветствовал старика, который вышел из пирамиды и махал молодым людям шапкой. – Как? Работает пирамида?
– Ты ж приехал, Фомка, значит, работает. За водой заходите.
Аглая помнила этого дядю Олега. Фома знакомил их. Фома про дядю Олега рассказывал, что тот был каким-то важным инженером на военном заводе, но к старости сошел с ума, принялся строить деревянные пирамиды и утверждал, будто вода в колодцах под пирамидами обладает целебными свойствами. Только вот странно – Аглае запомнилось, что участок дяди Олега вплотную примыкает к участку Фомы. Разве он не ближайший сосед? Но нет, оказывается. До дома Фомы еще метров пятьсот, не меньше. Только начинает мелькать среди сосен и елей красный конек крыши, белая спутниковая антенна на фронтоне и красного кирпича труба. А из трубы по причине безветрия прямиком к небу поднимается дым.
Дым? В доме кто-то есть? Кто-то ждет их? Раньше, когда Фома и Аглая приезжали на дачу, дом был пустой и холодный. Даже летом. Фома затапливал печку. Аглая куталась в плед. Проходило часа два, прежде чем становилось достаточно тепло, чтобы раздеться и заняться любовью. В доме кто-то есть? Родители? Зачем ехать на дачу, если там родители? Фома покрепче сжал Глашину руку и слегка потащил вперед.
– Кто там дома?
Фома улыбнулся, но не ответил. Только пошел быстрее. И Аглая пошла быстрее. Почти побежала.
– Кто дома-то?
Фома не ответил. Вдруг шшшооорррххх – целая стая птиц взлетела у Аглаи из-под ног. Маленькие серые птички с хохолками. Аглая вскрикнула и замерла. Разве птицы прячутся в сугробах?
– А! Я испугалась.
– Пойдем, – Фома опять потянул ее за руку.
– Кто это?
– Это свиристели. Они под снегом живут.
– Ладно, под снегом.
– Ну, или корольки. Я не знаю. Пойдем.
Они стояли совсем близко от дома, метрах в пятидесяти. Так близко, что Аглая даже услышала, как кто-то изнутри толкает дверь, хочет открыть. На даче у Фомы была тугая дверь. Особенно весной. За зиму она разбухала. В начале лета Аглае приходилось дверь несколько раз пнуть, чтобы открылась. И вот сейчас кто-то изнутри пинал ее, эту дверь. Тук! Тук! Тук! И приоткрылась маленькая щель.
– Кто дома-то? – переспросила Аглая.
Фома не ответил.
Внутри кто-то медлил открывать. Возможно, надевал валенки или завязывал шарф. Фома опять потащил Аглаю за руку к дому. И тут Аглая догадалась, кто там, за дверью, кто затопил печку, кто сейчас покажется на пороге. До дома оставалось сорок метров, тридцать, двадцать. Дверь стала открываться, она была разбухшая, скребла по порожку. Петли заржавели, скрипели, и дверь открывалась медленно. Но было уже видно, что ручку двери изнутри толкает рука, торчащая из телогреечного рукава. Тонкая рука из толстого рукава телогрейки. Девичья рука.
