– Эй, там, поосторожней с дедушкой! – крикнул тренер Андрей.
А Руслан склонился над Елисеем, протянул руку, чтобы помочь подняться, и проговорил с едва заметным кавказским акцентом:
– Извините, не рассчитал. Как? Нормально?
Прозвучал гонг, извещая о конце раунда. Елисей поднялся. Главное, за что он любил бокс, – это за то, что на ринге нельзя думать о постороннем. Отвлечешься – прилетит. Эту фразу не приписывали великому чемпиону Федору Емельяненко, но часто повторяли. Еще Елисею нравилась за многие годы выработавшаяся у него благодаря боксу способность соображать в стрессовых ситуациях. Тебя бьют, а ты соображаешь. С тобой беда, а ты терпишь и думаешь – вот про что он забыл во всей этой истории с Аглаей и Нарой. Вот как про это надо подумать, но не сейчас. Сейчас гонг.
Во втором раунде спарринга Елисей не предпринял ничего нового. Переминался с ноги на ногу и защищался. Руслан танцевал вокруг него и осыпа́л ударами. Но краем глаза Елисей видел, как в зал вошла девушка. Красивая, из тех, что в детстве занимались балетом, а годам к двадцати, поняв, что балетной карьеры не получится, переключились на кроссфит и просто создание красивой фигуры методом поднятия тяжестей. Мышцы у нее были уже не балетные, но походка еще балетная. Она шла так, будто невидимый партнер нес ее за талию, помогал сделать каждый шаг чуть шире. Она на каждом шагу словно бы пробовала пол пальцами, прежде чем поставить ногу. Она пропорхала вот так мимо целого ряда тренажеров, подошла к рингу, взяла гриф от штанги и принялась делать становую тягу, то есть поднимать штангу от пола до середины бедра, красиво оттопыривая попу.
«Сейчас ты оглянешься, – подумал Елисей про спарринг-партнера, который продолжал колошматить ему в защиту, уже не ожидая контратак. – Сейчас ты оглянешься. Не может молодой парень не оглянуться, если в трех метрах от него красавица делает становую тягу. Сейчас…» И Руслан оглянулся. Он оглянулся на эту девушку всего на пару мгновений. Он даже не сильно раскрылся, просто перестал прижимать правый локоть к ребрам. Но времени, образовавшегося зазора и паузы в граде ударов хватило Елисею, чтобы провести короткий левый хук в печень. Несильный боковой удар, но точный и хлесткий. Звук этого удара был такой, что тренер Андрей оглянулся. Звук удара, который – попал. На лице Руслана промелькнула удивленная улыбка. Он попытался сделать вдох, но не смог. Попытался сделать шаг, но движение доставляло такую боль, что он опустился на пол и прислонился к канатам.
– Я же говорил, осторожней там с дедушкой! – хохотнул тренер и через секунду добавил озабоченно: – Нормально там всё?
Руслан, все еще часто дыша, утвердительно кивнул. Девушка со штангой оглянулась, улыбнулась и сделала самую красивую становую тягу в честь поверженного богатыря. А Елисей склонился к по- верженному, протянул руку и проговорил:
– Прости, не думал, что попаду. Как? Нормально?
Руслан зацепился перчаткой за перчатку Елисея, попытался встать, но не смог.
– Сейчас, отдышусь…
И в этот момент Елисей испытал никак не проявленное торжество. В этот момент впервые после гибели Нары почувствовал, что может справиться. Что вот он будет терпеть, соображать и ждать, а в нужный момент нанесет удар. Кому он собирался нанести удар, Елисей не смог бы ответить. Судьбе? Богу, который сотворил мир, где двадцатилетние девчонки летают из окон?
– Вставай, ладно, – Елисей посильнее потянул Руслана за руку, поднял, обнял и ободряюще постучал перчаткой по плечу.
Весь день Елисей спокойно работал. Составил письмо в Минздрав. Уговорил подписать это письмо нескольких директоров благотворительных фондов и нескольких известных артистов, которые были у этих фондов «амбассадорами». Из письма следовало, что государство по просьбе артистов и благотворителей должно закупить то самое дорогое лекарство от рака, на продвижение которого у Елисея был контракт. Потом позвонил в фармкомпанию, отчитался о проделанной работе. Получил от менеджера, красивой женщины лет сорока, предложение поужинать вместе. Вежливо отказался, сославшись на необходимость встретиться с дочерью. Действительно была такая необходимость. Потом долго говорил по скайпу со своим приятелем, программистом и философом Феликсом Герценротом. Феликс предлагал написать компьютерную программу, которая исследовала бы социальные сети, вычленяла бы деструктивные группы людей, фашистов, например, гомофобов или домашних насильников.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А потом что, Феликс?
А потом, говорил Феликс, эта машинка, эта компьютерная программа анализировала бы их записи в социальных сетях и определяла их нравственные постулаты, их парадигмы мышления, заставляющие этих людей считать, будто фашизм, гомофобия или домашнее насилие – это хорошо.
– А потом, Феликс?
А потом строила бы информационные триггеры, которые корректировали бы деструктивное поведение.
– Я не знаю, может быть, им про розовых пони рассказывать надо, чтобы они жен не пиздили. Но это можно просчитать, смоделировать и протестировать.
– А лекарства такой машинкой продавать можно?
– Все что угодно можно. Смотри, вся таргетная реклама анализирует только потребительское поведение покупателей. Если ты купил электрорубанок, то соцсети еще пару месяцев потом предлагают тебе электрорубанки. А можно исследовать не поведение, а мировоззрение. Чуешь разницу?
– Чую. А сколько стоит?
– Разработка? Недорого. Меньше миллиона долларов. Тысяч шестьсот – восемьсот.
– У меня нет, – Елисей разводил руками, и приятели весело смеялись – один в Москве, другой в Иерусалиме.
А Елисей думал: «Черт, у меня, похоже, дочь убила человека, а я по скайпу обсуждаю компьютерную программу по захвату мира – идиот!»
После работы Елисей послал Глаше сообщение:
Зайду?
Заходи, конечно.
Мама дома?
Нет, в театр идет со своим Толиком.
Что принести?
Кофе с халвой.
Кофе с халвой – это был любимый Аглаин напиток, его варили в кафе в соседнем доме. Елисей взял большой стакан и принес его дочери еще горячим.
Она что-то готовила, чтобы накормить отца, какие-то оладьи из кабачков, кажется, или из картошки. Елисей сидел на кухонном диванчике у Аглаи за спиной, любовался ее тонкой шеей – волосы были высоко заколоты китайской палочкой для еды – и думал, что совершенно не готов к разговору, к которому готовился больше суток.
– Малыш, ты какие детские книжки помнишь?
– Чего? – Аглая обернулась, пытаясь запястьем почесать глаз, слезившийся от чада.
– Детские книжки какие помнишь? Самые первые.
– Про мышонка Пика.
Книжку про этого мышонка года в четыре Аглая действительно знала всю наизусть. Девочка производила большое впечатление на разных бабушек и тетушек, с важным видом перелистывая страницы и изображая беглое чтение. Пока однажды не допустила ошибку – стала изображать чтение, держа книгу вверх ногами.
– Нет, мышонок Пик – это года в четыре, в пять. А раньше ты помнишь что-нибудь?
– Помню жуткую книжку про лиса.
Елисей кивнул. Он хотел, чтобы Аглая вспомнила именно эту книжку. Книжку, в которой лисенок спрашивает папу-лиса, будет ли тот его любить, если он вырастет плохим. И папа-лис отвечает – да, будет любить. И тогда лисенок спрашивает, будет ли папа любить его, если он вырастет очень плохим. Папа-лис отвечает – да, буду любить и совсем плохого. «А если я вырасту ужасным крокодилом?» – спрашивает лисенок. «Что ж, буду любить ужасного крокодила», – отвечает папа.
– Почему эта книжка жуткая? – поинтересовался Елисей.
– Потому что ты всегда плакал, когда ее читал, – Аглая поставила перед Елисеем на стол блюдо с оладьями. – А я думала, что тебе плохо. Или что ты плачешь из-за меня. Не знаю. Кароч, это была мука, когда ты мне читал эту книжку.
– Я же тебе ее каждый вечер читал?
