Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поликратов перстень
На кровле он стоял высокоИ на Самос богатый окоС весельем гордым преклонял.«Сколь щедро взыскан я богами!Сколь счастлив я между царями!» —Царю Египта он сказал.
«Тебе благоприятны боги;Они к твоим врагам лишь строгиИ всех их предали тебе;Но жив один, опасный мститель;Пока он дышит… победитель,Не доверяй своей судьбе».
Еще не кончил он ответа,Как из союзного МилетаЯвился присланный гонец:«Победой ты украшен новой;Да обовьет опять лавровыйГлаву властителя венец;
Твой враг постигнут строгой местью;Меня послал к вам с этой вестьюНаш полководец Полидор».Рука гонца сосуд держала:В сосуде голова лежала;Врага узнал в ней царский взор.
И гость воскликнул с содроганьем:«Страшись! Судьба очарованьемТебя к погибели влечет.Неверные морские волныОбломков корабельных полны:Еще не в пристани твой флот».
Еще слова его звучали…А клики брег уж оглашали,Народ на пристани кипел;И в пристань, царь морей крылатый,Дарами дальних стран богатый,Флот торжествующий влетел.
И гость, увидя то, бледнеет.«Тебе Фортуна благодеет…Но ты не верь, здесь хитрый ков,Здесь тайная погибель скрыта:Разбойники морские КритаОт здешних близко берегов».
И только выронил он слово,Гонец вбегает с вестью новой:«Победа, царь! Судьбе хвала!Мы торжествуем над врагами:Флот критский истреблен богами;Его их буря пожрала».
Испуган гость нежданной вестью…«Ты счастлив; но судьбины лестьюТакое счастье мнится мне:Здесь вечны блага не бывали,И никогда нам без печалиНе доставалися оне.
И мне все в жизни улыбалось;Неизменяемо, казалось,Я силой вышней был храним;Все блага прочил я для сына…Его, его взяла судьбина;Я долг мой сыном заплатил.
Чтоб верной избежать напасти,Моли невидимые властиПодлить печали в твой фиал.Судьба и в милостях мздоимец:Какой, какой ее любимецСвой век не бедственно кончал?
Когда ж в несчастье рок откажет,Исполни то, что друг твой скажет:Ты призови несчастье сам.Твои сокровища несметны:Из них скорей, как дар заветный,Отдай любимое богам».
Он гостю внемлет с содроганьем:«Моим избранным достояньемДоныне этот перстень был;Но я готов властям незримымДобром пожертвовать любимым…»И перстень в море он пустил.
Наутро, только луч денницыОзолотил верхи столицы,К царю является рыбарь:«Я рыбу, пойманную мною,Чудовище величиною,Тебе принес в подарок, царь!»
Царь изъявил благоволенье…Вдруг царский повар в исступленьеС нежданной вестию бежит:«Найден твой перстень драгоценный,Огромной рыбой поглощенный,Он в ней ножом моим открыт».
Тут гость, как пораженный громом,Сказал: «Беда над этим домом!Нельзя мне другом быть твоим;На смерть ты обречен судьбою:Бегу, чтоб здесь не пасть с тобою…»Сказал и разлучился с ним.
Март 1831Суд божий над епископом
Были и лето и осень дождливы;Были потоплены пажити, нивы;Хлеб на полях не созрел и пропал;Сделался голод; народ умирал.
Но у епископа милостью небаПолны амбары огромные хлеба;Жито сберег прошлогоднее он:Был осторожен епископ Гаттон.
Рвутся толпой и голодный и нищийВ двери епископа, требуя пищи;Скуп и жесток был епископ Гаттон:Общей бедою не тронулся он.
Слушать их вопли ему надоело;Вот он решился на страшное дело:Бедных из ближних и дальних сторон,Слышно, скликает епископ Гаттон.
«Дожили мы до нежданного чуда:Вынул епископ добро из-под спуда;Бедных к себе на пирушку зовет», —Так говорил изумленный народ.
К сроку собралися званые гости,Бледные, чахлые, кожа да кости;Старый, огромный сарай отворен:В нем угостит их епископ Гаттон.
Вот уж столпились под кровлей сараяВсе пришлецы из окружного края…Как же их принял епископ Гаттон?Был им сарай и с гостями сожжен.
Глядя епископ на пепел пожарныйДумает: «Будут мне все благодарны;Разом избавил я шуткой моейКрай наш голодный от жадных мышей».
В замок епископ к себе возвратился,Ужинать сел, пировал, веселился,Спал, как невинный, и снов не видал…Правда! но боле с тех пор он не спал.
Утром он входит в покой, где виселиПредков портреты, и видит, что съелиМыши его живописный портрет,Так, что холстины и признака нет.
Он обомлел; он от страха чуть дышит…Вдруг он чудесную ведомость слышит:«Наша округа мышами полна,В житницах съеден весь хлеб до зерна».
Вот и другое в ушах загремело:«Бог на тебя за вчерашнее дело!Крепкий твой замок, епископ Гаттон,Мыши со всех осаждают сторон».
Ход был до Рейна от замка подземный;В страхе епископ дорогою темнойК берегу выйти из замка спешит:«В Рейнской башне спасусь» (говорит).
Башня из рейнских вод подымалась;Издали острым утесом казалась,Грозно из пены торчащим, она;Стены кругом ограждала волна.
В легкую лодку епископ садится;К башне причалил, дверь запер и мчитсяВверх по гранитным крутым ступеням:В страхе один затворился он там.
Стены из стали казалися слиты,Были решетками окна забиты,Ставни чугунные, каменный свод,Дверью железною запертый вход.
Узник не знает, куда приютиться;На пол, зажмурив глаза, он ложится…Вдруг он испуган стенаньем глухим:Вспыхнули ярко два глаза над ним.
Смотрит он… кошка сидит и мяучит;Голос тот грешника давит и мучит;Мечется кошка; невесело ей:Чует она приближенье мышей.
Пал на колени епископ и крикомБога зовет в исступлении диком.Воет преступник… а мыши плывут…Ближе и ближе… доплыли… ползут.
Вот уж ему в расстоянии близкомСлышно, как лезут с роптаньем и писком;Слышно, как стену их лапки скребут;Слышно, как камень их зубы грызут.
Вдруг ворвались неизбежные звери;Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,Спереди, сзади, с боков, с высоты…Что тут, епископ, почувствовал ты?
Зубы об камни они навострили,Грешнику в кости их жадно впустили,Весь по суставам раздернут был он…Так был наказан епископ Гаттон.
Март 1831Алонзо
Из далекой ПалестиныВозвратясь, певец АлонзоК замку Бальби приближался,Полон песней вдохновенных:
Там красавица младая,Струны звонкие подслушав,Обомлеет, затрепещетИ с альтана взор наклонит.
Он приходит в замок Бальби,И под окнами поет онВсе, что сердце молодоеВтайне выдумать умело.
И цветы с высоких окон,Видит он, к нему склонились;Но царицы сладких песнейМеж цветами он не видит.
И ему тогда прохожийПрошептал с лицом печальным:«Не тревожь покоя мертвых;Спит во гробе Изолина».
И на то певец АлонзоНе ответствовал ни слова:Но глаза его потухли,И не бьется боле сердце.
Как незапным дуновеньемВетерок лампаду гасит,Так угас в одно мгновеньеМолодой певец от слова.
Но в старинной церкви замка,Где пылали ярко свечи,Где во гробе ИзолинаПод душистыми цветами
Бледноликая лежала,Всех проник незапный трепет:Оживленная, из гробаИзолина поднялася…
От бесчувствия могилыВозвратясь незапно к жизни,В гробовой она одежде,Как в уборе брачном, встала;
И, не зная, что с ней было,Как объятая виденьем,Изумленная спросила:«Не пропел ли здесь Алонзо?..»
Так, пропел он, твой Алонзо!Но ему не петь уж боле:Пробудив тебя из гроба,Сам заснул он, и навеки.
Там, в стране преображенных,Ищет он свою земную,До него с земли на небоУлетевшую подругу…
Небеса кругом сияют,Безмятежны и прекрасны…И, надеждой обольщенный,Их блаженства пролетая,
Кличет там он: «Изолина!»И спокойно раздается:«Изолина! Изолина!» —Там в блаженствах безответных.
26–28 марта 1831Покаяние
Был папа готов литургию свершать,Сияя в святом облаченье,С могуществом, данным ему, отпускатьВсем грешникам их прегрешенья.
И папа обряд очищенья свершал;Во прахе народ простирался;И кто с покаянием прах лобызал,От всех тот грехов очищался.
Органа торжественный гром восходилГоре́ во святом фимиаме.И страх соприсутствия божия былРазлит благодатно во храме.
Святейшее слово он хочет сказать —Устам не покорствуют звуки;Сосуд живоносный он хочет поднять —Дрожащие падают руки.
«Есть грешник великий во храме святом!И бремя на нем святотатства!Нет части ему в разрешенье моем:Он здесь не от нашего братства.
Нет слова, чтоб мир водворило оноВ душе погубле́нной отныне;И он обретет осужденье одноВ чистейшей небесной святыне.
Беги ж, осужденный; отвергнись от нас:Не жди моего заклинанья;Беги: да свершу невозбранно в сей часВеликий обряд покаянья».
С толпой на коленях стоял пилигрим,В простую одет власяницу;Впервые узрел он сияющий Рим,Великую веры столицу.
Молчанье храня, он пришел из своейДалекой отчизны как нищий;И целые сорок он дней и ночейПочти не касался до пищи;
И в храме, в святой покаяния час,Усердней никто не молился…Но грянул над ним заклинательный гласОн бледен поднялся и скрылся.
Спешит запрещенный покинуть он Рим;Преследуем словом ужасным,К шотландским идет он горам голубым,К озерам отечества ясным.
Когда ж возвратился в отечество он,В старинную дедов обитель:Вассалы к нему собрались на поклонИ ждали, что скажет властитель.
Но прежний властитель, дотоле вождемИх бывший ко славе победной,Их принял с унылым, суровым лицом,С потухшими взорами, бледный.
Сложил он с вассалов подданства обетИ с ними безмолвно простился;Покинул он замок, покинул он светИ в келью отшельником скрылся.
Себя он обрек на молчанье и труд;Без сна проводил он все ночи;Как бледный убийца, ведомый на суд,Бродил он, потупивши очи.
Не знал он покрова ни в холод, ни в дождь;В раздранной ходил власянице;И в келье, бывалый властитель и вождь,Гнездился, как мертвый в гробнице.
В святой монастырь богоматери далОн часть своего достоянья:Чтоб там о погибших собор совершалВседневно обряд поминанья.
Когда ж поминанье собор совершал,Моляся в усердии теплом,Он в храм не входил; перед дверью лежалОн в прахе, осыпанный пеплом.
Окрест сторона та прекрасна была:Река, наравне с берегами,По зелени яркой лазурно теклаИ зелень поила струями;
Живые дороги вились по полям;Меж нивами села блистали;Пестрели стада; отвечая рогам,Долины и холмы звучали;
Святой монастырь на пригорке стоялЗа темною кленов оградой:Меж ними – в то время, как вечер сиял, —Багряной горел он громадой.
Но грешным очам неприметна красаВеселой окрестной природы;Без блеска для мертвой души небеса,Без голоса рощи и воды.
Есть место – туда, как могильная тень,Одною дорогой он ходит;Там часто, задумчив, сидит он весь день,Там часто и ночи проводит.
В лесном захолустье, где сонный ворчитИсточник, влачася лениво,На дикой поляне часовня стоитВ обломках, заглохших крапивой;
И черны обломки: пожар там прошел;Золою, стопившейся в камень,И падшею кровлей задавленный пол,Решетки, стерпевшие пламень,
И полосы дыма на голых стенах,И древний алтарь без святыни,Все сердцу твердит, пробуждая в нем страх,О тайне сей мрачной пустыни.
Ужасное дело свершилося там:В часовне пустынного места,В час ночи, обет принося небесам,Стояли жених и невеста.
К красавице бурною страстью пылалОкруги могучий властитель;Но нравился боле ей скромный вассал,Чем гордый его повелитель.
Соперника ревность была им страшна:И втайне их брак совершился.Уж клятва любви небесам предана,И пастырь над ними молился…
Вдруг топот и клики и пламя кругом!Их тайна открыта; в кипеньеОбиды, любви, обезумлен вином,Дерзнул он на страшное мщенье:
Захлопнуты двери; часовня горит;Стенаньям смеется губитель;Все пышет, валится, трещит и гремит,И в пепле святыни обитель.
Был вечер прекрасен, и тих, и душист;На горных вершинах сияло;Свод неба глубокий был темен и чист;Торжественно все утихало.
В обители иноков слышался звон:Там было вечернее бденье;И иноки пели хвалебный канон,И было их сладостно пенье.
По-прежнему грустен, по-прежнему дик(Уж годы прошли в покаянье),На место, где сердце он мучить привык,Он шел, погруженный в молчанье.
Но вечер невольно беседовал с нимСвоей миротворной красою,И тихой земли усыпленьем святым,И звездных небес тишиною.
И воздух его обнимал теплотой,И пил аромат он целебный,И в слух долетал издалека поройОтшельников голос хвалебный.
И с чувством, давно позабытым, поднялНа небо он взор свой угрюмый,И долго смотрел, и недвижим стоял,Окованный тайною думой…
Но вдруг содрогнулся – как будто о чемУжасном он вспомнил, – глубокоВздохнул, стал бледней и обычным путемПошел, как мертвец, одиноко.
Главу опустя, безнадежно уныл,Отчаянно стиснувши руки,Приходит туда он, куда приходилУж годы вседневно для муки.
И видит… у входа часовни сидитЧернец в размышленье глубоком,Он чуден лицом; на него он глядитПронзающим внутренность оком.
И тихо сказал наконец он: «ХристосТебя сохрани и помилуй!»И грешнику душу привет сей потрёс,Как луч воскресенья могилу.
«Ответствуй мне, кто ты? (чернец вопросил)Свою мне поведай судьбину;По виду ты странник; быть может, ходил,Свершая обет, в Палестину?
Или ко гробам чудотворцев святыхСвое приносил поклоненье?С собою мощей не принес ли каких,Дарующих грешным спасенье?»
«Мощей не принес я; к гробам не ходил,Спасающим нас благодатью;Не зрел Палестины… Но в Риме я былИ предан навеки проклятью».
«Проклятия вечного нет для живых:Есть верный за падших заступник.Приди, исповедайся в тайных своихГрехах предо мною, преступник».
«Что сделать не властен святейший отец,Владыка и божий наместник,Тебе ли то сделать? И кто ты, чернец?Кем послан ты, милости вестник?»
«Я здесь издалека: был в той стороне,Где ведома участь земного;Здесь память загладить позволено мнеУжасного дела ночного».
При слове сем грешник на землю упал…Все члены его трепетали…Он исповедь начал… но что он сказал,Того на земле не узнали.
Лишь месяц их тайным свидетелем был,Смотря сквозь древесные сени;И, мнилось, в то время, когда он светил,Две легкие веяли тени;
Двумя облачками казались оне;Все выше, все выше взлетали;И все неразлучны; и вдруг в вышинеС лазурью слились и пропали.
И он на земле не встречался с тех пор.Одно сохранилось в преданье:С обычным обрядом священный соборВо храме свершал поминанье;
И пеньем торжественным полон был храм,И тихо дымились кадилы,И вместе с земными невидимо тамСлужили небесные силы.
И в храм он вошел, к алтарю приступил,Пречистых даров причастился,На небо сияющий взор устремил,Сжал набожно руки… и скрылся.
Конец марта – начало апреля 1831Старый рыцарь
- Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы - Александр Твардовский - Поэзия
- Звезда над рекой - Александр Гитович - Поэзия
- Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931 - Максимилиан Волошин - Поэзия
- Стихотворения. Поэмы. Проза - Генрих Гейне - Поэзия
- Стихотворения и поэмы - Владимир Сосюра - Поэзия
- На посохе—сова... - Иван Савин - Поэзия
- Разрыв-трава - София Парнок - Поэзия
- Судьбы и сердца - Эдуард Асадов - Поэзия
- Поэмы - Уильям Шекспир - Поэзия
- Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921) - Николай Степанович Гумилев - Поэзия