Парис отличался еще одной особенностью, связанной с внешней привлекательностью: умением одеваться. Многочисленные изображения и тексты показывают Париса великолепно одетым. Особенно хорошо это отражено на изящно выполненной вазе (хранится в Карлсруэ): там Парис затмевает всех присутствующих богов своим шикарно расшитым нарядом. Нет, это не рядовой пастух: изысканность Париса выделяет его как «особенного» – царственного троянца, во внешности которого больше восточных черт, нежели эллинских. Тот же акцент на убранстве делается в описании пикантной пантомимы на тему суда, приведенном в романе «Метаморфозы» Апулея (II в. н. э.): «[Исполнитель] был красиво одет, чтобы изображать фригийского пастуха Париса, в экзотических одеждах, ниспадающих с его плеч, и в золотой тиаре на голове»[298]. С самого начала его мифологической жизни Парис ассоциировался с пышными нарядами: эту его черту Елена считала неотразимой – в частности, согласно одному источнику, она выделяла его расшитые брюки и золотое ожерелье[299].
Авторство приписывается мастеру Качелей. Суд Париса. Глиняная столовая амфора. Ок. 540–530 гг. до н. э.
The Metropolitan Museum of Art, New York. Gift of F. W. Rhinelander, 1898.
Авторство приписывается мастеру Пентесилеи. Суд Париса. Глиняная пиксида. Ок. 465–460 гг. до н. э.
The Metropolitan Museum of Art, New York. Rogers Fund, 1907.
Облик богинь
Суд должен был вынести решение на основании лишь внешних качеств: исход зависел от того, как выглядят богини. Но они довольно заметно отличались друг от друга. Правда, на архаической амфоре из Нью-Йорка практически невозможно найти разницу – все богини полностью и благопристойно одеты; Парис даже отступает вправо, вероятно испытывая благоговейный трепет перед своими неожиданными гостями. И на другой амфоре приблизительно того же периода (из Базеля) между богинями вновь трудно обнаружить различия, если не считать шлем в руках Афины[300]. Однако в прочих произведениях искусства разница куда более наглядна. На красиво расписанной цилиндрической шкатулке (пиксиде) легко отличить Афродиту, что помогает сделать смотрящий на нее снизу крылатый Эрос. Еще более явно ее фигура обозначена на фреске из Дома Юпитера в Помпеях, где богиня изображена практически полностью обнаженной. То же относится к мозаике из Хаэна (Испания), которая примечательна в том числе и изысканными одеждами Париса, хотя он между тем все еще остается пастухом, о чем свидетельствуют присутствующие здесь стадо и пастушья собака.
Суд Париса. Фреска из Дома Юпитера в Помпеях. I в. н. э.
Museo Archeologico Nazionale, Naples. Photo akg-images / Mondadori Portfolio / Electa.
Суд Париса. Фрагмент римской мозаики из Кастулона, близ Хаэна, Испания. I – II вв. н. э.
Proyecto Forvm MMX – Universidad de Jaén – Conjunto Arqueológico de Cástulo.
Авторы текстов наравне с художниками черпают бесчисленные возможности из этого сюжета, особый акцент делая на описании Афродиты. Иногда одежды ее изображены чрезвычайно изысканными, как в этом очаровательном отрывке из «Киприй»:
Она облачилась в наряды, какие грации и времена года изготовили для нее и расписали цветами – теми, что времена года носят сами: крокусами, и гиацинтами, и цветущими фиалками, и чудесными бутонами роз, нежными и благоуханными, и божественными луковицами ароматных нарциссов. В такие душистые одежды Афродита наряжалась круглый год[301].
Однако порою тон повествования становится более фривольным. Парис Лукиана решает, что для более тщательного анализа богиням следует раздеться[302]. В театральной постановке, описанной Апулеем, исполнительница роли Венеры (Афродиты) оставляет мало пространства воображению зрителей.
…Являя совершенную прелесть тела обнаженного, непокрытого, если не считать легкой шелковой материи, скрывавшей восхитительный признак женственности. Да и этот лоскуток ветер нескромный, любовно резвяся, то приподымал, так что виден был раздвоенный цветок юности, то, дуя сильнее, плотно прижимал, отчетливо обрисовывая сладостные формы[303], [304].
Читатели со склонностью к вуайеризму могут насладиться возможностью смаковать выступление, подглядывая из укрытия: в этой точке сюжета рассказ ведется от лица одержимого похотью осла, в которого превратился главный герой романа.
Подкуп
Вне всякого сомнения, Парис не мог сделать выбор, поскольку каждая из богинь была по-своему совершенна. Решение нашлось лишь потому, что в действительности он выбирал не между богинями, а между взятками – они соответствовали той сфере, в которой та или иная богиня считалась выдающейся. Гера ассоциировалась с браком и семьей, но также, поскольку она была супругой Зевса, с силой и властью. Афина не только покровительствовала ремеслам, но являлась еще и непревзойденной богиней войны, олицетворявшей конструктивное использование военной силы. Сферу влияния Афродиты можно назвать узкой, однако внутри нее богиня не имела равных себе: сексуальное влечение – в браке и вне брака, гомо- или гетеросексуальное. В разных источниках об условиях красавиц пишут по-разному, но общий знаменатель таков: Гера обещала Парису царскую власть и господство; Афина – победу в войне; Афродита – возможность жениться на Елене, красивейшей женщине на земле[305]. В чем сходятся все источники, так это в результате: Афродита получила яблоко, а Парис – Елену.
Последствия
Наиболее однозначно ситуация сложилась для Гермеса: после суда он продолжил выполнять свои привычные обязанности посредника между противоположностями. А вот три богини заслуживают более пристального внимания. Сферы их деятельности остались прежними, однако суд повлиял на их настроение и поведение. Две проигравшие в состязании красавицы затаили обиду на Париса и воспылали неприязнью к его родному городу: все десять лет осады Трои Гера и Афина содействовали грекам, тогда как Афродита, само собой, покровительствовала лагерю противников, помогая троянцам в целом и Парису в частности (все это замечательно описано в «Илиаде» Гомера). Позже, когда ее сын Эней сбежал из разрушенной Трои, Афродита / Венера с любовью поддержала его, как рассказано Вергилием в его «Энеиде».
По сравнению с дальнейшими жизненными перипетиями этих четырех божеств, присутствовавших на суде, судьба Париса сложилась более трудно и менее однозначно. В конце концов, он простой смертный, а смертным (как считали греки) не хватало предсказуемости в поведении и стойкости к происходящему, которой наделены божества. Когда Парис еще был пастухом, в Трое организовали погребальные игры в честь (как все верили) давно погибшего сына Приама – которым являлся не кто иной, как Парис. Выбранного из стада Париса быка назначили наградой за победу, и Парис вознамерился участвовать в состязании, чтобы, выиграв, вернуть быка себе. Как того и требовала логика повествования, он победил и, признанный сыном Приама, вернулся в царскую семью[306]. На первый взгляд, перемещение Париса из города на горное пастбище и обратно в город соответствует обряду инициации, известному по антропологическим исследованиям и фольклору; суть его состоит в том, что юноши в некоторых сообществах покидают дом, уходят в дикие края на определенный испытательный срок, а затем возвращаются зрелыми мужчинами[307]. Однако Париса отличало кое-что необычное. Даже будучи пастухом, он уже обладал чертами, которые связывали его с утонченным миром эстетики и красоты, и связь эта никогда не ослабевала. Вернувшись в город и заново обретя свою царскую сущность, он не стал военачальником по примеру Ахилла, Аякса или Гектора (невозможно представить, чтобы кого-то из них выбрали арбитром в споре о женской красоте). Он будто всегда был отщепенцем, который никогда полностью не включался в военные действия.
На следующем и – если учесть последствия – катастрофическом этапе жизни Парис оказался в Спарте. Оставив без внимания советы троянских провидцев (в том числе Кассандры), которые предсказали, что действия его приведут к ужасающему результату, Парис отправился в дом Менелая и его жены Елены. Невзирая на оказанное ему гостеприимство, он не только возлег с Еленой, но и увез ее затем к себе в Трою. Хотя, предположительно, у Елены не было выбора – можно ли преодолеть силу любви? – и побег от мужа испортил ее репутацию, которая в дальнейшем подавалась как сомнительная во всех мифических преданиях (правда, описание Елены в «Илиаде» полно замечательных подробностей и в целом вызывает сочувствие).
Гомер
