наверное, «Бриатико» значится в их тайных списках как золотая жила. Наши старики и впрямь охотно путешествуют, неделями живут в пропахших лосьоном для загара курортных поселках, но всегда возвращаются. Кроме тех, кто умирает.
Второй сказкой была история про наголо остриженных львов, потом, кажется, про дух противоречия, который содержался в булавке, а булавку втыкали в мягкотелого итальянца, потом — про шкатулку с голубыми диамантами, ее могла открыть только женщина, которая ни разу не притворялась в постели. Помню, что, когда я начал писать эти сказки, у меня просто руки чесались показать их кому-нибудь, вот только кому?
Единственный человек, способный такое выслушать, — это доктор, но к нему не подступишься. После доктора идет Бассо, который согласится слушать все что угодно, если ему будут подливать в стаканчик, потом — администратор, вылитый шулер с картины Караваджо (тот, что с полосатыми рукавами), а потом — китаянка из массажного салона, униформу она не носит, ходит по гостинице в красной пижаме с драконами и радует мой глаз. Кажется, все.
Правда, есть еще библиотека, а в ней библиотекарша.
Библиотека — самое спокойное место в отеле, ее называют клубом, хотя она больше смахивает на винный погреб, где ненужные фолианты тесно составлены для того, чтобы прикрывать пятна сырости на стенах. Девчонка, которая ей заведует, была бы похожа на принцессу Клевскую (та, что с приподнятой бровью, у Кранаха), не будь она такой костлявой. Ее должность — объект моей жгучей зависти; если бы я ее получил, то провел бы в этом доме все свои дни до самой смерти. Завел бы себе тайник за «Энциклопедией Треккани», держал бы там в жестянке веселящий табак.
Удивительное дело, в богадельне полно народу, по утрам в столовой для обслуги такой плотный человеческий гул, что голосов не разберешь, а поговорить не с кем. Кто-то из европейцев — Гейне, если я не путаю, — писал в путевом дневнике, что на юге все плавает в масле и рыдает от ароматного лука и тоски. Поверхностный взгляд, надо заметить. То, что показалось немцу тоской, это не португальский saudade, не галльское уныние и не англосаксонское чувство вины, а чистой воды античное томление духа!
Люди, живущие на этом берегу, пропитаны сознанием собственной беспомощности и страшатся фтоноса — зависти своих богов — не меньше, чем града, разоряющего посевы. То, что выглядит как тоска, на самом деле умение избежать этой зависти, почувствовав ее приближение, — замолчать, затаиться, онеметь, будто мшистый палочник на ветке, поросшей настоящим мхом.
Хотя все это я мог и придумать, спорить не стану. Что мне еще остается делать, если поговорить не с кем. Сорок человек служащих, а я даже не каждого знаю по имени, хотя провел здесь без малого год. Выпуклые южные веки, выпуклые зубы, запах фенхеля и пронзительный смех — одним словом, il Mezzogiorno. Зато я знаю, что за глаза они называют меня Садовником, только вот до сих пор не понял почему.
Глава вторая. Лагерь ужаса пуст
flautista_libico
В библиотеке люди бывают только по вечерам, утром можно прийти туда спокойно, сесть к компьютеру и заняться делом. Вечером старики являются посидеть в кожаных креслах, им разрешают выпить коньяку (коньяк поставят в счет, в «Бриатико» никого не угощают), полистать свежие газеты. Все как в прежней жизни. Кроме сигар.
Иногда я смотрю на них и думаю: зачем они здесь? Деньги у них есть, могли бы жить где угодно, хоть в Боливии, хоть на Мадейре, купить себе дом с патио и курить там сигары сколько душе угодно. Неужели все дело в грязи, в которой их купают тут с утра до вечера? Хорошенькие сестры? Можно найти и получше, если выйти в город. Нет, похоже, дело в том, что они наблюдают, как угасают другие. Такие же, как они. И им не так страшно.
Сегодня весь день тянет в сон, дует сирокко. Хорошо, что в библиотеке есть пространство за полками, наподобие чулана, там едва помещаются трехногая софа и корзина для бумаг. В интернате капуцинов такое место было бы чудесным избавлением. Стоит нажать на рычаг, и полка с энциклопедией «Британника» отъедет в сторону. Чулан показала мне бабка в то лето, когда мы с матерью видели ее в последний раз (трудно поверить, но мы играли с царственной Стефанией в прятки, и было весело).
Похоже, про это укрытие известно только мне. До всех остальных тайников новый хозяин уже добрался. В том числе, как выяснилось, и до сейфа, где бабка хранила нашу фотографию. Часовня со столбом пыльного света под витражным окном, женщина, священник, ребенок, купель. На обороте фотографии была приклеена марка, маленькая и грязная.
— Это ты в одеяле, — сказала мне бабка, поднося картинку поближе к лампе. — А рядом я. Только моложе. Это день твоих крестин, тебя принесли в часовню Святого Андрея, было много цветов, священник приехал из Греции, а твоя мать все переживала из-за того, что тебя окунули с головой.
Иногда я прихожу в чулан подремать, в этом здании совершенно невозможно остаться в одиночестве. В тот вечер, когда Аверичи пришел туда с постояльцем, мне как раз удалось заснуть, накрывшись бархатной шторой. Они явились после полуночи (навеселе, судя по голосам и тяжелому топоту). Полка с книгами была плотно задвинута, но мне было слышно каждое слово. Сначала они говорили быстро и весело, даже смеялись, но потом беседа замедлилась, и мне показалось, что я разбираю ее смысл.
— Ты повел себя как мелкий шулер, — брезгливо сказал старик (его голос был мне знаком, морской капитан в отставке). — Я свою часть уговора выполнил, а ты скиксовал. Но мир игроков теснее, чем многие думают.
— Где я должен был тебя искать? — оправдывался Аверичи. — Столько лет ни слуху ни духу. Телеграммы слать до востребования?
— Про тебя зато слухи по всей провинции, — фыркнул старик. — Где ты, черт тебя побери, ее выкопал? Мы же тогда обшарили весь дом! Я сам простучал все стены в первом корпусе.
— Плохо
