«…Как раз правильное представление. Она себе лгать не умеет. И бессознательно, может быть, знает — кто ей друг, а кто — враг. И вы, Маргарита Васильевна, занижаете ее взрослость. Она, представьте, и мне номера откалывает. Но это нормально для ее темперамента. Если, конечно, за этим не следует предательство…»
Александр про свое. «Предательство!» Я его только и выгораживаю перед всеми, защищаю. А ведь это он, Александр, — Защитник. В коридор выплывает соседка, и я должна войти в комнату.
— Ну, как собрание?
Что ты смотришь на меня так, Сашка, не хамлю я вовсе! Невозможно каждый раз серьезно выслушивать все эти наставления. Умереть тогда надо будет. Но, конечно, для Александра это не так часто…
— Ты все хиханьки да хаханьки, Наташа! Но мы договорились обо всем. Ты теперь ночуешь дома — да, Саша? Школу не пропускаешь, по ресторанам не гуляешь. Я правильно говорю, Саша?
Мать смотрит на Александра. Он молчит, губы покусывает. Ни о чем они не договаривались, я ведь слышала.
— Я просила директрису школы сообщать мне о твоей посещаемости. Так что ты меня, моя дочь, не обманешь. Каждый твой прогул будет известен мне и детской комнате милиции. Другого выхода я не вижу.
Она встает, выходит. Сашка, как ванька-встанька, тоже встает.
Я достаю из школьной сумки сигареты. Закуриваю. Александр спятил после разговора с матерью — выхватывает у меня сигарету и швыряет в раскрытую форточку.
— До тебя плохо доходит? Хоть дома не кури! Всё теперь на меня летит. Каждая твоя сигарета, каждое твое отсутствие. Всё на моей шкуре теперь!
— А вы нахал, Александр Иваныч. Убирайся вон!
У меня такое чувство, что сейчас, после разговора с матерью, он с удовольствием бы свалил. Как после юга.
— Я слышала, что ты говорил. «Предательства!» Это у тебя после каждого затруднения предательства. Как что не так, ты убегаешь, уходишь, уезжаешь. И я остаюсь одна за все ответственная и виновная!
Может, я лгу сейчас? Я выспалась с Володькой. Изменила. Предала? Никто не знает об этом. Это только на моей совести. Я из-за этого не не пришла домой ночевать…
— Я для тебя все бросаю. В музучилище не стала поступать, на юг удрала. Сижу, краснея и бледнея, и еще наговариваю на себя, чтобы подозрения от тебя отвести.
— Я тебя не заставлял. И ты сама всегда хотела удрать и не прийти. Я думал, ты меня любишь. И что ты из себя невинное создание строишь?
— Да, я тебя люблю. Из-за этого я на все и готова. А ты только пьяный мне что-то предлагаешь. Конечно, я получаю удовольствие, но в равной степени и ты. Расплачиваюсь за все я одна. Ты делаешь, как тебе удобно. На меня тебе положить. Надо уехать — уехал. Захотел расстаться — запросто. Решил вернуться — пришел как ни в чем не бывало. И я должна быть ко всему готова. «Дела, дела» — вроде свадьбу сыграли. Комедия!
Мне стыдно. Зачем я все это сказала?… Он как козел отпущения для моей матери. Она всегда боролась со мной. Вину только не на кого было спихнуть. Теперь есть. Как моя любовь подыграла!..
— Я не хочу уходить от тебя.
Боже, чего стоит его самолюбию, гордости сказать это! А мне больше и не надо. Такая малость.
Я подхожу, обнимаю его. Зачем нам ругаться? Они все против нас. Мы друг за друга должны держаться, поддерживать друг друга.
— Наташа, я забыла тебе сказать… Я была очень зла… В общем, сходи в четыре часа в милицию. Туда же, где и летом. Вот с Сашей вдвоем и сходите…
Мать даже в комнату не вошла. Протянула мне листочек. О, я знаю эти бумажки! У меня в желудке закололо от вида этого пожелтевшего листка. Повесточка. Явитесь на свидание, мы с вами за жизнь поговорим.
25
Первый снег в этом году не белый. Заморозков не было, а он пошел. И сразу таять стал. А дворники тут же песок с солью сыплют. Чтобы он еще быстрее таял. От этой смеси на обуви подтеки белые. Как на школьном платье под мышками… Слякоть…
Я как мушкетер. Купила у петэушной Ольгиной подружки сапоги. Лаковые, выше колена. У матери хранилось сиреневое пальто, еще с пятидесятых годов. Бабушка его в черный цвет покрасила и перешила — в точности, как я хотела. Черный колокольчик. Ходила, ходила я в нем — Сашка ничего не говорил. А потом вдруг: «Ты у меня модная». Его мать из «Интуриста» журналы мод принесла — «Вог», «Базар», — он в них увидел такие пальто.
Александр решил «взяться за ум» и во всем слушаться Маргариту Васильевну. Визит в милицию длился недолго. Только на слово мне не поверили.
Заставили подписать обязательство о посещении школы и о нахождении дома после одиннадцати.
— Вот. Поговорим о твоем самообразовании… гм…
Он сидел за своим письменным столом, который всегда в идеальном порядке. Я лежала на диване. Болтала ногами в воздухе над попой. Учебник истории под подбородком. Тут же захотелось рассмеяться, но удержалась. Интересно было послушать, как он поведет со мной воспитательную беседу.
— Расскажи, что тебя интересует лично. Не то, что в школе вам рассказывают.
Я вытянула губы трубочкой и причмокнула, глядя на него.
— Я с тобой серьезно разговариваю. Не дурачься. Что ты читаешь, к примеру…
— Помнишь, я тебе летом читала «Идиота»? Принято восхищаться другими романами Достоевского. В хрестоматиях всегда говорят о «Преступлении и наказании», о «Карамазовых», но мне Настенька очень нравится. Ну, и Мышкин. Все прощающий, понимающий, не попрекающий. Плохо — он пришел. Хорошо — отошел в сторону, подождал, пока завихрение пройдет…
О том, что мне нравится Павел Корчагин, я не сказала. Постеснялась. А может, мне и не Корчагин нравится, а актер, игравший его в фильме.
— Ты забыла, что в «Идиоте» и Рогожин был. Так вот он Настасью за все ее завихрения и порешил потом. Бритовкой. Бжжик по горлышку!
Мы не успевали отдышаться после любви, как приходили Людка с Захарчиком.
— Наташка, что ты делаешь в этом городе, засранном ебаными голубями мира?
Александру не нравились такие разговоры Людки. «Плохое влияние!» — словами мамы моей стал говорить!
— Ты должна выйти замуж за фирмача и валить отсюда, пока молодая и красивая. И пока какой-нибудь хуй не пришил тебя из ревности.
— Ей только за фирмача! С ней соотечественник не сможет ужиться. Она убежит куда-нибудь ночью, и что же — иностранец пойдет ее искать? Ну, пойдет, может, один раз, ради экзотики, подумав: «О, эти русские женщины! О, эта таинственная русская душа!» — и прочая хуйня! Ну а после пары раз скажет: «Гудбай, бэби!» Как говорится — кого ебет чужое горе!..
Александр, конечно, считал, что он единственный, кто может со мной возиться.
— Да, «итс нот май проблем» — любимое выражение штатников. Но у нее-то какие проблемы, я не говорю уже о горе!..
Разговоры эти при мне происходили, но они будто не обращали внимания на меня. Будто меня нет. И Александр вроде жаловался, но в то же время гордился моими «выступлениями» — слезами, криками, убеганиями и возвращениями.
— Горя у этой артистки на нас всех хватит. Жаль, что студию закрыли, она бы там половину энергии расходовала, вместо того чтобы в жизни трагедии разыгрывать.
Студию действительно прикрыли. За то, что Станиславская из детского драматического кружка устроила молодежный театр. Негодяи! Рады должны были бы быть, что молодежь не в парадняках пьянствует, а в театре, с прекрасным… Матери удавалось доставать билеты в театры, так что раз в неделю мы с Александром обязательно ходили на спектакли.
Моим обожаемым театром стал Малый драматический на улице Рубинштейна, рядом с Невским. Весь в лесах — дом ремонтировали. И, наверное, он похож на московский театр на Таганке. Маленький, человек на двести. В сцене секса спектакля «Вкус меда» герои болтались на канатах, подвешенные к потолку. Мне это школу напомнило — урок физкультуры. Мы тоже по канату должны были лазать. Я как-то почувствовала приятное жжение в пипиське, когда спускалась вниз. Сказала Ольге. Она так же спустилась и то же самое почувствовала. А училка по физкультуре не разрешала нам сползать. На руках надо было спускаться. Она, наверное, знала, что мы чувствуем. Сама, может, не один оргазм получила таким образом в свободное от классов время…
Александр так всегда радовался нашим походам театральным! Наряжался. В БДТ был прекрасный буфет. Мы пили шампанское, а потом шли в зал. Свет медленно гас, и на сцене оставался один Юрский в роли Генриха Четвертого. В тусклом луче «пистолета».
Из Пушкинского театра можно выйти на мою любимую улицу Росси. И никого там нет никогда. А акустика какая!.. Эхо. Может, так специально архитектором задумано было? Ужасный Сашка — «домой, домой тебе надо!» А сам к стене меня прижимал, целовал, руку под пальто просовывал.
«Домой!» — отскочил, как от привидения. И я ушла. Он даже не окликнул меня. Может, он пошел к тому, у кого мамы нет, кому дома быть не обязательно…
