— Твои проблемы — это не ты сам!
Космическая обезьяна выкрикивает:
— Твой возраст — это не ты сам!
Механик орет:
— Твой возраст — это не ты сам!
Потом механик вылетает на встречную полосу, наполняя машину светом фар через ветровое стекло, спокойный как под градом ударов. Одна машина, а за ней и другая, несутся на нас лоб в лоб, трубя в сигналы, — а механик выворачивает руль ровно настолько, чтобы вплотную проскочить каждую.
На нас, становясь больше и больше, несутся фары, сигналы ревут, а механик тянется вперед, в сияние и шум, и кричит:
— Твои надежды — это не ты сам!
Никто не подхватывает выкрик.
На этот раз идущая навстречу машина сворачивает, как раз в тот момент, чтобы спасти нас.
Еще одна машина идет лоб в лоб, фары мигают: ярче, слабее, ярче, слабее, ревет сигнал, и механик орет:
— Тебе не спастись!
Механик не сворачивает, сворачивает идущая в лоб машина.
Новая машина, и механик орет:
— Однажды каждому из нас придется умереть!
На этот раз идущая на нас машина пытается свернуть, но механик перерезает ей дорогу. Машина изворачивается, а механик выходит ей в лоб, снова и снова.
Кожа идет мурашками в этот момент. В такие моменты ничто не имеет значения. Посмотри на звезды, — и тебя не станет. Ничто не имеет значения. Ни твой багаж. Ни дурной запах изо рта. За окнами темно, и вокруг ревут сигналы машин. Фары мерцают, ярче и слабее, тебе в лицо, и никогда больше ты не пойдешь на работу.
Никогда больше ты не сменишь прическу.
— Быстрее, — говорит механик.
Машина снова выворачивает, и механик опять становится на ее пути.
— Что, — спрашивает механик. — Что бы вы хотели сделать, прежде чем умрете?
Рядом идущая навстречу машина визжит своим сигналом, и сидит механик, настолько спокойный, что кажется визуально далеко от меня, сидящего на переднем сиденье рядом, и он говорит:
— Десять секунд до столкновения.
— Девять.
— Восемь.
— Семь.
— Шесть.
«Работа!», — выкрикиваю я в ответ, — «Я хотел бы уйти с работы».
Визг проносится мимо, когда машина уклоняется, а механик не идет на столкновение.
Новые огни появляются прямо впереди нас, и механик оборачивается к трем обезьянам-космонавтам на заднем сиденье.
— Эй, космические обезьяны, — говорит он. — Вы видели правила игры. Вываливайте, иначе мы все умрем.
По правую сторону проезжает машина с наклейкой на бампере, где говорится «Я вожу лучше, когда пьян». В газетах писали, что однажды утром тысячи таких бамперных наклеек появились на машинах ниоткуда. На других наклейках слова вроде «Разбейте меня всмятку».
«Пьяные водители против матерей».
«Используйте всех животных как вторсырье».
Читая об этом в газете, я понимал, что это протащил Дезинформационный Комитет. Или Подрывной Комитет.
Наш ясный и трезвый механик бойцовского клуба, сидящий возле меня, рассказывает что да, такие бамперные наклейки про пьяных — часть Проекта Разгром.
Три космические обезьяны притихли на заднем сиденье.
Подрывной Комитет печатает карманные карточки авиалиний, на которых изображены пассажиры, которые дерутся за кислородные маски, пока их авиалайнер в огне летит на скалы со скоростью тысяча миль в час.
Подрывной и Дезинформационный Комитеты тягаются друг с другом в разработках компьютерного вируса, который бы заставил банкоматы тошнить до блевоты, бурями десятии двадцатидолларовых банкнот.
С резким щелчком загорается зажигалка, и механик просит меня зажечь свечи на именинном торте.
Я зажигаю свечки, и торт мерцает легкими отблесками света.
— Что бы вы все хотели сделать, прежде чем умрете? — спрашивает механик и выносит нас на путь идущего в лоб грузовика. Грузовик врубает сигнал, раз за разом наполняя воздух длинными гудками, и фары грузовика светят ярче и ярче, как восходящее солнце, сверкая на улыбке механика.
— Быстрее, загадывайте свои желания, — говорит он, разглядывая в зеркало заднего обзора трех сидящих на заднем сиденье обезьян-космонавтов. — У нас осталось пять секунд до забвения.
— Раз, — говорит он.
— Два.
Грузовик заполняет все пространство перед нами, ослепительно яркий и ревущий.
— Три.
— Прокатиться на лошади, — долетает с заднего сиденья.
— Построить дом, — слышен другой голос.
— Сделать татуировку.
Механик отвечает:
— Верьте в меня — и вы умрете навечно!
Слишком поздно, грузовик сворачивает, и механик тоже выворачивает руль, но багажник нашего «корниша» хлестко отбрасывает краем бампера грузовика.
Тогда я этого не понимал, — я видел только свет промелькнувших во тьме фар грузовика и почувствовал, как меня швырнуло сначала на боковую дверцу, а потом на именинный торт и на механика за рулем.
Механик распластался на руле, пытаясь выровнять машину, и свечи на торте погасли. В течение одной секунды совершенства внутри жаркого кожаного салона было темно, и наши крики слились в одну высокую ноту, в консонансе с низким утробным ревом сигнала грузовика, — и мы потеряли контроль, право выбора, цель и выход, — и мы умерли.
Сейчас мне хотелось только умереть. Я — ничто в этом мире, по сравнению с Тайлером.
Я беспомощен.
Я глуп, и всегда лишь желаю вещей и цепляюсь за вещи.
За свою мелкую жизнь. За свою дерьмовую работенку. За свою шведскую мебель. Я ни за что, нет, никогда никому не рассказывал этого, но до моей встречи с Тайлером я собирался купить собачку и назвать ее Антураж.
Вот такой паршивой может стать твоя жизнь.
Убейте меня.
Я хватаю руль и выдергиваю машину назад на встречную полосу.
Немедленно!
Приготовиться к эвакуации души.
Немедленно!
Механик борется за руль, чтобы вырулить в канаву, а я борюсь, чтобы на хрен умереть.
Немедленно! Это восхитительное чудо смерти, когда в этот миг ты ходишь и говоришь, — а в следующий ты — предмет.
Я ничто, и даже более того.
Холодный.
Невидимый.
Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности скручивает меня, как смирительная рубашка, и когда я пытаюсь сесть — бьюсь головой об руль. Болит сильнее, чем должно бы. Моя голова покоится на сгибе руки механика, и, когда я смотрю вверх, мои глаза могут разглядеть лицо механика в темноте, — он улыбается и ведет машину, и в ветровое стекло я вижу звезды.
Мои руки и лицо в чем-то липком.
Кровь?
Сливочный крем.
Механик смотрит вниз:
— С Днем рожденья.
Я чувствую запах дыма и вспоминаю именинный торт.
— Я чуть не сломал руль вашей головой, — говорит он.
И ничего кроме, — лишь ночной воздух и запах дыма, и звезды, и механик, улыбающийся и ведущий машину, моя голова в его руке, — и внезапно мне совсем не хочется вставать.
«Где торт?»
Механик отвечает:
— На полу.
Только ночной воздух и усиливающийся запах дыма.
Я загадал желание?
Вверху надо мной, очерченное звездным небом за стеклом, улыбающееся лицо.
— Эти праздничные свечи, — говорит он. — Такого типа, что никогда не гаснут.
В свете звезд мои глаза приспосабливаются настолько, что я могу рассмотреть, как поднимается дымок от маленьких огоньков, разбросанных вокруг нас по коврику.
Глава 19.
Механик бойцовского клуба жмет на газ, буйствуя за рулем в своей тихой манере, и сегодня ночью мы все еще должны сделать что-то важное.
Одна из вещей, которым мне нужно научиться перед наступлением конца цивилизации, — это смотреть на звезды и говорить, к чему я иду. Вокруг тихо, будто Кадиллак едет сквозь открытый космос. Мы, наверное, съехали с хайвэя. Трое парней на заднем сиденье отключились или уснули.
— Вы побывали на волосок от жизни, — говорит механик.
Он снимает одну руку с рулевого колеса и касается длинного рубца, вспухшего на моем лбу от удара о руль. Мой лоб опух настолько, что нависает над моими глазами, и он проводит кончиком холодного пальца вдоль по всей длине вздутия. «Корниш» попадает в ухаб, и боль будто вспухает меня над глазами, как тень от полей шляпы, опоясывающая лоб. Наш смятый капот скрипит, бампер лает и визжит в тишине, окружающей нас, несущихся по ночной дороге.
Механик рассказывает, что задний бампер «корниша» болтается на креплениях, и как его почти полностью оторвало при столкновении с краем переднего бампера грузовика.
Я спрашиваю — это сегодняшней ночью его домашнее задание по Проекту Разгром?
— Частично, — отвечает он. — Еще мне нужно было сделать четыре человеческих жертвоприношения и погрузить жир.
«Жир?»
— Жир для мыла.
«Что планирует Тайлер?»
Механик начинает рассказывать, и его слова — один в один слова Тайлера Дердена.
— Я вижу сильнейших и умнейших людей из всех, живших когда-либо, — говорит он, и его лицо обрамлено светом звезд из окна водителя. — И эти люди заправляют машины бензином и обслуживают столики.
