внеурочными работами по дому, но ни разу не тронул даже пальцем! Я не знаю, что такое боль! Точнее, никогда не знала… До этой дурацкой весны…
— Тая! — Моё имя слетает с губ Савицкого, как проклятие. Моё проклятие. Голос парня надорванный, едва живой. Да и самого Геру снова начинает знобить, не сильно, но вполне ощутимо.
— Нет, ты точно псих! — ору ему в спину, потирая ушибленный бок, и наивно жду, когда Гера наконец обернётся и, быть может, извинится.
—Уходи! — Впервые Савицкий не требует — просит. Дышит невыносимо тяжело и, как пьяный, нетвёрдой походкой ковыляет к ближайшей стене. Утыкается лбом в шершавую штукатурку и едва удерживает полотенце трясущейся рукой.
— Да что с тобой не так, Савицкий?! — Позабыв об унижении и боли, срываюсь с места и подхожу ближе. Знаю, что дура! Понимаю, что должна воспользоваться заминкой и бежать со всех ног, тем более что первую часть задания Турчина я выполнила на все сто. Но меня, как магнитом, тянет к Гере — глупо, необъяснимо, неотвратимо. Я же вижу, что ему плохо! А ещё… а ещё почему-то чувствую свою вину в его страданиях …
— Не подходи! — глухо произносит Савицкий, когда расстояние между нами сокращается до пары метров. Гера мотает головой и начинает ещё громче выпускать из лёгких воздух бешеными порциями.
— Посмотри на меня… — Я всё ещё верю, что обычного разговора достаточно, но объясняться, не видя глаз собеседника, немного некомфортно.
— Просто уйди! — тихо повторяет Савицкий. Такой большой и сильный, прямо сейчас он кажется до невозможного ранимым и беззащитным.
Я снова пропускаю мимо ушей его просьбу. Стараюсь не думать, и главное — не бояться. Что-то мне подсказывает: встречи со мной Гера страшится куда больше.
— Расскажи мне! — подбираюсь всё ближе и ближе. — Я хочу знать, за что ты так ненавидишь меня!
Но Гера молчит! Снова мотает головой из стороны в сторону и жадно хватает ртом воздух. Чувствую, что он на грани, но вопреки здравому смыслу снова иду вперёд, протягиваю руку и останавливаюсь только тогда, когда непослушными пальцами начинаю ощущать жар, исходящий от обнажённой кожи парня. Меня нестерпимо манит прикоснуться, узнать, в чём причина такой нездоровой реакции на меня, а ещё помочь, остановить его разрушающее безумие.
— Не трогай меня! Не смей! Не прикасайся! — задыхается от эмоций Гера, но, видимо, безрассудство заразно… Миллиметр за миллиметром я крадусь ближе. Зачем? Для чего? Мне бы задуматься...
— Поговори со мной, — шепчу и, зажмурившись, бросаюсь в бездну. Не знаю, кто из нас двоих сейчас громче дышит. Мы — как два паровоза, несёмся с обрыва, позабыв о тормозах, хоть фактически и стоим на месте.
Кожа Савицкого покрывается мурашками, стоит мне только задеть её пальцем. Да что там — Геру всего передёргивает от одного лишь моего касания! Неужели я настолько ему противна?
— Я же просил, — хрипло скандирует парень. Его голос пропитан болью — огромной, нечеловеческой. А внутри бушует самый настоящий ураган. Гера снова начинает дрожать, но я, вместо того чтобы услышать, о чём меня просят, и отойти, крепче сжимаю его плечо. Хочу, как лучше, но выходит всё с точностью до наоборот.
С лёгкой руки Савицкого я бумажным самолётиком отлетаю в другой конец комнаты. Благо, на сей раз падаю не на пол, а на мягкую, идеально заправленную кровать.
— Что я тебе сделала? — Суетливо одёргиваю задравшийся сарафан. — За что ты так со мной?
Хочу встать, но, столкнувшись со зверским взглядом стоящего напротив Савицкого, отползаю к изголовью кровати. Моя смелость, проснувшаяся на мгновение, снова подняла белый флаг. Зато осознание неотвратимой беды так отчётливо бьётся в висках.
Гера медленно сокращает расстояние между нами. Он не играет, не пытается меня запугать. — просто идёт, сверкая уставшим от собственного безумия взглядом. Савицкий смотрит на мои голые ноги. Хмыкает, когда замечает только одну балетку на моей ноге. Вторую я потеряла, пока летела на кровать. Гера чуть дольше допустимого задерживает внимание на откровенном декольте и, кажется, даже улыбается, заметив, с какой силой я терзаю зубами губы. Ему по душе мой страх.
В одно мгновение мы с Герой поменялись ролями. Теперь уже мне впору кричать, чтобы парень не смел ко мне подходить. Но всё, что могу — путаться в собственном дыхании и безмолвно хлопать глазами в ожидании очередного падения.
От въедливого взгляда Савицкого по коже кругами разбегаются колючие мурашки. Тонкими иголками они расходятся по телу, лишая меня способности сопротивляться.
— Мне страшно, — признаюсь честно и закрываю лицо руками. Смотреть в серые глаза парня невыносимо: пустой цвет — без оттенка, без настроения, без тепла. Меня всегда пугали люди с бесцветными глазами, а серый цвет именно такой — равнодушный, ледяной, безжалостный.
— Уезжай, Тая… — Чувствую, как прогибается матрас в непосредственной близости от моего съёжившеогося от страха тела. — Из этого дома. Из моей жизни. Навсегда! Иначе…
— Иначе что? — Вспыхиваю, как ужаленная, и отдёргиваю от лица руки, попутно освобождая лицо от налипших прядей волос. — Что, Гера? Снова начнёшь оскорблять? Ударишь? Швырнёшь в меня стулом? Тебе по кайфу делать мне больно? Ты, и правда, не в себе!
Но Савицкий не отвечает. Его снова начинает трясти, а мышцы на обнажённой груди наливаются безумным напряжением. Он дышит, как спринтер после забега, и очумелым взглядом цепляется за неприметный шрам на моей щеке.
— Нет, — качает он головой, как в бреду. — Нет! — произносит всё громче, чем до чёртиков пугает меня.
— Нет! — Гера переходит на крик и, зажав собственную голову между локтями, сгибается в три погибели у моих ног.
Что это — срыв, паническая атака, ночные кошмары наяву? Не знаю! Но и помогать Савицкому больше не хочу. Хватит с меня чужого сумасшествия! Личные демоны Геры не имеют ко мне никакого отношения! А если и имеют, я не желаю ничего о них знать!
Стараясь не смотреть на мучения парня, осторожно сползаю с кровати. А потом бегу… Из его комнаты, по тёмному коридору, вниз по лестнице, а после — из дома Мещерякова. Не важно, куда. Не важно, что одна серебристая балетка так и осталась лежать в спальне Геры. Я продолжаю бежать, полной грудью вдыхая прогретый солнцем воздух, и нестерпимо хочу скинуть с себя морок чужого безумия. Глупая, если бы я только знала, насколько
