— Отлично, кто хочет быть первым? — Марк окинул взглядом пациентов и членов их семей, и понимающая улыбка коснулась его губ. Это был последний день семейной недели, и миг, которого они все так боялись, настал. Марк мог с таким же успехом спросить, кто хочет лицом к лицу встретиться с командой, назначенной для произведения расстрела.
Никто не поднял руку. Для того чтобы приблизиться к этому моменту, у них ушло четыре дня и несколько коробок салфеток, их рабочие тетради были испачканы, а души обнажены. Теперь они знали друг о друге намного больше, чем многие из их друзей. Анна слышала истории, от которых даже волосы Опры могли встать дыбом, и плакала о тех невинных детях, которыми когда-то были эти мужчины и женщины. Софи, которую в детстве растлил ее дядя. Скотт, с темными кругами под глазами, чьи родители отреклись от него, когда узнали, что он гей. Неудивительно, что миссис Готроки, чье настоящее имя было Линдсей, оказалась классической бедной богатой девочкой, воспитанной целой армией нянек, которых увольняли, как только она привязывалась к ним.
Даже Лиз выползла из своего панциря. Она откровенно рассказала об их отце, и Анна поняла, что ошибалась, полагая, что Лиз, как самую младшую из них, их с Моникой участь обошла стороной. Слушая, как сестра рассказывала о тех годах, когда по ночам она писала в постель и лежала без сна часами, погруженная в мочу, боясь даже пикнуть от страха, что ее изобьет отец, если обо всем узнает, Анна едва сдерживала слезы.
Но самой удивительной была перемена, происшедшая с Моникой. В первый день Анна ожидала, что сестра будет рычать, как тигр в клетке, но та выглядела необыкновенно подавленной. Возможно, это было эффектом от тех лекарств, которые Моника принимала, но она казалась нетрезвой. Скорее слегка навеселе, чем в стельку пьяной. Когда Моника начала говорить о том, что она пьет и как сложно было это бросить, несмотря на то что она знала, до чего это доводит ее и всех окружающих ее людей, было очевидно, что она говорила искренне. Никто не смог бы так убедительно сыграть, даже Моника.
Анна поняла, что злость и негодование в ее сердце время от времени уступают место жалости. Тем не менее она мысленно аплодировала Марку, когда он накинулся на Монику за то, что она винила во всем несчастный случай, и заставил ее признать, что она — алкоголик. Анна не ошиблась в нем: он действительно был единственным человеком во вселенной, которого ее сестра не смогла очаровать.
Сейчас Анна тщательно изучала Монику, едва похожую на ту богиню, увековеченную бесчисленное количество раз в журналах и на кинопостерах. Ее всем известное лицо было без макияжа, а золотисто-каштановые волосы неряшливо собраны сзади в «конский хвост», стянутый обычной резинкой. Одетая в большую на несколько размеров футболку и мешковатые штаны со шнурками, — вещи, в которых Моника и мертвая не показалась бы никому даже у себя дома еще две недели назад, — она напомнила Анне ту Монику-подростка, какой была до того, как сменила фамилию с Винченси на Винсент и стала суперзвездой, известной миллионам людей во всем мире.
Моника не подняла руку и бросила на сестер предупреждающий взгляд, чтобы те и не думали стать добровольцами. Это стало последней каплей. Внезапно Анна вспомнила о всех тех ситуациях, когда она подавляла свои чувства вместе с гордостью для того, чтобы не нарушать спокойствие. По-видимому, ее рука поднялась вверх сама по себе.
— Я буду первой, — произнесла Анна.
Ее сердце забилось в груди с бешеной скоростью, но ее вознаградила теплая ободряющая улыбка, которой одарил ее Марк.
Моника бросила на сестру зловещий взгляд, прежде чем медленно выехать в центр круга. Анна подняла свой стул и поставила его напротив Моники. Дюжину раз прошлой ночью она зачитывала вслух свой список противоречий, репетируя каждую с Лиз для того, чтобы не было видно, что она нервничает, или, что еще хуже, чтобы не струсить. Но, сидя лицом к лицу с Моникой, Анна снова почувствовала страх.
— Это удобное расстояние для вас? — спросила доктор Мидоуз, та симпатичная темноволосая женщина, которая читала им лекцию в самый первый день, в тот день, который, кажется, был в прошлой жизни. Сегодня доктор Мидоуз была соруководителем их группы.
Анна подождала, пока ответит Моника, и вдруг вспомнила, что она тоже должна дать ответ.
— Для меня да, — сказала Анна, думая, что расстояние отсюда до Питсбурга понравилось бы ей еще больше.
Моника едва заметно кивнула.
— Помните, ваша задача не в том, чтобы доказать свою правоту, — сказал Марк, напоминая Анне об инструкциях, которые они вчера получили в группах. — Рассказывайте о том, что случилось с вами, а не с другим членом семьи, и как это на вас повлияло. — Он перевел взгляд на Монику. — У вас будет возможность ответить немного позже, но сейчас я прошу вас только слушать. Хорошо?
— А у меня есть выбор? — вяло съязвила она.
Анна открыла рабочую тетрадь и вытащила листок бумаги с загнутыми уголками, исписанный ее аккуратным красивым почерком. Ее руки были липкими от пота, а голова гудела, как телефонная трубка, слетевшая с рычага. Выражение лица Моники было невероятно унылым; Анна словно вглядывалась в окна длиннющего лимузина, но все, что она могла разглядеть, — это свое собственное отражение.
Она начала с самого последнего случая.
— Когда ты потеряла сознание на полу в ванной и очутилась в клинике, я почувствовала, — Анна пыталась вспомнить нужную фразу, — страх и… и злость, — она запнулась и посмотрела на схему, висевшую на стене, на которой большими печатными буквами были напечатаны в ряд все эмоции, которые она сейчас испытывала: «ЗЛОСТЬ. СТРАХ. БОЛЬ. ВИНА. СТЫД. РАДОСТЬ. ЛЮБОВЬ». Кроме радости, конечно. Анна не видела ни капли радости в том, что ей приходилось рассказывать.
Как ни странно, молчание Моники ей не помогало. Анне в каком-то смысле было бы легче, если бы это был диалог. По крайней мере, она хотя бы знала тогда, чего ей ожидать.
Она снова заглянула в свои записи.
— В тот раз, когда ты кричала на меня в присутствии Гленна из-за того дурацкого галстука, я чувствовала злость, боль и стыд.
Эта картина снова встала у Анны перед глазами. В прошлое Рождество, когда она по ошибке завернула Гленну не тот подарок, — хотя он и не догадался бы об этом, если бы Моника не набросилась на нее, осыпая ругательствами. Конечно же, она была пьяна. Щеки Анны вспыхнули при этом воспоминании.
Она уловила какую-то вспышку в глазах сестры. Раскаяние? Или удивление оттого, что Анна все еще расстраивалась из-за этого? Анна опустила взгляд и увидела, как трясутся ее руки.
— Вечеринка, на которой я должна была быть гостьей, когда ты заставила меня забирать верхнюю одежду на входе. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, насколько это унизительно? Я стояла там, в своем лучшем платье… — Слезы вот-вот должны были хлынуть, но Анна нечеловеческим усилием сдержала их.
— Говорите о своих чувствах, — нежный голос Марка снова вернул Анну на верный путь.
Она энергично закивала, втягивая в себя воздух.
— Я чувствовала стыд, — тихо сказала она.
Это было так тяжело, а надменное лицо Моники делало это задание еще более сложным. Что происходило в душе ее сестры? Какую цену придется Анне заплатить за свою откровенность?
«Волков бояться — в лес не ходить», — сказала она себе.
Она села ровнее.
— В тот раз, когда я заболела гриппом, а ты продолжала говорить, что лучшее средство от простуды — это оставаться на ногах, только потому, что ты не хотела давать мне выходной, я чувствовала… — Анна запнулась, охваченная безумной яростью. Она и подумать не успела, как выкрикнула:
— Черт, у меня все воспалением легких закончилось из-за тебя!
Анна откинулась на спинку стула, шокированная всплеском своих эмоций. Хотя ей показалось, что она видела краем глаза, как Марк одобряюще кивнул.
Моника раскрыла рот. Не от шока из-за ее смелости, а от недоумения. Она этого даже не помнила! Анна могла умереть, но это не отразится на экране радара Моники. Внезапно терпение Анны лопнуло. Немного ранее Лиз в шутку назвала стул, стоявший теперь напротив Моники, электрическим, и Анна почти физически почувствовала удар, когда ярость, сдерживаемая годами, хлынула из нее. Всхлипнув, она подскочила и стрелой вылетела из комнаты.
Когда Марк нашел ее, она сидела на лужайке, свернувшись калачиком, и всхлипывала от рыданий.
— Ну, конец мира еще не настал.
Его голос был спокойным, но не лишенным жалости.
Анна подняла голову и обнаружила, что он рассматривал ее одновременно с восхищением и сочувствием во взгляде. Она тяжело вздохнула.
— Простите. Я не хотела…
— Все в порядке.
Глаза Марка улыбались и излучали нежность, тонкие морщинки тянулись к седеющим вискам. Еще он показался ей выше ростом, хотя это могло быть из-за того, что он стоял над ней.
