попытке обелить себя разыграла похищение с покушением. А этот самый новенький по итогу либо разделил участь своей пассии, либо сбежал от греха подальше. Всё равно его документы в деканат так и не поступили.
Окружённая со всех сторон, Тася встала перед собой на колени. Зеркало послушно вторило. Всё пропало. Всё утратило смысл и ценность. Будучи совсем малюткой, дочь клятвенно обещала маме, что, как бы ни было интересно, как бы ни было трудно, никогда (никогда!) не попробует наркотики. Клятва засела в сердце штифтом. Но сейчас ей как никогда нужна поддержка. Путь одиночки подразумевает, что силы черпать придётся разве что из колодца души. И он, отравленный, ещё мог предложить глоток воды. Последний.
Врачи сказали, для восстановления голоса нужна операция. Денег нет.
Врачи сказали, уже давно, что Тасе нужно взять себя в руки. Наконец, она послушает их.
Колени разъехались в стороны. Трясущиеся раненные пальцы неумело, робко заскользили по телу. Неприятные воспоминания нахлынули, едва не вырвались рёвом, но Тася насилу задавила их. Важно сосредоточиться. Понять, что происходит здесь и сейчас. Она делает это, а не кто-то другой.
Так долго обижала себя, чтобы прийти к очевидной истине — никто никогда не полюбит тебя так, как ты сам. Не столь важно, какую форму приняла эта любовь. Никто не станет достаточно искренним, достаточно жертвенным для твоих стремлений. Никто не пройдёт по дороге жизни рука об руку дольше, чем ты сам. Это лекарство горчило. Претил вымученный, лживый эгоизм. Но психика не предложила иной альтернативы. Познавшая опыт семьи, во спасение своё и других, Тася просто не сумеет по-другому. Без панциря не сумеет пронести собственноручно сколоченный крест ещё немного.
Зеркало успокаивало и возбуждало. Всё правильно, всё хорошо, даже если сейчас до мандража срамно и боязно. Желание пухло, затягивалось на позвоночнике узлами от шеи до копчика. Направляло. Снимать одежду не хотелось. Не хотелось видеть себя голой. Это может отвадить, испортить. Девушка по ту сторону реальности глядела пристально и зло, скрывая за блеском глаз новые, стыдные подвижки души. Тася запустила искалеченную руку вниз и села.
Жгучая боль раскатилась по мышцам, проросла корнями до коленей и ключиц. Интернет уверял: для первого раза совсем необязательно смотреть эротические фильмы и читать сомнительные инструкции. Тело само поймёт, как ему нужно. И что-то даже получалось. То, чего боялась с Остапом, ожидаемо, сейчас доставляло мучения. Так называемая «наполненность», вопреки чужому мнению, ощущалась инородным телом, не предназначенным для подобного применения. Через ярость и терпение сквозь колючую резь вскоре стало пробиваться что-то, побуждающее продолжать. Извращённое душное удовольствие, похожее на противный звон комара над ухом, разливалось по телу вторым слоем кожи, который в любой момент можно содрать.
Отражению было не лучше. Раскрасневшееся, оно прерывисто дышало и щурилось от унижения. Но глаза эти сказали то, что запомнилось на всю оставшуюся жизнь:
«Всё хорошо. Всё хорошо. Я с тобой».
Признание разрешило отпустить себя. Исчезли мысли, пришла блаженная лёгкость. Тасе мерещилось, будто все живые и мёртвые наблюдают за ней. Осуждают и смеются. Только Остапа не было среди них. Нельзя подпускать его даже воображаемым, потому что он сразу обращается в горящий кровоточащий труп. Даже будь это правдой, даже если бы кто-то в действительности сейчас смотрел на неё, не остановилась бы. Потому что видела одну лишь себя. С первых рядов лицезрела торжество безоговорочной власти над душой и телом. Взбушевавшиеся гормоны навязывали привязанность, арканили сердце. Усугубляли ситуацию, способствовали раскрепощению. Жар и боль в животе знаменовали первородный экстаз проигрыша. Знать, всё это время вдалбливали правду. От этого не убежать. Этого действительно хотят все.
Розовый нарцисс ауры полыхал адским пламенем, пока рассудок проваливался куда-то в ад. Ненависть смешалась с любовью, обратив женщину в животное. Дикость рвалась хриплыми вздохами, как от утопления. Тонущая в новых ощущениях, целой рукой Тася опёрлась о стеклянную руку партнёрши. Годами висевшее на стене зеркало не выдержало напора. Цокнул выскочивший из бетона гвоздь. Отражение навалилось на Тасю, что рефлекторно оттолкнула его. В повороте гладь крутанула карусель предметов и образов и с зубодробительным звоном рассыпалась мозаикой на полу.
Крупные осколки остались на месте. Солнце белило острые грани, но, если не присматриваться, кажется, всё ещё можно спасти. Ещё можно склеить. Но Тася, замершая в ошеломлении, знала, что жизнь свою уже не склеит. Отчаянная, вдребезги разбитая любовь умерла в зародыше, прокляв на семь лет несчастий.
Глава 11 — Булочка
Платная поликлиника, равно как и государственная, не застрахована от очередей. Перед Тасей в медицинский кабинет сидели пятеро. Никому не доставляло удовольствия томительное ожидание, но из всех присутствующих она одна плакала. Незнакомки посматривали на неё недоумённо, раздражённо. Она стояла в стороне от диванчиков и беззвучно роняла слёзы. Погружённая в себя, не заметила, как подошёл её черёд.
— Женщина, ну проходите же! — вскипела следующая за ней дама в леопардовых сапогах.
«Женщина. Уже женщина», — горестно вторило эхо в голове. Голосом утраченным, здоровым и живым.
Изнывая от напряжения в шее, вошла в кабинет, осторожно притворив за собой дверь. Из смежной комнатки лился дневной свет, очерчивая видный с этой точки обзора подколенник кресла. За столом — зрелая дама в отутюженном халате. Строгий конский хвост на затылке и острота чёрных ресниц вменяли ей образ матёрого, жестокого врача. За свою жизнь Тася повидала не так много гинекологов, чтобы проследить за ними общую закономерность. Ни тогда, ни сейчас оно, в общем-то, не имело значения. Всё равно этот доктор — последний. Тася покосилась на настенные часы. Половина первого. Ей осталось так мало.
Не отвлекаясь от записей и не размениваясь на вежливость, врач спросил:
— Как давно живёте половой жизнью?
Пациентка прижала кулак ко рту — сдержать эмоции. Слегка надавила на горло, чтобы стало легче говорить.
— Со вчера.
Жуткий хрип вынудил доктора таки обратить внимание.
— Что с голосом? А с глазами? Грипп? Вот только заражать меня тут не надо!
— Травма, — шелестом мягко поправила та. — Я…
— Так, стоять.
Гинеколог бегло, придирчиво оглядел девушку с ног до головы. Помятая одежда, помятое заплаканное лицо. Ещё и на руке пары пальцев недостаёт. От странности происходящего наружу прорывался, как выражался муж, «гнилой характер».
— Зачем пришла?
— Я, — душевная боль набросила хомут. Кое-как выговорила: — Я беременна.
Дама скривилась, решив, будто над ней потешаются.
— От ветра?
«От себя», — молча ответила Тася, признав, что диалог не задался уже
