Я окинул глазом помещение: оно откровенно пустовало, не считая двух-трёх обедающих граждан. Похоже, час пик для посетителей ещё не настал.
— Мне нужен ваш постоянный посетитель Наум Гельман, — я специально не стал светить «корочками», чтобы не вызвать переполох.
— Наум Израилевич изволят кушать-с в отдельном кабинете.
— Проводите меня к нему, пожалуйста.
Официант кивнул.
Мы прошли через весь зал и оказались у входа, задрапированного занавесом из толстого габардина бордового цвета.
— Сюда-с, — сказал официант.
— Спасибо, — сказал я и отдёрнул край занавеса.
В глаза бросился большой биллиардный стол, покрытый зелёным сукном, над которым склонился полный брюнет в мешковатом костюме. В руках мужчина держал кий и сейчас напряжённо примеривался для удара.
Лицо у брюнета было смуглым, кожа лоснилась от выступившего пота.
Я сделал решительный шаг внутрь.
— Наум Израилевич?
Стоило мне только это произнести, как с боков выступили двое крепких молодчиков, каждый из которых вцепился в меня словно клещами.
Брюнет оторвал взгляд от стола, посмотрел на меня и равнодушно произнёс:
— Я вас не знаю.
— Сейчас познакомимся, — сказал я и дёрнулся, чтобы достать из внутреннего кармана удостоверение.
Бодигарды Гельмана истолковали моё движение по своему: один оказался у меня за спиной и попытался провести удушающий приём, а второй замахнулся кулаком, чтобы заехать мне по физиономии. Видимо, жизнь Наума Израилевича была полна тревог и неприятностей, иначе бы его парни вряд ли бы повели себя столь грубо.
Ходить всю неделю с разбитым «фейсом», мне откровенно не улыбалось, поэтому я практически одновременно сделал две вещи: засадил левым локтем в пузо тому, что был у меня сзади, и пнул в пах его напарнику, отчего этому гражданину резко поплохело, и он согнулся, держась за причинное место. Я отправил его хорошим пинком на пол, крутанулся в пол-оборота и добил второго телохранителя.
Теперь у меня под ногами корчились от боли сразу оба незадачливых охранника.
Их участь не напугала гражданина Гельмана, он шагнул ко мне с кием наперевес и попытался раскроить мне череп. Какой-нибудь каратист, оказавшись на моё месте, провёл бы маваши-гери и эффектно сломал кий на несколько частей. Я же предпочёл пригнуться, а когда палка просвистела над головой, распрямился, перехватил кисть нэпмана и, выкрутив её, заставил Наума Израилевича выпустить импровизированное оружие.
— Больно! — заорал он.
— Будете вести себя плохо, станет ещё больней, — пообещал я.
— Кто вы такой и что вам надо? — простонал Гельман. — Если нужны деньги, забирайте кошелёк в кармане пиджака. Больше у меня с собой ничего нет.
— Не надо судить по себе о других, — фыркнул я. — Меньше всего меня сейчас интересуют ваши деньги, гражданин Гельман.
— Тогда я не понимаю, что вам нужно?! — с истерикой выкрикнул он.
— Прикажите ваши людям свалить отсюда, пока я не сломал вам руку, а их не пристрелил, — велел я.
— Выйдите! — обратился к своим бодигардам Гельман и, видя, что те не спешат выполнять его приказ, заорал:
— Вон! Вон пошли, раздолбаи!
Оба незадачливых телохранителя встали с пола и поковыляли к выходу.
Когда они ушли, Гельман взмолился:
— Отпустите меня, пожалуйста. Я сделал, что вы сказали.
Я освободил его руку.
— Пойдёмте, сядем за стол и поговорим.
— Как скажете, — Гельман был тих и покладист как овечка.
Мы проследовали к обеденному столу.
Опустившись на мягкий диван, Наум Израилевич осмелел.
— Может перекусите? За мой счёт… Я позову официанта, — он потянулся к висевшему рядом шнурку.
— Не надо, — остановил я его. — Я сыт.
Последнее было неправдой, но обедать за счёт подозреваемого в убийстве — ниже моего достоинства. Я не мог позволить себе опуститься так низко.
— Воля ваша.
Он быстро приходил в себя, что свидетельствовало о характере Наума Израилевича. Трус и слабак вряд ли заработает себе состояние, особенно в первые годы становления советской власти. Передо мной точно сидел крепкий орешек, а не опереточный клоун.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вы не представились, — заметил он.
— Ваши люди не предоставили мне такой возможности.
Я показал удостоверение.
— Уголовный розыск? — непритворно удивился Гельман.
— Да.
— И чем я, скромный предприниматель, мог заинтересовать столь солидное заведение?
— Серафима Крюкова…
— Кто? — сделал удивлённые глаза собеседник.
— Наум Израилевич! — сердито покачал головой я.
— Хорошо-хорошо! — часто закивал он. — Да, я знаю Серафиму Крюкову. Она, кажется, преподаёт танцы.
— Так и есть, — ответил я, отметив про себя это его «знаю» в настоящем времени.
— Только, уж простите меня, я совершенно не понимаю, какое имею касательство к гражданке Крюковой?!
— А разве не от вас к ней перешёл патент на ящичное производство? — изобразил удивление я.
— От меня, причём, замечу — всё на сугубо добровольной основе. Скажу больше — я ни копейки с неё не взял.
— Что же побудило вас на столь широкий жест?
— Моя природная доброта, — с приторной улыбкой произнёс он. — Знаете, товарищ Быстров, моя покойная мама часто мне в детстве говорила: «Наумчик — ты слишком добрый мальчик, который больше думает о других, чем о себе. Когда-нибудь эта доброта тебя же и погубит». С годами я часто убеждался в правоте слов мамы. Но… природа — есть природа. Себя не переделать!
— И как тогда получилось, что вместе с патентом, Серафиме Крюковой перешли ещё и огромные долги? — заметил я.
— Женщины, — вздохнул Наум Израилевич. — Они просто рождены для того, чтобы проматывать то, что зарабатывает мужчина. А что, Фимочка побежала жаловаться на меня? Тогда, уж простите, товарищ Быстров — но я решительно не понимаю, причём тут уголовный розыск?! Мне всегда казалось, что скучные экономические дела не входят в компетенцию вашего весьма уважаемого учреждения.
Я хлопнул ладонью по столу. Гельман опасливо опустил голову в плечи.
— Хватит фиглярствовать! — строго заявил я. — Вы — главный подозреваемый в убийстве гражданке Крюковой!
— Фимочка мертва?! — ахнул Наум Израилевич.
Клянусь, надо быть как минимум Станиславским, чтобы так непритворно сыграть удивление и где-то даже испуг.
— Мертва, — сказал я, хотя на самом деле это были пока только предположения.
Тело ещё не опознано, мы по сути гадали на кофейной гуще.
— Убийца не просто лишил девушку жизни. Он жестоко надругался над трупом, отрубив голову.
— Что? — Гельман поник. — Вы… Я не ослышался: вы считаете, что это я её убил?
— Да! — твёрдо объявил я. — У вас есть и мотив и возможность.
— И это я отрубил Фимочке голову? — прошептал Наум Израилевич.
Он стал белым как полотно.
— Возможно, не вы лично, а кто-то из ваших подручных.
— Ужас… Какой ужас! — трясущимися губами произнёс он и, внезапно схватившись за сердце, застонал.
— Наум Израилевич… Вам плохо? — склонился я над ним.
— Да… Позовите врача. Срочно!
Я опасался, что в любую секунду подозреваемый отдаст концы и потому действовал стремительно. К счастью, далеко бежать за врачом не пришлось, минут через пятнадцать возле Гельмана уже появился мужчина в белом халате и приступил к энергичным действиям.
— Что с ним? — спросил я.
— Сердечный приступ, — коротко откликнулся эскулап.
Мне это было хорошо знакомо.
Появилась карета «Скорой помощи», два дюжих санитара погрузили стонущего Гельмана на носилки и загрузили внутрь.
Наума Израилевича увезли в больницу. Врач сказал, что пациент не в том состоянии, чтобы бегать от правосудия, и я могу не волноваться на этот счёт.
— Хорошо, — кивнул я. — А его состояние… Когда я смогу его допросить?
— Ничего не могу сказать, — вздохнул врач. — Мы сделаем всё, что в наших силах, но, к сожалению, медицина — не всесильна.
Я взял в оборот двух молодчиков, которые его охраняли.
