Он покачал головой.
– Должно быть, это следует приписать живучести… и патоке.
– Патоке?
– Да. У капитана были старомодные предрассудки относительно антисептических средств. Он всегда употреблял патоку для перевязки свежих ран. Я лежал на койке много томительных недель – переход был очень длинный – и к тому времени, как мы пришли в Гонгконг, рана зажила, и в береговом враче не было надобности. Я уже нес свою вахту третьего помощника, – в то время у нас было по три помощника капитана.
Только спустя много дней я мог убедиться в том, какую ужасную роль этот шрам на голове мистера Меллера должен был сыграть в его судьбе и в судьбе «Эльсиноры». Если бы я знал это в ту минуту, капитан Уэст был бы разбужен самым необычайным образом, так как к нему явился бы крайне решительный полуодетый пассажир с диким предложением, в случае необходимости, немедленно купить «Эльсинору» со всем ее грузом с условием, чтобы ее тотчас повернуть обратно в Балтимору.
Но теперь я только подивился тому, что мистер Меллер прожил столько лет с такой дырой в голове.
Мы продолжали разговаривать, и он рассказал мне много подробностей этого случая и других случаев в море, в которых играли роль безумцы, по-видимому, переполнявшие все суда.
И все-таки этот человек мне не нравился. Ни в том, что он говорил, ни в его манере говорить я не мог найти ничего дурного. Он казался человеком великодушным, обладающим широким кругозором и, для моряка, вполне светским. Мне нетрудно было простить ему чрезвычайную слащавость речи и излишнюю вежливость обращения. Дело было не в том. Но я все время с тяжелым чувством и, полагаю, интуитивно ощущал, несмотря на то что в темноте не видел даже его глаз, что там, позади этих глаз, внутри этого черепа, скрывалось чуждое мне существо, которое наблюдало за мной, измеряло меня, изучало и говорило одно, думая в то же время совершенно другое.
Когда я пожелал ему спокойной ночи и пошел вниз, у меня было такое чувство, точно я разговаривал с одной половиной некоего двуликого существа. Другая половина молчала. И все же я чувствовал ее, живую и волнующуюся, замаскированную словами и плотью.
Глава XI
Я снова не мог заснуть. Я принял еще кремортартар. Я решил, что теплота постели раздражает мою крапивницу. А между тем, едва я переставал стараться уснуть, зажигал лампу и принимался за чтение, раздражение кожи ослабевало. Но оно снова возобновлялось, как только я гасил лампу и закрывал глаза. Так проходил час за часом, и в течение их, среди тщетных попыток уснуть, я прочел много страниц «Отшельника» Рони – занятие не слишком веселое, должен оказать, так как все время речь идет о микроскопическом и слишком тщательном исследовании измученных нервов, телесных страданий и умственных аномалий Ноэля Сервеза. Наконец я бросил роман, проклял всех французов-аналитиков и нашел некоторое утешение в более жизнерадостном и циничном Стендале.
Над головой я слышал ровные шаги мистера Меллера, ходившего взад и вперед. В четыре часа вахта сменилась, и я узнал старческое шарканье ног мистера Пайка. Полчаса спустя, как раз когда зазвонил будильник буфетчика, тотчас же остановленный чутким китайцем, «Эльсинора» накренилась в мою сторону. Я слышал лающие и рявкающие приказания мистера Пайка, и время от времени над моей головой раздавался топот многочисленных ног заколдованной команды, которая натягивала и наматывала канаты.
«Эльсинору» продолжало кренить, и вскоре в свой иллюминатор я увидел воду. Затем она выпрямилась и бросилась вперед с такой быстротой, что через кружок толстого стекла рядом со мной я слышал шипение и свист пены.
Буфетчик принес мне кофе, и я читал до рассвета и после него, когда Вада подал мне завтрак и помог одеться. Он тоже жаловался, что не мог спать. Его поместили вдвоем с Нанси в одной из кают средней рубки. Как описал Вада, маленькая каюта, вся стальная, делалась воздухонепроницаемой, как только закрывалась стальная дверь. А Нанси настаивал на том, чтобы дверь была закрыта. В результате Вада задыхался на верхней койке. Он говорил, что воздух делался таким спертым, что пламя на лампе, как бы высоко ни был поднят фитиль, начинало опускаться и почти отказывалось гореть. Нанси преблагополучно храпел все время, а он, Вада, не был в состоянии сомкнуть глаз.
– Он грязный, – говорил Вада. – Он свинья. Я больше не буду там спать.
Поднявшись на корму, я увидел, что «Эльсинора» со многими убранными парусами неслась по бурному морю под нависшим небом. Я нашел также мистера Меллера шагающим взад и вперед совершенно так же, как несколько часов тому назад, и мне стоило некоторых усилий сообразить, что он сменялся с вахты от четырех до восьми. Но он сказал мне, что проспал с четырех до половины восьмого.
– Дело в том, мистер Патгёрст, что я всегда сплю, как младенец… Это означает чистую совесть, сэр, да, чистую совесть.
И пока он изрекал эту пошлость, я чувствовал, что чуждое существо внутри его черепа наблюдает за мной, изучает меня.
В каюте капитан Уэст курил сигару и читал Библию. Мисс Уэст не показывалась, и я благодарил судьбу за то, что морская болезнь не присоединилась к моей бессоннице.
Не спрашивая ни у кого разрешения, Вада устроил себе уголок для спанья в дальнем конце большой задней каюты, загородив его прочно увязанной веревками стеной из моих сундуков и пустых ящиков из-под книг.
День был довольно-таки унылый, без солнца, с порывами дождя, непрестанным плеском волн о борт и перекатыванием воды через палубу. Взгляд мой был прикован к дверям кают-компании, и я мог видеть несчастных, промокших насквозь матросов каждый раз, как им давали какую-либо работу по уборке или подъему парусов. Несколько раз я видел, как кого-нибудь из них сбивало с ног и швыряло по палубе среди кипящей пены. И среди этих катающихся, цепляющихся, перепуганных людей прямой, не шатаясь, уверенный в своей силе и своем умении, двигался мистер Пайк или мистер Меллер. Ни одного из них никогда не валило с ног. Они никогда не отшатывались от брызг волны или более тяжелой массы падающей на палубы воды. Они питались другой пищей, воспитаны были в ином духе; они были железные по сравнению с жалкими отбросами человечества, которых они заставляли повиноваться себе.
Днем я задремал на полчаса в одном из больших кресел кают-компании. Если бы не сильная качка, я мог бы проспать там несколько часов, так как крапивница не беспокоила меня. Капитан Уэст, вытянувшись на диване в ковровых туфлях, спал завидным сном. Какой-то инстинкт, несмотря на глубокий сон, удерживал его на месте, а не валил на пол. Он слегка придерживал в одной руке наполовину выкуренную сигару. Я наблюдал за ним около часа, был уверен, что он крепко спит, и удивлялся, что он сохраняет свою удобную позу и не роняет сигару.
