Блестящий спектакль! В голове постановщика заработал отлаженный механизм, ведь наш герой – неплохой рассказчик, опытный сценарист. Вы правы, Одетт преодолела звуковой барьер, вылетела в астрал, зато какая гениальная актриса! Как провела эту сцену! Одетт бредила, и постановщик бредил, наконец-то они нашли общий язык! Да, оба сошли с ума, но это его не смущало. Изменим реальность, перепишем последний эпизод: врача не вызывали, он тоже участвует в спектакле, так изначально было задумано. Горячечная игра на онемевшем аккордеоне – не срыв, не сумбур, не приступ паники, а прелюдия к величайшему мюзиклу. Явление третье, те же и врач. Он осматривает Одетт, измеряет давление. Поехали!
Постановщик нанял на эту второстепенную роль статиста, знаменитая актриса протянула ему правую руку:
– Измерьте, прошу вас. Вот увидите, давление нормальное.
Доктор взглянул на тонометр. Нет, она же звезда, на тензометр[96].
– Сто пятьдесят на восемьдесят.
Высокое, но в ее возрасте бывает и хуже.
Одетт, с жаром:
– Я же говорила, что смогу играть. Скорей выписывайте рецепт.
Доктор на этом не успокоился.
– Ну хорошо, хорошо, я дышу, вдох, выдох, задержка дыхания, скажу «а», если хотите… Только дайте мне поскорей лекарство, ладно?
Врач между тем заявил, что лучше бы им уйти со сцены и завершить осмотр в кабинете администрации, что ли… В спокойном тихом месте, подальше от посторонних глаз. Где прожекторы не слепят и усилители не рвут барабанные перепонки. Доктор хотел быть доктором, а не статистом, так и норовил удрать в гримерную.
Беда в том, что ты ошибаешься, доктор. Одетт, наоборот, ни за что не желает уходить со сцены – и не уйдет. Хуже того, в зале в заднем ряду сидит безответственный режиссер-постановщик и выдумывает заодно со своей звездой мир, где врачи не лечат, а играют в Театре. Так что не рассчитывай на этих двоих, они тебе не помогут, да и никто здесь не станет искать для тебя свободную гримерную или кабинет, все заняты Искусством, увлечены, околдованы им.
Постановщик в душе издевался над эскулапом. В его пьесе сумасшедшая старуха давала урок космологии и актерского мастерства жалкому статисту, что возомнил себя врачом. Ускоренный курс повышения квалификации. Первое правило: звезда – источник света, а значит, не боится быть на свету – не нужно тащить ее в темный угол исповедальни, чтобы осмотреть. Ни в небесах, ни на сцене понятий «приватность», «частная жизнь» просто не существует! Правило второе: планеты подвластны притяжению звезд, вращаются вокруг них, лишившись свободы выбора. Доктор, я твое солнце, так что изволь подчиняться! Правило третье: Театр бесконечен как Вселенная, как Космос. Не ищи тут четких форм и заданных границ.
Что ни говори, врачу повезло, не со всяким дебютантом так носятся.
Тем не менее он капризничал, мялся, жался. Ему казалось, что из пустого зала с красных бархатных кресел на него смотрят мириады зрителей, все, кто когда-либо побывал в этом Театре. И еще те, что придут сюда в будущем. Тысячи тысяч. Миллиарды глаз устремлены на несчастного врача. Даже когда его принимали в студенты, даже когда он впервые оказался в постели с женщиной, он не чувствовал себя таким одиноким, беззащитным и голым.
Стоп! Что за странные галлюцинации? Врач с надеждой обернулся к кулисам в поисках помрежа. Она ведь стояла там, но нет, пустота, темнота, выпутывайся сам как знаешь, никто тебя не спасет.
Доктор всмотрелся в сидящих в зале. В их глазах никакого сочувствия. Он вскочил, заметался по сцене. Глядя на его жалкие потуги сбежать, постановщик пробормотал себе под нос, будто суфлер, нет, он ведь режиссер, вот и подал совет начинающему актеру:
– Не отвлекайся, доктор, не останавливайся! Актер не должен глядеть на себя со стороны. Продолжай, продолжай вопреки всему. Одетт – твоя путеводная звезда, так что следуй за ней. Она импровизирует, а ты ей подыгрывай – без лишних раздумий и сомнений. Держись за нее, будь с ней!
Само собой, доктор не слышал его напутствий, ведь постановщик ставил спектакль в мечтах, а не в реальности. Но смотрите-ка, что получилось: в ту же минуту врач успокоился, перестал вертеться, сел и уставился на звезду. Спросите у постановщика, как такое возможно, и он ответит, причем вполне серьезно, что по залу прошла энергетическая волна, доктор воспринял ее, перестал сопротивляться и поплыл в кильватере Одетт, теперь спектакль может продолжаться.
Постановщик искренне верил в энергетические волны, когда работал в Театре.
Неплохо бы и ему время от времени принимать психотропные.
Сцена вторая. Вскоре постановщик и название ей придумал: «Ущемленная грудь».
Одетт встала, повернулась к доктору спиной и заиграла ча-ча-ча, поглядывая на него через плечо. Постановщик терпеть не мог ча-ча-ча еще с тех пор, как в юности учился танцевать и добросовестно считал шаги, чувствуя себя при этом полным идиотом, да еще и увальнем. «Дорогая, тебя я обожаю…» Дарио Морено[97] навсегда отравил ему воспоминания о ча-ча-ча. Так что в своем спектакле постановщик решил заменить его другим танцем. Но тут же одернул себя: «Дурак! Не тебе менять репертуар Одетт!»
Старушка заговорила:
– Знаете, я очень восприимчива к лекарствам. Мне хватит одной таблетки. Как только вы мне ее дадите и я ее выпью, все будет распрекрасно! Не волнуйтесь, я еще ни разу не сорвала концерт, ни разу, даже в тот день, когда я прищемила грудь мехами аккордеона. Было ужасно больно, но я даже не пискнула. Стиснула зубы и доиграла до конца. Только когда моя партия закончилась и оркестр заиграл себе дальше, убежала на минуточку за кулисы, быстро залепила пластырем грудь в гримерной и скорей назад, пока меня не хватились. Одетт – мужественный человек, переносит боль терпеливо. Зрители ничего не заметили. Только директор театра как-то об этом пронюхал. Сейчас я вам расскажу, что за народ эти директора. Тот был просто отъявленный негодяй. Наверное, увидев, как я выбежала за кулисы, он проследил за мной и даже подсматривал, как я лечила грудь, – с него станется! Такой на все способен. Слушайте дальше. После концерта, расплачиваясь с нами, директор вдруг говорит с таким хитрым видом: «По справедливости следовало бы вас оштрафовать, ведь Одетт сегодня не в форме». И подмигнул мне, гад! Если бы я растерялась, сбилась, перестала играть, публика бы взбунтовалась и меня ошикала. Но все были довольны, все до единого! Я же справилась! Директор должен был сказать мне спасибо, я заслужила двойную плату! А он вместо этого давай пугать меня штрафом, да еще и сально подмигивать! Я сразу поняла, с кем имею дело. Подошла к этому здоровенному бугаю – а он был шкаф шкафом – и как врежу ему башкой по носу! Имейте в виду, за мной не заржавеет!
К чему эта сага об ущемленной груди? У старушки давно и грудь опала, и память пропала…
– Почему вы не выписываете мне лекарство, доктор?
Не дожидаясь ответа, Одетт заиграла мелодию, которую постановщик отлично знал: три и раз, соль ми до ля-а-а… Меланхоличный вальс, что должен был открывать их спектакль.
На последних тактах Одетт бросила вопросительный взгляд на врача. Соль ми до ля. Нет ответа. Снова: «Соль ми до ля?» Вальс-вопрос. Доктор упорно молчал. Одетт настаивала: «Соль ми до ля?» Ответь же, ответь! «Соль ми до ля?» Увы, врач абсолютно не способен к командной игре. Ни находчивости, ни таланта. Тогда Одетт заиграла быстрее, быстрее, громче – вальс превратился в жигу. Врач решил, что старушка над ним издевается. Даже привстал от возмущения. Она широко улыбнулась, покачала головой: нет-нет, не обижайтесь, я не смеюсь над вами, а если и смеюсь, то по-доброму, весело, мирно, не дуйтесь, доктор, ну же, спляшите со мной на три такта, положив руки на мой звездный круп.
Доктор был слишком застенчивым, чтобы откликнуться на ее приглашение, зато теперь сидел смирно и не сводил с нее глаз.
Высший пилотаж! Постановщик был вне себя от восторга. Звезда блистала, танцевала, играла и полностью управляла мужчиной, в один миг подчинив его своей воле. Великое искусство, мастерство!
Жига закончилась. Одетт – эскулапу:
– Ну как, вы меня осмотрели или еще нет?
И вправду нахальная старушонка! Доктор в который раз устремился прочь от жестоких прожекторов, громкого звука, обширной бесстыдной сцены. Далась ему эта гримерная! Вцепился намертво, не оторвешь. Нет непосредственной реакции, нет игры. В футболе, даже если ты ведешь мяч к воротам, но никто из команды тебя не поддерживает, гол тебе не забить. В Театре тоже бесполезно тянуть одеяло на себя, держаться за свою интерпретацию и при этом ждать, что кто-нибудь другой тебя выручит.
А в жизни?
Но звезда – мудрая властительница. И великая актриса. Она не позволила провалиться всей сцене, не дала персонажам застрять в дверях тесной гримерной, куда все пытался спрятаться доктор. Одетт милостиво подала ему руку помощи: изменила партию, отошла от жиги, с мажора перешла на минор. Казалось бы, мелодия прежняя, а зазвучала совсем иначе. Прочь ужимки и прыжки!
