Ей было хорошо. Им было хорошо.
Они не думали о спектакле, не думали об отмене. Вообще ни о чем не думали.
* * *
Фея Даниэль вошла в гримерную с еще одной порцией корсиканского кофейного снадобья. Постановщик приложил палец к губам: «Тс-с! Не буди Одетт». Но в тот же миг дверь распахнулась, и с громким криком вбежала помреж:
– Через две минуты занавес!
Одетт так и подскочила.
Помреж – вовсе не грубиянка, просто у нее такая работа. Она выпалила опять:
– Через две минуты! Что делать?
Постановщик не успел и рта раскрыть, как звезда уже ответила:
– Съем кофейное мороженое, и на сцену.
Заново, по кругу, как в кошмарном сне.
Одетт проглотила поспешно одну, две, три ложки мороженого – на восьмидесятилетнюю старушку напала детская жадность, – четыре – не слишком ли много? – пять, поперхнулась, и сладкая коричневая жижа потекла с подбородка на грудь, – шесть…
Постановщик испугался:
– Одетт, опомнись, остановись, умоляю! Ты не сможешь сегодня выступать!
– Заткнись!
Взлохмаченная звезда резко села. Но тут губы у нее посинели и перекосились, взгляд остекленел, она уронила на пол вазочку с мороженым и как подкошенная упала с закатившимися глазами на раскладушку. Анку с быстротой молнии пронесся по гримерной. Одетт умерла. Постановщик чуть с ума не сошел, в голове завертелся вихрь бредовых мыслей: пафос достиг апогея, молния испепелила Одетт в тот момент, когда она выходила на сцену, трагическая отмена спектакля…
Ничего подобного, Анку пролетел мимо, звезда жива, она очнулась, открыла глаза и закричала:
– Ты все врешь, ты меня не любишь! Ты хочешь убить Одетт!
Губы у нее дрожали, подбородок трясся, снова спазм, ее вырвало. Постановщика вывернуло тоже, как всегда при виде рвоты. Весьма неаппетитный пример эмпатии.
Одетт вылезла из-под одеяла, оказалось, что колготки у нее спущены до колен, – старушка потихоньку начала их снимать, потому что ей жал пояс… Даниэль поспешно дала звезде влажные салфетки, отвела в туалет, заслонила незапиравшуюся дверь, встав к ней спиной. Живым воплощением верности, солидарности и стыдливости.
Постановщик между тем вытирал следы рвоты, своей и Одетт. Он-то хотел произвести переворот без насилия и крови, а теперь увяз в отвратительном вонючем болоте: рвота, мороженое, крем шантильи, смута, хаос, сентиментальность, чувство вины… В гримерной дышать нечем. Из туалета доносились звуки своеобразной симфонии: Одетт икала, писала и плакала. Музыка сфер! Он выскочил в коридор.
Помреж понадеялась, что он наконец-то собрался объявить публике об отмене спектакля. Постановщик вновь разочаровал ее:
– Погоди минутку!
Слышно, как в туалете спустили воду. Он хотел вернуться, но Одетт его опередила. Сама вышла в коридор, всхлипывая и шмыгая носом. Помреж оторопела, увидев звезду в испачканной комбинации, со спущенными колготками. Тушь потекла, помада размазана по щекам, на подбородке засохшая рвота… Одетт поймала их растерянные смущенные взгляды и вдруг увидела себя со стороны: пора выходить на сцену, а она в таком виде… Звезда застыла, кое-как подтянула колготки и удалилась в гримерную.
Даже яркие рыжие волосы вдруг потускнели, будто увядший цветок.
Постановщик решил, что она все-таки сдалась, и ошибся. Поспешил вслед за ней, поцеловал, несмотря на запах рвоты. Пообещал, что вернется, как только скажет зрителям об отмене.
– Нет! Я тебе запрещаю… Отменишь – убьешь меня!
Она попыталась его удержать, он вырвался. Схватила за руку – дай мне хотя бы руку! Он стряхнул ее. Вцепилась в полу пиджака – оставь что-нибудь, клочок надежды, лоскут одежды, неважно, только не убивай меня, остановись! Тщетно, он убежал.
Старуха плакала и кричала душераздирающе:
– Стой! Только не сейчас…
Просила, чтобы Бог, мама, папа сжалились и помогли ей. Но никто не ответил на ее мольбу, ни родители, ни Господь, ни святые великомученицы Одетт и Евгения… Даже Жозефина от нее отвернулась. Даже постановщик.
Приговоренные к смерти напрасно зовут на помощь.
Театр вступил в свои права. Постановщик сказал помрежу:
– Спектакль отменяется!
– Пли!
И заплакал.
* * *
Воспоминания о тех днях всегда наводили их на мрачные размышления. Мартина-Жозефина, любимая жена, с которой постановщик прожил неразлучно почти сорок лет, как-то передала ему слова своего кумира. Великий Дитрих Фишер-Дискау говорил, что ко всем музыкантам приходят две смерти. И самая страшная не та, что появляется последней и уводит навсегда. Нет. Страшнее первая смерть. Ужасно, когда тебе говорят, что голоса больше нет, слух притупился, пальцы утратили гибкость, не будет музыки, концертов, вдохновения, боги отвернулись, ничего не осталось, кроме тела, источенного болезнью. Мартина-Жозефина и постановщик соглашались со своим любимым баритоном. Беда в том, что две смерти приходят не только к музыкантам…
Они-то, конечно, надеялись, что к ним придут четыре смерти разом: в одно мгновение исчезнут два человека, любовь и музыка. Были – и нет.
Но едва ли это случится именно так. Во-первых, возникают проблемы практического свойства. Эвтаназия у нас запрещена, стало быть, уйти, когда захочешь, нельзя. Человек богатый и предусмотрительный может в нужный момент отправиться в Швейцарию и там все уладить. Авантюрист и романтик предпочтет уход в никуда: бросится в Океан или замерзнет высоко в горах, облегчив себе кончину снотворным и алкоголем. Однако для красивой смерти необходимо быть в отличной физической форме. Зачастую люди медлят, откладывают, не хотят уходить раньше срока, откладывают вновь, даже забывают о собственных планах. А там, глядишь, уже поздно. Слепота, глухота, инфаркт, рак – слабость, немощь. И вот уже человек не способен стать гордым повелителем собственной смерти.
Больше всего Мартина-Жозефина и постановщик боятся, что в старости с ними не будет ничего происходить и не о чем станет рассказывать. Придется лишь долго-долго ждать, страдая и печалясь, вторую милосердную смерть, такую неторопливую.
Одетт, по телефону:
– Как я поживаю? Вот, продала деревянный дом. В новом всегда есть кто-то рядом со мной. В камине постоянно горит огонь, в комнатах идеальный порядок и в оранжерее тоже. Научилась пользоваться Интернетом, переписываться удобно. И телефон не смолкает. Одному учебному заведению присвоили мое имя: «Консерватория Одетт». Еще я согласилась возглавить благотворительное общество, но не смогла присутствовать на инаугурации. Каждое утро делаю зарядку для пальцев. В прошлом году записала диск. Время от времени выступаю. В моем возрасте на гастроли не поездишь.
31 декабря 2012 года.Арль.Благодарности
Когда пишешь книгу, смотришь вокруг и прислушиваешься ко всему с особенной жадностью. Редактировать эту рукопись мне помогали люди, музыка, философские концепции, идеи, чтение, разговоры, переживания. Я повсюду ловил нужные знаки, они увлекали меня за собой, отвлекали, направляли.
Я благодарю за концерты, книги, спектакли. Особенно мне помогли Жорж Апергис, Исаак Бабель, Анри Бошо, Анетт Беккер, Лоран Бине, Пьер-Франсуа Кайе, Патрик Шамуазо, Катрин Шарье, Андре Конт-Спонвиль, Режис Дебре, Норберт Элиас, Матиас Энар, Жюльен Грак, Жак Гиме, Франсуа Фурке, Гендель, Натали Эниш, Нэнси Хьюстон, Виктор Гюго, Хеди Каддур, Кант, Бернгард Келлерман, Абель Ланзак, Жан-Пьер Люмине, Рено Машар, Томас Манн, Андре Маркович, Монтень, Ричард Нонас, Жан Ури, Пер Петтерсон, Барр Филипс, Пушкин, «Radiohead», Филипп Релике, Жан Руо, Людвиг Витгенштейн, Манабу Яманака, Пьер Зауи.
Спасибо Жану Шерби, Филиппу Робине и Марин Монтегю за внимательное вычитывание и правку моего текста.
Спасибо всем добрым феям во главе с Даниэль, Театр премного обязан вам, а ваш покорный слуга в неоплатном долгу перед вами.
Спасибо тем, кто узнает себя, прочитав эти страницы. На самом деле вы еще прекраснее и талантливее, чем мне удалось изобразить.
Спасибо, Жилу. Друг, сколько же мы с тобой вместе мечтали и пели!
Спасибо, Иветт! Ты многому научила меня в музыке и в жизни, поверь.
Спасибо, Мартина-Жозефина, любимая бесконечно!
Примечания
1
Часто цитируемая строка из песни Боба Дилана «Its Alright Ma» («I`m Only Bleeding»), как всегда у него имеющая много смыслов и допускающая много интерпретаций. Один из возможных вариантов: «Не позаботился о том, чтобы родиться, – заботься постоянно о смерти».
2
Аллегро – радостно (ит., муз.).
3
No comment – без комментариев (англ.).
4
Tutti quanti – и тому подобное (ит.).
5
Альбан Берг (1885–1935) – австрийский композитор-экспрессионист, выдающийся представитель новой венской школы.
