Я три раза позвонил в колокольчик. Дворецкий явился немедленно, как всегда — в своей идеально отглаженной ливрее. Добавим сюда: с идеально ухоженным лицом и идеально преданным взглядом. Встал по стойке «смирно», и мне очередной раз показалось, что это не человек, а ходячий по замку манекен. Непробиваемая никакими чувствами холодная мимика и услужливый, тысячи раз отрепетированный поклон были его такими же неотъемлемыми атрибутами, как свет для солнечного дня и тьма для безлунной ночи.
– Голбинс, будьте любезны, скажите, у нас есть какие-нибудь ткани… или старые шторы… Короче, надо бы накрыть эти шедевры живописи, мне на них тошно смотреть.
– Будет исполнено, сэр, — дворецкий соображал быстрее, чем я успевал закончить свою фразу.
– Да, и проследите, чтобы Грум повесил назад тот чертов замок. Пусть чулан остается запертым на веки веков, если вы уж так убеждены в необходимости этого… спектакля. Я сам готов принять вашу веру и согласиться с тем, что там обитает как минимум дюжина костлявых привидений, троица оборотней, недожженная на костре ведьма и старый чахоточный вурдалак в придачу. Более того, вчера я их видел собственными глазами.
Маска на лице дворецкого даже не дрогнула.
– Понятно, сэр.
Честное слово, после этой реплики мне захотелось его ущипнуть, дабы убедиться, что передо мной живой человек, а не заводная кукла с пластмассовым лицом, которая постоянно повторяет одни и те же заученные фразы. С миссис Хофрайт общение доставляло куда больше удовольствия — живая, эмоциональная, временами экспансивная она с большой охотой беседовала на различные темы, дай ей только намек. Впрочем, если вдуматься — тоже кукла, и тоже заводная. Мы с ней порой по полчаса проводили в мире несуществующих вещей и идей — то есть за простой болтовней, обсуждая то, что уже давно обсудили до нас, и критикуя все хоть мало-мальски поддаваемое критике. Для слуг более низшего ранга такие фривольности были недопустимы, да и вряд ли выходцы из глухих деревень могли представлять для меня интерес в качестве собеседников. Короче, в замке я жил практически в одиночестве. Собственные думы, переживания, да редкое общение с миссис Хофрайт — вот перечень всех моих компаньонов.
Через некоторое время я, оседлав Винда, уже несся вместе с ним сквозь зеленый туман Тамасских лесов. Солнце уже давно поднялось над своими владениями и посылало миру, словно милостыню, тепло и свет. Деревья проснулись, стряхнули с ветвей черную пыль ночи и принялись о чем-то перешептываться, подстрекаемые неугомонным ветром. Путь к замку барона Стинвенга с каждым разом казался все короче. Сам барон, кстати сказать — несносный болтун, вышел мне навстречу и вместо приветствия принялся в деталях рассказывать про свою недавнюю охоту.
– …азарт, мистер Айрлэнд, был сравним лишь с тем, когда преследуешь врага на войне или бегущую от тебя деревенскую девку, чтобы испробовать на прочность ее невинность. На редкость умный медведь попался!..
Следующие десять минут, пока барон крутился рядом, пришлось терпеливо выслушивать целую охотничью сагу про «умного медведя» и отчаянного охотника. Я уже знал, что пока он не расскажет все до последнего слова, не умолкнет. Сюжет банален: умный медведь вилял и запутывал следы, а опытный охотник его настойчиво преследовал. Пропуская скуку данного повествования приведу лишь последнюю его фразу:
– …палец сам дернул курок и, вы не поверите — прямо в пасть! С такого большого расстояния! Медведь был уверен, что уже находится на безопасной дистанции и лишь единственный раз обернулся издевательски посмотреть на меня. Шанс вообще попасть в него был ничтожным. И — прямо в пасть! Представляете? Сейчас покажу его шкуру.
Я постоянно кивал, хотя в данный момент мне было плевать на всех медведей, если не сказать большего — на всех охотников, к которым я и сам себя отношу. Барон на старость лет слегка располнел и вряд ли уже бегал по лесам с той прытью, что в молодости. Он провел меня в гостиную, где мы почти утонули в мягких, как перина, креслах. Гостиная Стинвенгов, разумеется, выглядела куда скромнее моей. Эта же мысль касалась и самого замка, который уже давно скучал по капитальному ремонту. Короче, жили они весьма скромно.
Наконец к нашему обществу присоединилась сама мисс Элена. Моя лесная фея сегодня выглядела необычно по-домашнему. Мы обменялись многозначными взглядами, непонятными даже для нас самих. Она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ.
– Мой батюшка наверняка утомил вас своими разговорами.
Тут только я понял, что в мире звуков нет ничего приятнее, чем слышать ее голос.
– Что вы, мисс Элена, барон отличный рассказчик!
Зря я это сказал. Как только барон услышал лестный о себе отзыв, так еще пуще прежнего принялся демонстрировать свое ораторское искусство, нам даже слово не давал вставить.
– Увы, мистер Айрлэнд, увы! Мир вокруг нас развращается не по дням, а по часам: безверие, крайняя бездуховность и повсеместная распущенность. Помню свою молодость — не то было! Совсем не то! Перед старшими в семье у нас трепетали, как перед святыми угодниками. Попробуй я своему отцу скажи какое-нибудь слово поперек… страшно вообразить, что бы там было. А сейчас?.. Наша провинция еще, слава Богу, держится на святых законах древности, а в городах уже творится всякий произвол. У меня теперь одна забота — выдать Элену за добропорядочного честного человека, который смог бы ее оградить от этого обезумевшего века. Я слышал… — он почему-то перешел на шепот: — что некоторые прозорливцы говорят, будто двадцатый век окажется еще более жестоким и распущенным. Последние времена, мистер Айрлэнд! Последние времена!
Я напряженно вслушивался в слова барона и не мог понять, к чему он клонит: к извечной угрозе последних времен или… Интересно, отношусь ли я, по его мнению, к нашему деградирующему социуму? Насколько помню, мое поведение в его обществе не давало повода для подобных заключений. Мисс Элена несколько смутилась и попыталась смягчить тон беседы:
– Наш батюшка излишне впечатлителен, мистер Айрлэнд. Нет ни одного поколения, которое не восхищалось бы своими предками и не осуждало бы потомков. Мир, конечно, грешен, но и в нем осталось еще немного доброты и святости, просто нужно суметь это заметить.
– Дочь моя! — возгласил барон тоном, которым строгий отец обращается к маленькой неразумной девчонке. — Если ты имела счастье воспитываться в обстановке доброты и святости, то благодари за эту заботу своего отца. Когда ты начнешь выезжать в свет, особенно в безбожный Манчестер, то поверь мне, там увидишь совсем другую жизнь.
Наступила неопределенная пауза, и я почувствовал, что пора вставить какое-нибудь умиротворяющее слово.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
