– Мне кажется, что во всяком веке и во всяком обществе силы света как-то уживаются с силами тьмы, правда — с обманом, святость — с моральным упадком. Это как извечная борьба двух противоположностей, двигатель диалектического процесса развития… Короче, надо быть реалистом и воспринимать жизнь такой, какой она перед нами нарисована. Если мы начнем создавать в своем воображении несуществующие идеалы, то от этой жизни будем терпеть постоянные разочарования.
Где-то в соседнем зале пробили настенные часы, и это придало мне больше уверенности в своей правоте.
– Ваши слова не лишены смысла, мистер Айрлэнд. Надо быть реалистом и смириться, что не все в мире устроено так, как хотелось бы лично тебе.
Барон еще много чего-то говорил, а мы с мисс Эленой, пропуская большую часть его слов мимо ушей, частенько обменивались выразительными взглядами, общаясь между собой на языке мимики. Потом барон вдруг вспомнив, что у него какие-то дела (а скорее, осознав наконец свое излишество в нашем обществе), пробурчал ненужные извинения и удалился.
Первую минуту сидели молча. На эту священную тишину посягало лишь слабое потрескивание дров, переваривающихся в чреве камина, да еще монотонное постукивание настенных часов. Впрочем, нет… эти звуки не могут нарушать тишины, они ее просто дополняют, делают приятной и немного более ощутимой.
– Вы проголодались, Майкл? — спросила она, вероятно, не зная, как иначе начать разговор.
– Нет спасибо. Сегодня на улице ужасная осенняя непогода, и в честь такого события я бы с удовольствием пригласил вас на прогулку. Внутри замка все как-то… окаменело. Никогда не чувствовал себя свободным даже в самых просторных комнатах. Итак, вы согласны?
Она сделала вид, что задумалась над моим предложением. Просто поразительно: ей шло любое выражение лица — и гнев, и улыбка, и печаль, равно как и эта лирическая задумчивость. Уже не оставалось никаких сомнений, что и она, и ее отец, да что там говорить — вся прислуга в этом замке уже давно знали о моей сердечной болезни. Нужно родиться и быть последним идиотом, чтобы думать, будто я приезжаю сюда ради праздной болтовни с бароном Стинвенгом. Долгое время я нелепо пытался скрывать свои чувства, но мои непокорные жесты и взгляды, которые не заметил бы только слепой, обо всем говорили без слов. Мисс Элена вздохнула и поглядела в окно.
– Так говорите, ужасная осенняя погода?
– Просто отвратительная! Посудите сами: стал бы я вас приглашать на прогулку ясным солнечным днем? Это же банально.
Она улыбнулась и пафосно произнесла:
– Сударь, в таком случае я согласна!
…Мы ехали рядом, не чувствуя ни вспотевших тел наших лошадей, ни присутствия леса, ни навязчивого запаха осени. Только близость друг друга — больше ничего…
– Вы что-то сегодня чересчур задумчивы, Майкл, — ее голос вернул меня в собственное тело. — У вас какие-то проблемы?
– Да… то есть, нет… не знаю, — только после того, как я произнес эту несуразицу, до меня медленно дошло, о чем она вообще спросила. Ответ вырвался наружу прежде, чем стал понятен смысл вопроса.
– Так да или нет?
Темно-рыжая молния метнулась между двух соседних сосен. Ветви вздрогнули, отвлекая наше внимание в зеленую пустоту леса. Белка с расфуфыренным хвостом за несколько коротких мгновений оказалась уже на недосягаемой высоте: сидела, выставив в нашу сторону свои нахальные, не ведающие о стыде и скромности, глазенки, с маленькой шишкой, зажатой передними лапами. Сначала хотела швырнуть ее в чей-нибудь лоб, потом смиловалась, принялась торопливо грызть и плеваться скорлупой. Мы у нее вызвали интереса не более, чем она у нас.
Проехали мимо.
И ко мне вернулась прежняя проблема: как начать разговор? Какой смысл оттягивать то, что рано или поздно все равно придется сказать? Наше знакомство и так уже слишком затянулось, чтобы оставаться просто знакомством. Как всегда в подобных ситуациях, я опасался наговорить какую-нибудь краснобайскую бессмыслицу. Затем я повернул голову в ее сторону, неосознанно прося немой подсказки. Она посмотрела мне прямо в глаза. В те мгновения, когда наши взгляды встречались, словно незримые скрещенные мечи чувственного поединка, я вообще переставал что-либо соображать.
Из-под ее капора, обрамленного алой лентой, развивались позолоченные локоны, небрежно падающие на лицо и плечи. Даже в этой небрежности отпечаталась неповторимая прелесть. Мне пришлось лишний раз убедиться, что ей шла любая одежда, любая прическа, любые жесты. Она была великолепна во всем.
– Скажите, Элена, а вам когда-нибудь приходилось по-настоящему влюбляться? — простейший вопрос. И сколько же пришлось думать над его изобретением!
– А вы?
– Что — я?
– Вы любили когда-нибудь по-настоящему?
Вот еще проблема. Сказать «нет» — значит, обмануть, сказать «да» — она воспримет это в прошедшем времени, и мое теперешнее объяснение превратиться в ее глазах как очередное амурное похождение. После секундного колебания, ответ выглядел следующим образом:
– Я пытаюсь разобраться в собственных чувствах, но многое не могу там понять.
– То же самое хотела сказать и я вам.
Мы опять крутились вокруг да около, не решаясь каждый говорить то, о чем думал на самом деле. Женщине это простительно, но моя робость не имела никаких оправданий. Наши лошади, предоставленные сами себе, увозили нас во все большую глушь молчаливого соснового царства.
– Я люблю вас, мисс Элена… и теперь пришло время задать вопрос, который решит все: могу ли я рассчитывать на взаимность с вашей стороны?
Казалось, у меня даже перестало биться сердце — или от крайнего волнения, или опасаясь своим стуком потревожить ее размышления. Ей достаточно было сказать всего два слова, чтобы жирными чертами перечеркнуть все мои чаяния и надежды. И двух слов было достаточно, чтобы наоборот — сделать меня самым счастливым человеком в Англии. Она продолжала молчать, будто думала о чем-то совершенно отстраненном. Вечнозадумчивые сосны скучающе-медленно проплывали по обе стороны мироздания. Небо, изрезанное на тысячи осколков их размашистыми ветками, все еще свисало над нами. Не исчезло. Не погасло. Не было проглочено черной пастью наступающих сумерек. Ветер постепенно выдувал с него лазурную голубизну — соскабливал с его полотна неустойчивые вечерние краски, обнажая первозданную серость и пустоту.
– К сожалению, Майкл… — ее голос заставил меня вздрогнуть, — я не могу вам сейчас ничего сказать. Такие решения не принимаются в течение одной минуты. Мне надо подумать.
– Я понимаю, Элена, и не тороплю вас с решением.
Прошло не более пяти минут, как она уже весело смеялась и болтала о всеразличных пустяках, словно ничего не произошло. У меня невольно сложилось впечатление (дай бог ошибочное), что она вообще не приняла мое признание за что-то серьезное. Я пытался имитировать собственную беззаботность и, подыгрывая ей, украсил наш разговор парою свежих шуток, заготовленных специально для этой прогулки. Наше бутафорное веселье практически было не отличить от подлинника. Далее все произошло само собой. Один из тех редких случаев, когда действия опережают и мысли, и чувства, и даже тайные желания. Наши лошади находились так близко, что почти касались друг друга. Я немного привстал, обхватил ее за талию, прижал к себе, сомкнул наши губы в продолжительном поцелуе и медленно впитывал пьянящее тепло ее тела. Мир исчез лишь на короткое мгновение, затем вновь обрел присущие ему краски и шумы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
