же времени нужно мне, чтобы догадаться: Себастьян и его мама говорят об этом лете.
Другими словами, о том, когда он уедет из Прово на два года.
ЦПМ – это центр подготовки миссионеров. Себастьян уезжает через четыре месяца.
Раньше четыре месяца казались мне вечностью.
– Я спрошу, – обещает Себастьян. – При последнем разговоре мне пообещали прислать план-график тура со всеми остановками, как только они его составят.
– До твоего отъезда нужно столько всего успеть, – говорит миссис Бразер.
– Знаю, мам. Я напомню им о себе.
Легонько поцеловав сына в макушку, миссис Бразер уходит, и комнату накрывает плотная тишина.
– Извини, что так получилось, – прерывает молчание Себастьян. Я смотрю на него, ожидая увидеть напряженное лицо, но он широко улыбается. Неловкого разговора между нами как не бывало. Неловкого разговора между ним и матерью – тоже. – Нужно многое согласовать. Я должен скорее показать маме расписание промотура.
– Ясно. – Я щиплю себя за нижнюю губу, думая, как задать интересующий меня вопрос. Это отвлекает Себастьяна, даже улыбка гаснет – он внимательно смотрит, как я касаюсь своих губ.
Не знаю, что особенного в этой крохотной заминке, но мне она говорит о многом, как и его реакция на собственное признание, что в субботу, когда мы занимались катером, он приехал специально ко мне.
Она говорит о многом, потому что улыбка Себастьяна казалась естественной, пока он не взглянул мне на губы, а потом раз – и погасла.
В комнате душно от невысказанных чувств. Они грозовыми тучами висят у нас над головами.
– Куда ты едешь? – спрашиваю я.
Себастьян смотрит мне в глаза, улыбки как не бывало.
– После промотура? Служить на миссию.
– Ага, ага. – Сердце у меня стучит, как сотня стеклянных шариков, катящихся по полу. Зачем только я вынудил его произнести это вслух?! – И ты не знаешь, куда тебя отправят?
– Это выяснится в июле. Ты же сам слышал, что документы мои еще не поданы, но я не могу это сделать до выхода книги.
Человеку непосвященному суть миссии понять сложно. Парней – девушек порой тоже, но не так часто – на два года отрывают от дома и могут отправить в любую точку мира. Зачем? Плодить мормонов. Секс тут ни при чем, по крайней мере пока. Миссионеры плодят мормонов путем крещения.
Их видел каждый: пешком или на велосипеде, в чистых брюках и отглаженных белых рубашках с коротким рукавом. Причесанные, с лучезарной улыбкой и блестящими бейджами они спрашивают, не желаем ли мы послушать об Иисусе Христе, нашем Господе и Спасителе.
Большинство обывателей, улыбаясь, отвечает «Спасибо, нет» и отворачивается.
Моя мама никогда не отвечает «нет». Еще в Пало-Альто она объясняла нам с Хейли: как бы она ни относилась к СПД – уверяю вас, вещать ей о Книге Мормонов она миссионерам не позволяет, – эти парни далеко от дома. В большинстве случаев это так, миссионеры целый день на ногах – обивают пороги и утюжат мостовые. Если пригласить их в дом, они оказываются милейшими, приятнейшими людьми. Лимонад и снеки они принимают, рассыпаясь в благодарностях.
Миссионеры – добрейшие люди на свете. Но они захотят, чтобы вы прочли их книгу и увидели истину так, как ее видит их церковь.
Во время служения на миссии запрещено смотреть телевизор, слушать радио и читать книги, за исключением нескольких, дозволенных церковью. Юношам надлежит повзрослеть, погрузиться в веру глубже, чем когда-либо прежде, познать одиночество, проповедовать Евангелие и помогать своей церкви расти. Им запрещено заводить подруг. Заниматься сексом, разумеется, тоже запрещено, особенно с представителями своего пола. Миссионеры желают спасти вас, потому что считают, что вы нуждаетесь в спасении.
Вот таким миссионером хочет стать Себастьян.
Эта мысль не идет у меня из головы, особенно здесь, в этом доме, где все указывает на ее правильность – разумеется, Себастьян хочет стать таким. Он уже такой. То, что он легко увидел себя в моем романе, что он в курсе моих чувств к нему, не меняет абсолютно ничего.
Даже комичность моего романа меня больше не волнует – я показал бы Себастьяну первый вариант, в котором он занимает все мои мысли, пообещай он мне остаться.
Он хочет служить на миссии? Хочет отдать церкви два самых лучших, безумных, диких, беззаботных года? Он хочет отдать ей жизнь – в буквальном смысле отдать жизнь?
Я смотрю себе на руки и гадаю, зачем я здесь. Пейдж с блестящим сердечком до меня далеко. Я – король наивных креветок.
– Таннер!
Я поднимаю голову. Судя по пристальному взгляду, Себастьян окликал меня не раз.
– Что?
Он пытается улыбаться. Он нервничает.
– Ты что-то притих.
Если честно, терять мне нечего.
– Я немного в шоке от того, что ты на два года отправляешься на миссию. Типа я только сейчас осознал, что это за миссия.
Разжевывать и раскладывать по полочкам больше не нужно. Себастьян все понимает, он улавливает подтекст: «Я не мормон, ты мормон», «Надолго мы останемся друзьями?», «Просто другом тебе я быть не хочу». Он понимает и улавливает, по глазам вижу.
Вместо того чтобы проигнорировать мои слова, или сменить тему, или посоветовать мне приобщиться к искусству молитв, Себастьян встает и поправляет задравшуюся сбоку футболку.
– Пошли прогуляемся, нам обоим нужно многое осмыслить.
На вершину горы ведет миллион троп, и в хорошую погоду на каждой кого-нибудь да встретишь. Но погода в Юте непредсказуемая, теплый фронт давно прошел, поэтому гуляющих нет.
Сегодня гора наша, мы бредем вверх по раскисшему, топкому склону, пока у обоих не сбивается дыхание, а дома в долине не превращаются в точки. Лишь когда останавливаемся, я понимаю, с каким рвением мы карабкались по тропе, изгоняя каких-то демонов.
Возможно, одного и того же демона.
Сердце бешено колотится. Мы явно направляемся куда-то для Разговора с большой буквы – иначе почему бы не положить на школьный проект и не врубить «икс-бокс»? – и от того, к чему он может привести, у меня тихонько едет крыша.
Ни к чему он не приведет, Таннер. Ни к чему.
Себастьян садится на большой камень и чуть наклоняется вперед, чтобы положить руки на бедра и отдышаться.
Сквозь куртку видно, как в такт дыханию у него перекатываются мышцы спины. Спина крепкая, прямая – у Себастьяна невероятная осанка. Я смотрю на него и предаюсь сквернейшим фантазиям. Я ласкаю его всюду, он ласкает меня всюду…
Хочу его!
Сдавленно рыкнув, я отворачиваюсь. Взгляд падает на большую букву Y на горе возле университетского кампуса. Откровенно говоря, видеть ее совершенно не хочется. Буква бетонная и, по-моему, выглядит отвратно, но и в городе, и в кампусе перед ней чуть ли не преклоняются.
