великодушной, словно я спросил, вправду ли ему понравилось пересушенное стракотто[38] от моей мамы.
– Да, конечно.
Потребность в физическом контакте заставляет тянуться к его руке, но Себастьян вздрагивает и, на миг запаниковав, озирается.
– Я… мы… Нет! Не надо! – Слова звучат отрывисто, как удары топора в руках неумелого дровосека.
– Извини.
– Не так близко к городу.
Очевидно, выражение лица я контролирую куда хуже Себастьяна, потому что он морщится и шепчет:
– Не смотри на меня как на полную дрянь! Такова реальность. Мне нельзя… говорить об этом… только не в городе…
Весь вечер я игнорирую долгие – надо поговорить! – мамины взгляды и прикрываюсь горами домашки. Заданий впрямь горы, но сегодня пятница, и мне никто не верит. Звонит Осень. Звонит Мэнни. Звонит Эрик. Все куда-то собираются, все что-то планируют, но это «что-то» – дуракаваляние, за неполных три года не изменившееся. Хлебать рутбир или слабоалкогольное пиво и смотреть, как парочки отходят потискаться в темном углу, сегодня совершенно не хочется.
Хочу побыть один, но не чтобы пускать слюни на горячих мальчиков-моделей, которыми пестрит моя лента в инстаграме. Хочу прокрутить в памяти наше восхождение на вершину горы. Снова и снова – все, кроме конца прогулки.
Такова реальность.
Только не в городе.
Я захандрил бы от тоскливой правды, но перед сном прилетает послание от Себастьяна – эмодзи – заснеженная горная вершина. Это как керосин, вылитый на свечку, мерцающую у меня в груди.
Вскочив с кровати, я расхаживаю по комнате и улыбаюсь экрану телефона.
Гора. Наша прогулка. Себастьян у себя в комнате и, возможно, думает о нашей прогулке.
Мысли тотчас сбиваются с правильной траектории: возможно, Себастьян в постели…
Здравый смысл машет оранжевыми флажками: стоп, мол, пора вернуть мысли в нужное русло.
Я сдерживаю порыв отправить в ответ радугу, или баклажан, или язык и останавливаюсь на закате над горой. Себастьян присылает эмодзи – футбольный мяч. Да, завтра у него игра. Я отвечаю лодкой – напоминаю, куда мы могли бы оправиться этим летом. Если он на миссию не уедет…
Телефон в руке сигналит.
Поговорим о твоем романе?
Да, конечно.
Сердце пускается бешеным галопом. В суматохе переживаний, признаний и поцелуев я позабыл, что Себастьян прочел готовые главы и понял, что они о нем. Я позабыл – а Себастьян, очевидно, нет, – что роман таки придется сдавать.
Я поправлю текст.
Уберу все очевидное.
Если хочешь, поговорим об этом при встрече.
Я морщусь и прикладываю ладонь ко лбу. Осторожнее, Таннер!
Да, конечно, давай.
После этого он присылает простое:
Спокойной ночи, Таннер.
Я отвечаю тем же.
Вспоминается его сегодняшняя фраза: «Даже не знаю, легче стало или тяжелее».
– У меня около пятнадцати тысяч слов, – вместо приветствия заявляет мне Осень в понедельник после обеда. Она садится на свое место в классе, где проходят семинары, и выжидающе на меня смотрит.
Я задумчиво скребу подбородок.
– А у меня около семидесяти стикеров.
Это ложь – готовых глав у меня уже прилично. Каждый вечер слова из меня так и хлещут. Я ничего не изменил, хоть и обещал Себастьяну. Я даже добавил, желая запечатлеть каждую секунду.
– Таннер, – начинает Осень тоном школьной училки, – в работе оценивается число слов. Подумай с этой позиции.
– Не могу, я ни в чем число слов не оцениваю.
– Ты меня удивляешь, – невозмутимо парирует Осень. – В романе должно быть от шестидесяти до девяноста тысяч слов. Ты что, пишешь на блоке стикеров?
– Может, у меня детская повесть?
Подняв брови, Осень смотрит куда-то вниз. Проследив за ее взглядом, я натыкаюсь на стикер, торчащий из недр блокнота. На нем видны лишь три слова: «ЛИЗНУТЬ ЕМУ ШЕЮ».
– У меня не детская повесть, – заверяю я, заталкивая стикер поглубже.
– Вот и хорошо, – с улыбкой говорит Осень.
– Сколько слов на одной странице? Ну, примерно?
Осень страдальчески вздыхает, и, пожалуй, это не наиграно. Я бы и себя с ума свел.
– Около двухсот пятидесяти, если набирать двенадцатым шрифтом через два интервала.
Я быстро считаю в уме.
– У тебя шестьдесят страниц?
Я накатал больше ста.
– Таннер, – на этот раз Осень произносит мое имя с бóльшим нажимом, – готовый роман нужно сдавать в мае. Сейчас конец февраля.
– Я уложусь, честное слово. – Я хочу, чтобы Осень мне поверила. А вот чтобы попросила показать готовое, не хочу. Даже Себастьяну показывать липовую версию было стремно. Раз уж его встревожила прозрачность образов Колина, Йена и Эвана – представьте, что будет, если он прочтет, что я написал в субботу вечером про то, как Таннер и Себастьян целовались на горе.
– Где ты был в пятницу? – любопытствует Осень, рассеянно тыча карандашом в углубление, появившееся на парте, потому что сотни других учеников занимались тем же самым.
– Дома.
Мой ответ привлекает ее внимание.
– Почему?
– Я устал.
– Ты был один?
Я невозмутимо смотрю на нее.
– Да.
– В пятницу после обеда я видела, как вы с Себастьяном поднимались на гору Террас.
Сердце бросается прочь из класса и без оглядки несется по коридору. До сих пор я даже не задумывался о том, что кто-то мог нас увидеть или заинтересоваться увиденным. Но Осень интересно почти все, чем я занимаюсь. И она увидела, как мы с Себастьяном уходим на прогулку, – разумеется, именно на ту, в конце которой мы целовались, как могут лишь подростки вроде нас.
– Мы просто гуляли.
Осень широко улыбается, типа, да, «просто гуляли». Неужели за этой улыбкой что-то маячит? Неужели подозрение?
Вдруг я не так невозмутим, как сам думаю?
– Осси! – шепотом зову я. В этот самый момент в класс заходят Себастьян и мистер Фуджита. Тело у меня как огнем загорается – надеюсь, никто этого не замечает. Осень смотрит прямо перед собой. Себастьян ловит мой взгляд, отворачивается и густо краснеет. – Осси! – Я тяну ее за рукав. – Я возьму твой карандаш?
Похоже, в моем шепоте слышна паника, потому что, когда Осень поворачивается ко мне, она сама мягкость и отзывчивость.
– Да, конечно. – Осень протягивает карандаш, и мы с ней синхронно замечаем, что я уже взял ручку.
– Мне неважно, что ты думаешь то, что думаешь, – шепчу я с таким видом, словно попросил карандаш только для того, чтобы она придвинулась ближе ко мне. – А вот ему важно.
Осень корчит придурковатую рожицу, изображая недоумение.
– Что же такое я должна думать?
У меня отлегает от сердца.
Стоит мне бросить взгляд на переднюю часть класса, Себастьян отворачивается. Мы не виделись шесть дней. Мне хотелось, чтобы нашу первую встречу после
