class="p1">– Не нравится буква?
Я поворачиваюсь к Себастьяну.
– Почему же, нравится.
Себастьян смеется – над моим тоном, наверное.
– У СПД есть предание, что индейцы, жившие здесь давным-давно, рассказали братьям-переселенцам про ангелов, которые обещали всем, кто здесь обоснуется, процветание и благодать.
– Примечательно, что индейцы здесь больше не живут именно из-за тех колонистов.
Себастьян подается вперед и ловит мой взгляд.
– Похоже, ты сильно расстроен.
– Да, расстроен.
– Из-за моей миссии?
– Уж точно не из-за бетонной буквы над кампусом.
Себастьян мешкает, сводит брови.
– То есть… Разве ты не знал, что на миссии служит большинство мормонов?
– Знал, но мне думалось…
Взгляд мой устремляется к небу, с губ слетает смешок. Я полный кретин!
Разве мне хоть раз удавалось сдержать чувства, остановить, чтобы в кровь не попали?
– Таннер, я уеду только на два года.
Смех мой звучит до неприятного сухо.
– Только… – Я качаю головой и перевожу взгляд себе под ноги. – Ну, если так, расстраиваться не из-за чего.
Воцаряется тишина, она как глыба льда, упавшая между нами. Я полный идиот и сейчас веду себя по-детски – превращаю ситуацию в мучительно неловкое нечто.
– Ты хоть звонить мне сможешь с этой своей миссии? – спрашиваю я. Звучит по-идиотски? А мне уже плевать!
Себастьян качает головой.
– А имейлы присылать или эсэмэски?
– Я могу отправлять имейлы родственникам, – объясняет Себастьян. – Могу пользоваться фейсбуком, но… только по делам церкви.
Я чувствую, что Себастьян поворачивается и смотрит на меня, но сильнейший порыв ветра, больно хлещущий мне в лицо, тоже чувствую. Словно само небо пытается выбить из меня дурь.
Проснись, Таннер! Проснись, мать твою!
– Таннер, я… Я не понимаю… – Себастьян трет себе щеку и качает головой. Заканчивать фразу он не собирается, но я сама настойчивость:
– Что ты не понимаешь?
– Не понимаю, почему ты так расстроен.
Сильно нахмурившись, Себастьян не сводит с меня глаз. Замешательства в его взгляде нет, по крайней мере, я не чувствую. Я знаю, что он знает. Он хочет это услышать? Он хочет услышать, чтобы потом деликатно объяснить, почему это невозможно? Или он хочет услышать признание, чтобы потом самому?.. Мне уже по барабану, зачем ему такое признание. Оно камнем давит мне на мысли – на все до единой – и, если не сбросить, закатится внутрь и раздавит мою хрупкую душу.
– Ты мне нравишься, – признаюсь я, но, посмотрев на Себастьяна, вижу, что этих слов недостаточно: хмуриться он не перестал. – Я знаю, что ваша церковь такие чувства запрещает.
Себастьян стоит неподвижно, словно затаив дыхание.
– Ваша церковь запрещает парням испытывать чувства к другим парням.
– Да, – чуть слышно подтверждает Себастьян.
– Но я-то не из СПД. – Теперь я говорю не громче него. – У нас в семье это грехом не считают. И я не представляю ни что делать с такими чувствами, ни как их подавить.
Я не ошибся. Себастьян ничуть не удивлен. Он светлеет лицом, но почти тотчас мрачнеет на другой лад – напрягается каждой клеточкой. Себастьян думает, что зря я не промолчал? Или что зря не соврал, что считаю его четким пацанчиком, а следующие два года буду скучать по нашему духовному общению и глупым литературным потугам?
– Я… – начинает он, потом заставляет себя выдохнуть медленно, будто хочет выпускать молекулы воздуха строго по одной.
– Можешь ничего не говорить, – заявляю я. Пульс зашкаливает. Сердце стучит, стучит, стучит этаким кулаком изнутри: дурак, дурак, дурак. – Я просто хотел объяснить, из-за чего расстроен. А еще… – добавляю я, моля землю разверзнуться и проглотить меня, – еще роман мой фактически о том, как я на тебя запал.
Себастьян тяжело сглатывает, и я смотрю, как ходит его кадык.
– Я догадался.
– Да, знаю.
У Себастьяна сбивается дыхание, щеки розовеют.
– Тебе всегда… нравились парни?
– Мне всегда нравились и парни, и девушки, – отвечаю я. – Это бисексуальность. Для меня дело в личности партнера, а не в его причиндалах.
Себастьян кивает раз, другой, третий. Остановиться не может – кивает, кивает и кивает, глядя на зажатые между коленями ладони.
– Почему бы тебе тогда не завести девушку? – тихо спрашивает Себастьян. – Ну, раз они тебе нравятся… Так было бы не проще?
– Сердцу не прикажешь.
Все это куда хуже, чем я предполагал. Все это страшнее разговора с папой. То есть, открывшись ему, я почувствовал его тревогу: как меня воспримут люди, в каких ситуациях он не сможет меня защитить. Самодисциплина у папы железная, но ту реакцию я разглядел. Папа опасается, что я стану изгоем, и тщательно скрывает свои опасения от меня.
А здесь… Я ошибся по-крупному и зря открылся Себастьяну. Разве после сегодняшнего мы сможем дружить? В голову приходит пафосная мысль, что именно так разбиваются сердца. Осколков, конечно, нет, но по груди медленно и больно расползается трещина.
– Кажется… Кажется, мне всегда нравились парни, – шепчет Себастьян.
Я моментально заглядываю ему в лицо. В глазах у Себастьяна слезы.
– То есть не «кажется». Я точно это знаю.
Господи…
– К девушкам меня вообще не тянет. Тут я тебе завидую. Я молюсь, чтобы когда-нибудь тяга появилась. – Себастьян шумно выдыхает. – Я еще никому об этом не рассказывал. – Он моргает, и слезы скатываются на щеки. Он поднимает глаза к небу и невесело смеется. – Даже не знаю, легче стало или тяжелее.
Мои мысли – бешеный водоворот, моя кровь – дикая река. Я лихорадочно соображаю, что нужно сказать, что сам хотел бы услышать в такой момент. Дело в том, что для Себастьяна это признание – нечто совершенно невероятное. Для меня все было иначе – все было проще, даже когда я открывался родным.
Я полагаюсь на интуицию и повторяю сказанное мне папой:
– Ты не представляешь, как я ценю твое доверие.
– Ага. – Себастьян смотрит на меня мокрыми от слез глазами. – Но я никогда… – Он качает головой. – То есть я хотел, но никогда…
– Ты никогда не был с парнем?
Снова категоричное покачивание головой.
– Нет, никогда.
– Я целовал парней, но, если честно… Никогда не чувствовал… такое.
Себастьян обдумывает услышанное и через секунду говорит:
– Я пытался измениться. А еще… – он прищуривается, – пытался запретить себе даже думать… представлять… каково быть…
Меня будто под дых бьют.
– Но потом я встретил тебя, – продолжает Себастьян.
Под дых бьют еще сильнее. Я словно вырван из собственного тела и наблюдаю за нами с другой стороны тропы. Мы с Себастьяном сидим на одном камне, наши руки соприкасаются – чувствую, этот момент навсегда войдет в мою личную историю.
– Когда я впервые тебя увидел… – начинаю я, а Себастьян уже кивает, словно предугадал то, что сейчас услышит.
– Ага, точно.
В груди становится тесно.
– Ничего подобного я
