Он вспомнил Афоню Печенега. С каким просветленным лицом Афоня говорил об образовании, о науке. Ему нужно было образование, чтобы понять жизнь. А Игорь Кошменский перетасовал все карты и как-то иначе все это преподнес.
В его словах о разуме и образовании была какая-то ложь, какой-то злой обман и особый жесткий смысл.
Кто-то легонько тронул Кольку за плечо. Он вздрогнул, повернулся. К нему наклонилась та, бараньекудрая, и с таинственным видом прошептала:
— Вы Ганцырев? Вас вызывают. Выйдите, пожалуйста, в вестибюль.
В смятении Колька поднялся, откинул портьеру и остановился; чувствуя срывающийся стук своего сердца. Наташа — он видел только ее глаза и улыбку — схватила его за тяжелую кисть руки тонкими пальцами и легонько потянула к себе, повела к лестнице, подальше от дверей зала.
— Когда я заглянула сюда на минутку и узнала, что вы все пришли в клуб, ты знаешь, как я обрадовалась? — она заглянула ему в глаза и продолжала виновато: — Я знала, что вы все меня ругаете, что я так долго не была… И я давно хотела, честное слово, хотела прийти и всех вас позвать сюда, чтобы все — и патриоты и конкордийцы — все были вместе. Но, знаешь, Коля, виновата, закрутилась, — она похлопала ладонью по его руке. — Я сейчас забегу на минутку в контору, сдам деньги, а ты одевайся и жди меня!.. Коля, обязательно жди.
И Колька, как во сне, послушно оделся, вышел на крыльцо и ждал в каком-то онемении. Он пытался что-то понять, но мысли вихрились, рвались, путались.
— Пойдем, пойдем, — подхватила его под руку Наташа. — Ты знаешь, я сегодня пригласительные билеты на воскресный бал разношу. Еще двенадцать осталось. У нас будет большой концерт. А оформление и сцены и зала — все моей работы. Три дня работала, вся красками да клеем пропахла… А ты видел журнал? Обложку, виньетки?.. А прочел там, в конце маленькими буковками напечатано, как о настоящей художнице: «Оформление Наташи Веретиной»?
В каком-то оцепенении Колька, онемевший, не похожий на себя, ходил всюду с Наташей, ждал ее у ворот богатых домов и даже принимал деньги, которые жертвовали на содержание клуба «Молодых патриотов».
Вернулся Колька домой поздно, в половине второго. Но заснуть не мог, все думал о Наташе и вспоминал, как все было.
Когда были разнесены все билеты, Наташа снова стала говорить о клубе «Молодых патриотов». И даже спросила, как ему понравился доклад Игоря Кошменского. Тут впервые немота оставила Кольку. Он стал говорить, не выбирая слов, резко и зло. Кажется, сказал, что Наташа совсем не понимает, какая вредная организация эти «Молодые патриоты».
— Как ты могла подумать, что мы, конкордийцы, будем вместе с этими господами? И только круглая дура могла…
Но тут Наташа закрыла лицо руками в варежках, и плечи ее затряслись:
— Я думала, я думала… — говорила она сквозь слезы, — чтобы всем было хорошо и… — рыданья задушили слово.
Колька обнял ее, стал гладить вздрагивающие плечи и в первый раз поцеловал Наташу.
Прощай, гимназия
В церквах сугробной Вятки служили молебны о ниспослании христолюбивому воинству победы над врагом.
На всполье, у технического училища, под наблюдением седоусых штабс-капитанов, мордастые унтер-офицеры обучали мужиков строевому шагу и приемам штыкового боя. Вечером серые роты с фанерными щитами мишеней возвращались в казармы, разноголосо, без рекрутского огонька, пели «Соловья-пташечку».
А на Александровской площади, подле чугунной соборной ограды, по субботам гудел базар. Только торговали теперь без прежнего задора и звонкого хлопанья по рукам.
Стояли в сенном ряду духовитые крестьянские возы; в гончарном — красовались глиняные корчаги, горшки, плошки; дальше — изделия бондарного и столярного ремесла: бочонки, кадки, корыта, табуретки, лопаты, вальки, топорища.
За незатейливыми детскими санками лежали на снегу груды лаптей, которым нет износа.
Торговалось не бойко. Покупатели больше приценивались, некоторые щупали товар, стучали ногтем по глиняной посуде и ставили на место.
Одежда, утварь, продукты — все подорожало. Рыночные молочницы стали заноситься перед горожанами, набивать цены на молоко. Вятские лавочники припрятали сахар. Ходили среди возов бледнолицые беженки с детьми, предлагали в обмен на продукты цветастые платки и плюшевые жакеты.
В сумерки площадь пустела. Одни городские козы ходили по торжищу, лакомясь остатками сена, да копошились около мерзлого конского навоза голодные воробьи.
Новые приказы вытаскивали из домов уже пожилых. Топтались хмурые новобранцы на дворе воинского начальника, у волостных правлений.
Не обрадовала народ телеграмма, которой командующий Кавказской армией был «неизреченно счастлив» донести царю о вступлении русских войск, после пятидневного штурма, в Эрзерум.
Хотя над Вяткой поплыл чугунный благовест двух десятков ее колоколен, а в кинотеатрах города шли фильмы с участием королей и королев экрана: с неотразимой Верой Холодной и обаятельным Полонским, обольстительной Лисенко и не менее обольстительным Мозжухиным, красавицей Гзовской и денди в цилиндре Максимовым, хотя еще сверкали в казенках шкалики, а в трактирах подавался к пиву моченый горошек, — ни молебны, ни сердцещипательные боевики, ни алкоголь не могли отвлечь от раздумья: что дальше?
На станции Вятка I рабочие депо потребовали отстранения от должности своего начальника барона Тизенгаузена за грубое, хамское обращение с ними.
Кое-кого из рабочих арестовали. Под арест чуть не угодили близнецы, подписавшие коллективное заявление на барона. Они и рассказали Кольке о титулованном хаме и возмущении рабочих.
Вскоре в жизни Колькиных друзей произошло событие: Федос и еще семь гимназистов сдали досрочно экзамены. Среди них был и Кошменский. Гимназическое начальство решило вручить аттестаты в торжественной обстановке. В воскресенье к двенадцати часам дня учителя в полном составе, выпускники со своими родителями собрались в зале директорской квартиры. На торжестве присутствовал представитель от губернатора — щеголеватый чиновник. Ребята, подстриженные, затянутые в темно-синие форменные мундиры с серебряным галуном на воротниках, стояли кучкой в коридоре.
Перед столиком в переднем углу зажгли лампаду. Законоучитель, облачившийся в серебряную ризу, кивнул дьякону. Сивобородый, с бельмом на глазу, дьякон поднял над головой парчевый, похожий на свивальник, орарь и воззвал осипшим басом:
— Благослови, влады-ы-ко!..
Присутствующие, вытянув лица, закрестились: губернаторский чиновник — небрежно, директор коснулся пухлой рукой в манжете своего белоснежного пластрона. Ребята, стоящие впереди родителей, замахались, закланялись — пытаясь выйти из состояния непривычного оцепенения. Игорь Кошменский, иронически изломав бровь, взмахнул рукой несколько раз, словно счищая пылинки с мундира.
После процедуры окропления водицей и целования медного креста директор обратился к выпускникам с напутственным словом:
— Дорогие воспитанники! Ваше искреннее желание, подсказанное вам собственным сердцем, исполнилось. Вы, благодаря бескорыстной помощи уважаемых господ учителей, досрочно, при высоких баллах, окончили курс среднего учебного заведения. Аттестаты об окончании вами классической гимназии открывают вам, как ключи, двери военных училищ, куда вы стремитесь. Через год ваши плечи украсят офицерские погоны. Вы станете полноправными членами офицерского корпуса нашей доблестной армии, защитниками нашего монарха, нашей православной веры, нашего отечества. Ни на минуту не забывайте о благородстве и воинской чести русского офицера. Вспомните образцы любимых героев «Войны и мира». А теперь, молодые люди, позвольте мне от имени присутствующих здесь уважаемых господ педагогов и от себя поздравить вас с окончанием гимназии, пожелать успеха на новом поприще, пожелать счастья в личной жизни. Позвольте гордиться вами, господа будущие офицеры!
Удод подал директору аттестаты и открыл ларец с иконками.
— Деревяшки-то эти на что нам? — шепнул Федос соседу, но его кто-то ткнул сзади: шшш!
Называя фамилию, имя и отчество ученика, директор вручал каждому красивые листы с гербом и печатью, крохотную иконку с изображением Георгия Победоносца и прижимался к щеке воспитанника пышными усами.
Выпускаемые кивком благодарили директора и учителей и, сконфуженные церемонией, спешили ретироваться в коридор.
— Ха, устроили нам представление, — сказал Федос, выйдя на улицу. — Прощай, гимназия!
Через неделю, отрезав от гимназических шинелей серебряные пуговицы, семеро уезжали в Москву. Игорь Кошменский укатил в Москву тотчас после вручения аттестата.
Федос уговорил Кольку, Аркашу и девушек не провожать его на вокзал.
— Поймите, каким бы деревянным ни был, все равно тяжело расставаться с друзьями, с хорошими товарищами. Одинокому уехать легче. Я и мачехе запретил тащиться на вокзал. Не могу видеть слез и заупокойных лиц. Да и не на тот свет я уезжаю.
