class="p1">– Скоро суббота. У меня полотна с собой достаточно. Господа здесь временно погребем. А по завершении субботы найдем достойную усыпальницу.
– Лестница есть?
– Солдаты обещали дать. Ужасные мздоимцы.
При свете фонаря снимали тело посрамленного пророка.
– Вытаскивай, вытаскивай гвоздь. Да сперва из руки. Теперь из другой… а ноги?!
Он принял жалкую смерть на радость своим гонителям. «Ну, кто был прав?» – скажут те. А обманувшимся каково? «Сын Божий распят, мы не стыдимся, хотя это постыдно…» (Тертуллиан.) Поневоле исполняют заповедь, подставляя щеку за щекой. В своих несбывшихся ожиданиях Антипа мог презреть и осмеять малохольного пророка, но им-то кого презирать, кого уничижать, кроме самих себя? Им ничего не остается, как оплакивать безвинную кровь Спасителя. Где же безвинную, скажут, коль оказался лжеспасителем, а коли не оказался, тогда и подавно чего тут оплакивать. О себе плачьте, дщери иерусалимские. Что они и делали – несчастные, обманутые, слабые, даже не имевшие сил в этом признаться и разбежаться, подобно его ученикам.
Голенький лежал он на коленах у Мэрим. Матерь скорбей изваяна из того же камня, на котором будет он умащен и которым будет заложен – благоуханный, обвитый плащаницей. Камни – они живут, они живые существа, они умеют петь:
На речке на студеной, на Москва-реке,
Купался бобер, купался черный.
Не выкупался – весь выгрязнился!
Накупавшись, бобер на гору пошел,
На высокую гору стольную.
Обсушивался, отряхивался,
Оглядывался, осматривался,
Не идет ли кто, не ищет ли что?
Охотники рыщут, черна бобра ищут,
Хотят бобра убити, лисью шубу сшити, бобром опушити,
Царя Володимира обрядити.
Да, камни поют. Но помните: это обратное превращение Бедлама в Вифлеем, сумасшедшего дома в рождественские ясли. Это уже пьеса, поставленная силами душевнобольных. Это симуляция жизни, симуляция здоровья – камнями.
Мздоимцы тоже здесь. Положив мечи под голову, стерегут они каменную дверь – от тех, кто снаружи, или от того, кто внутри, Бог весть. Иудеи пошли просить префекта об охране – чтоб ученики не выкрали тело, а после не сказали: вознесся, как Илия.
– Имеете стражу? Пойдите и охраняйте как знаете, если боитесь, что убежит, – отвечал префект им навыворот.
Кто-то бродит здесь, среди спящей стражи… Яхуда! Ты же удавился. Еще прежде Яшеньки. И как низринулся, брюхо твое расселось, потроха вывалились, как мертвецы из могил. А сам погребен неведомо где, потому что никто не знает, что ты купил у горшечника землю для себя.
«И для него, матерь скорбей, и для него! Не один я там буду, без имени, бедный, но прекрасный. Сын твой сказал, что никого не погубил? Врал. Он погубил того, с кем разделит землю горшечника».
Это ты́ врешь, Юдька, что будешь там с ним вдвоем.
«Если б вдвоем, мати… Нас столько же, сколько вас. Мы – древко знамени, мы это вы, а вы это мы, и мы в вас, а вы в нас, и вместе все едино. Разве это не его слова? Но за то, что сгубил одного, которого дал ему Отец, не пойдут за ним иудеи, не уверуют в него. Никакой он им не Господь».
Нет, я знаю, что он – Господь, а я – Матерь Божья. А кто имеет знаний с горчичное зерно, тот скажет камню надгробному: «Перейди оттуда сюда», и по одному лишь слову камень перейдет. Знания – сила, способная творить чудеса, если у кого их с горчичное зерно.
19
Когда воскресным утром ни свет ни заря две Марии пошли в сад, неся с собой приготовленные ароматы, они глазам своим не поверили: камень отвален, гроб пуст, лежит только плащаница, как если б смерть пыталась удержать его, но он вырвался и бежал нагой, а у нее в руках вот что осталось.
И многие, видевшие пустой гроб, глядели и глазам своим не верили. Кто видел двух ангелов, кто – мужа в белом, кому-то говорилось: живой он, чего среди мертвых ищете.
В тот же день Клёпа шел сам-друг в селение Хаммат, отстоявшее стадий на сто шестьдесят (тридцать километров) от Иерусалима. Разговаривали они между собой обо всех этих событиях. И к ним подошел третий с вопросом: о чем это вы? Да вот так-то и так-то. И рассказали ему, как все было. «А мы-то надеялись, что это и есть тот самый, который должен избавить нас, Израиля». А он им говорит: «Уверовать можно, лишь когда сердцебиением страдаешь». И стал прощаться, потому что уже пришли в Хаммат (Эммаус), а он шел дальше. Но они стали удерживать его и предложили на троих преломить хлеб. И тут Клёпа вроде бы его узнал: «Разведи-ка руки вот так» – но тот стал невидим для них.
Об этом поведала дочь Клёпова, Мария. Были и другие свидетельства, если что и подтверждавшие, то наличие сомнений, которые с их помощью требовалось опровергнуть. Но в нашем-то случае чего опровергать? Смешно.
По прошествии времени Куба скажет Яхуде, который, приняв святое крещение, станет епископом иерусалимским:
– Сдается мне, богобрат, что Богородица наша того – тронулась.
– Это тебе только кажется. Если и тронулась, то к давно намеченной цели. Впрочем, я всегда это подозревал, богобрат. Хочешь знать, что у нее на уме?
Они вошли в опочивальню Пресвятой Девы. Та сидела расхристанная, обхватив обеими руками подушку. Их она не видела. Она пела:
Ду, майн кинд, золст мир зайн афрумэр ун агутэр,
Вэт мэн зогэн ойф ейнэр вэлт: «Лост арайн дэм цаддикс мутэр»[34].
Боже, Боже, Боже… сколько их перевидал я в своей жизни!
Осень 2013 – 2.III.2014
In iustitiam. Против справедливости
Эссе
Зло надлежит… истреблять или наказывать? Понять вопрос, понять правомерность самой постановки его – большего не требуется.
Как-то сослуживец отозвал меня в сторону. По-немецки я бы сказал «коллега», но по-русски мне трудно дается это слово. В отделе винно-водочных изделий некая личность обращается к вам: «К-к-коллега…».
– Иона, мне надо тебе кое-что сказать, – обращается ко мне сослуживец… тоже нехорошо, слышится что-то от «сослужителя». С утра до вечера сослужаем в местном храме Аполлона. Это 160 км южнее Гамбурга, 290 км западнее Берлина, 360 км севернее Франкфурта-на-Майне и примерно столько же восточнее Кельна. Четырехзвездочный «Ганновер», тридцать два года как снимаю в нем номер – окнами на уцелевший в войну Т-образный перекресток в югендштилевских кудряшках. В двух трамвайных остановках от меня могила
