— Прости меня, дорогая, — он обнял Лауру и поцеловал ее. Она улыбнулась сквозь слезы.
— Мне очень неприятно быть такой надоедливой, но ты же знаешь, что кое-что все-таки нужно делать.
— Конечно.
— Ну вот, ты уже совсем хороший, — засмеялась Лаура. — Мне так нравится, когда ты хороший.
Майкл тоже засмеялся, хотя с трудом скрывал раздражение.
— Ну, а сейчас тебе придется расплачиваться за то, что ты так мил со мной, — продолжала Лаура, прижавшись к его груди.
— И что же я должен сделать?
— Оставь этот смиренный тон, — вспылила Лаура. — Терпеть не могу, когда ты говоришь таким тоном.
Майкл едва сдерживал себя.
— Что же все-таки ты хочешь от меня? — спросил он, прислушиваясь к звукам собственного голоса и удивляясь, что может еще говорить так вежливо и мило.
— Во-первых, выключи этот проклятый приемник.
Майкл хотел было запротестовать, но передумал. Диктор в это время говорил: «Положение здесь все еще продолжает оставаться неясным, однако англичанам, видимо, удалось благополучно эвакуировать большую часть своей армии. Предполагается, что в ближайшее время развернется контрнаступление Вейгана…»[17]
— Майкл, дорогой! — напомнила Лаура.
Майкл поспешно выключил радио.
— Вот, пожалуйста. Для тебя я готов на все.
— Спасибо. — В улыбающихся, блестящих глазах Лауры уже не было ни единой слезинки. — Ну, а сейчас еще одна просьба.
— Что еще?
— Пойди побрейся.
Майкл вздохнул и провел рукой по щетине на подбородке.
— А стоит ли?
— У тебя такой вид, будто ты только что явился из ночлежки.
— Ладно. Уговорила.
— Ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше, — добавила Лаура, собирая газеты, разбросанные вокруг кресла.
— Еще бы, — ответил Майкл и машинально снова взялся за ручки приемника.
— Ну дай отдохнуть хотя бы час! — умоляюще проговорила Лаура, прикрывая ладонью ручки настройки. — Только час! Иначе я сойду с ума. Без конца передают одно и то же, одно и то же!
— Дорогая, но ведь это же решающая неделя в нашей жизни.
— Пусть так, но зачем же доводить себя до сумасшествия? — с неумолимой логикой возразила Лаура. — Ведь французам это не поможет, правда?.. После того, как побреешься, не забудь, дорогой, натянуть сетку для бадминтона.
— Хорошо, — пожал плечами Майкл. Лаура чмокнула его в щеку и погладила по голове. Майкл отправился наверх.
Во время бритья он услышал, как начали собираться гости. Из сада доносились женские голоса, временами заглушаемые журчанием льющейся в раковину воды. На расстоянии они казались нежными и мелодичными. Лаура пригласила двух своих бывших учительниц-француженок из расположенной по соседству женской школы, где она училась в детстве. Они всегда хорошо относились к Лауре. Краем уха прислушиваясь к то усиливающимся, то затихающим голосам, Майкл решил, что мягкие интонации француженок куда приятнее самоуверенной металлической трескотни большинства знакомых ему американок. «Но я, пожалуй, не решусь сказать об этом вслух!» — усмехнулся он.
Майкл порезался и, с раздражением разглядывая в зеркало кровоточащую царапинку под подбородком, снова почувствовал себя выбитым из колеи.
С большого дерева в конце сада донеслось карканье ворон. Целая стая свила там гнезда и время от времени заглушала своими резкими криками все другие звуки, долетавшие из сада.
Побрившись, Майкл проскользнул в гостиную и тихонько включил приемник, но поймал только музыкальную программу. Женщина пела: «Не имею я ничего, но и этого мне слишком много…» По другой станции передавали увертюру из «Тангейзера» в исполнении военного оркестра. Приемник был слабенький и ловил всего две станции. Майкл выключил приемник и пошел в сад встречать гостей.
Джонсон в желтой тенниске в коричневую полоску был уже там. Он привел высокую, красивую девушку с серьезным, интеллигентным лицом. Пожимая ей руку, Майкл подумал: «Интересно, где сейчас жена Джонсона?»
— Мисс Маргарет Фримэнтл… — представила незнакомку Лаура. Мисс Фримэнтл сдержанно улыбнулась, а Майкл с завистью подумал: «Черт побери этого Джонсона! Где он находит таких красивых девушек?»
Затем Майкл пожал руки хрупким сестрам-француженкам. На них были изящные черные платья, когда-то, видимо, очень модные, хотя трудно было вспомнить когда именно. Обеим сестрам перевалило за пятьдесят. У них были зачесанные назад блестящие, словно покрытые лаком, волосы, нежный, бледный цвет лица и удивительно изящные, стройные ноги. Они обладали безупречными утонченными манерами, а долгие годы, проведенные в школе для девочек, приучили их относиться ко всему на свете с неисчерпаемым терпением. Майклу сестры всегда казались выходцами из прошлого века — вежливыми, замкнутыми, с хорошими манерами, но про себя осуждающими и время и страну, куда занесла их судьба. Сегодня, хотя и было заметно; что обе они тщательно готовились к визиту, искусно нарумянились и подвели глаза, на их лицах застыло какое-то отрешенное, мученическое выражение. Им, видимо, с трудом удавалось следить за ходом беседы.
Искоса посматривая на них, Майкл вдруг понял, что значит быть француженками сегодня, когда немцы находятся около Парижа и город, затаив дыхание, прислушивается к нарастающему грохоту пушек, когда американские дикторы то и дело прерывают джазовую музыку и передачу местных новостей, чтобы сообщить последние известия из Европы, тщательно, но на американский лад произнося столь знакомые сестрам названия: Реймс, Суассон, Марна, Компьен…
«Если бы я был деликатнее, — сказал себе Майкл, — и имел больше такта, если бы я не был таким неуклюжим, тупым буйволом, я отвел бы их в сторону и попытался найти нужные слова утешения». Однако Майкл знал, что ничего хорошего у него не получится, он обязательно скажет не то, что нужно, смутит женщин, и они почувствуют себя еще хуже. «Жаль, что таким вещам нас никто не догадался научить. Нас учили чему угодно, только не такту, отзывчивости и умению помочь человеку».
— Хотя и неприятно об этом говорить, — донесся до Майкла бархатный, уверенный голос Джонсона, — но я думаю, что вся эта история не что иное, как грандиозный обман.
— Как, как? — не поняв, спросил Майкл. Джонсон в изящной позе сидел на траве, по-мальчишески подняв колени, и улыбался мисс Фримэнтл, явно стараясь произвести на нее впечатление. Это раздражало Майкла, тем более что Джонсон, видимо, преуспевал в своих намерениях.
— Заговор, вот что, — ответил Джонсон. — Уж не хочешь ли ты сказать, что две сильнейшие в мире армии внезапно развалились сами по себе? Все это подстроено заранее.
— То есть другими словами, французы, по-твоему, умышленно сдают Париж немцам?
— Конечно.
— Вы не слышали, в последних известиях не передавали ничего нового о Париже? — тихо спросила младшая из сестер, мисс Буллар.
— Нет, пока ничего нового не сообщалось, — как можно мягче ответил Майкл.
Обе дамы с улыбкой кивнули ему, словно он преподнес им по букету цветов.
— Да, город падет, — вставил Джонсон. — Попомните мои слова.
«За каким дьяволом мы пригласили сюда этого типа?» — сердито подумал Майкл.
— Сделка уже состоялась, — продолжал Джонсон, — а все остальное — камуфляж для обмана английского и французского народов. Недели через две немцы будут в Лондоне, а еще через месяц нападут на Советский Союз. — Последние слова он произнес торжествующе и гневно.
— А по-моему, ты неправ, — упрямо возразил Майкл. — Мне кажется, этого не случится. Все будет иначе.
— Как же именно?
— Не знаю. — Майкл чувствовал, что выглядит глупо в глазах мисс Фримэнтл, и, хотя ему было досадно, он продолжал упрямо стоять на своем. — Как-нибудь.
— Вот она, мистическая вера в то, что папочка позаботится обо всем и не пустит буку в детскую! — насмешливо заметил Джонсон.
— Прошу вас, не нужно! — вмешалась Лаура. — Неужели мы должны все время говорить об одном и том же? Кажется, мы собирались сыграть в бадминтон? Мисс Фримэнтл, вы играете в бадминтон?
— Играю, — ответила Маргарет, и Майкл механически отметил, что у нее низкий, чуть хрипловатый голос.
— И когда только народы наконец проснутся? — с чувством воскликнул Джонсон. — Когда они наберутся мужества взглянуть в лицо суровой действительности? Сколько порабощенных стран ждут освобождения! Эфиопия, Китай, Испания, Австрия, Чехословакия, Польша…
«О, как печально звучат эти названия, — подумал Майкл. — Их так часто упоминают, что они уже почти перестали волновать».
— Мировая буржуазия решила укрепить свою мощь, — продолжал Джонсон, и Майкл вспомнил все прочитанные на эту тему брошюры, — и вот как это делается. Несколько выстрелов из пушек, чтобы одурачить народ, несколько патриотических речей одряхлевших генералов, а затем — сделка подписана, скреплена печатями и вступила в силу.
