Подойдя к казарме, лейтенант услышал звуки гармошки.
«Старков наяривает», — узнал он по залихватской игре.
На площадке, около ленкомнаты, собрались солдаты. В кругу вертелся пружинистый, как мяч, Ромка Марлин, цыган из взвода Быкова. Он так искусно работал ногами, словно отбивал на барабане четкую дробь.
— А ну-ка, Кеша, покажи, как наши пляшут! — подзадоривали товарищи.
Шумилов прошелся по кругу простым шагом, озорно поглядывая по сторонам. Потом выбросил руки в стороны, ударил ладошками по подошвам ботинок и принялся выбивать дробь.
— Жми, Кеша! Деревня близко!
— Сыпь чаще!
Шумилов пошел вприсядку. Подперев бока руками и гордо держа голову, он менял одно коленце за другим.
Арышев увидел Быкова с Померанцевым, которые громко смеялись и хлопали в ладоши. Когда смолкла гармошка, они подошли к нему.
— С повышением, Анатолий Николаевич! — пожал руку Быков. Померанцев тоже поздравил Арышева.
— Оказывается, у тебя полный порядок. Я был неправ, когда говорил, что с такими в люди не выйдешь. Теперь я тоже возьмусь за дела. А то так докатишься до веселой жизни.
Подошел Шумилов и вручил Арышеву треугольный конверт. Анатолий узнал почерк Тани.
— Это не от той ли, с которой в училище дружил? — поинтересовался Померанцев.
— От нее.
— Не забыла еще, пишет? Ох, верить им ни на грош нельзя. Мне тоже Соня писала, а приехал… Ты не думаешь съездить к ней хотя бы на пару дней?
— Незачем. Она уже в армии служит.
— Ха-ха-ха! Тогда дело у тебя — швах! В армии-то уж, будь здоров, подберут ключи.
«По себе судишь», — подумал Анатолий, уходя в канцелярию. Сев за стол, он раскрыл конверт.
«Ругает, наверное». Последнее время он долго не отвечал ей, ждал, когда все закончится с Незамаем.
Он не ошибся, Таня обижалась.
«Милый, почему ты перестал писать? Что случилось? Сильно занят? Но для письма всегда можно выкроить время. Значит, не любишь. Тогда напиши обо всем искренно и прямо. Зачем голову морочить».
«Чудачка, — усмехнулся Анатолий. — Если бы ты знала, что тут у нас заварилось, не говорила бы так. Но ничего, скоро все встанет на свое место».
«Как иногда бывает тоскливо на душе! Кругом подруги, а мне кого-то не хватает. Хочется поделиться своими мыслями. С Симой говорю о многом, но есть и такое, о чем ей не скажешь. А вот тебе я бы сказала»…
Анатолий на мгновение представил себе ее грустное лицо, синеватые глаза, приятный с картавинкой говор. Как она могла подумать, что он не любит ее? А задержка с ответом — это еще не доказательство.
И опять продолжал читать.
«Сейчас я пишу тебе, а Сима сидит у стола, обметывает каймы платочка. Ей немножко завидно, что мы переписываемся. У нее нет никого. «Да-а, — с грустью говорит она, — как было хорошо до — войны! Оденешь, что захочешь, пойдешь, куда вздумаешь, полюбишь, кто понравится. А теперь все по-своему перевернула война».
Ей не везет. Дружила с одним лейтенантом. Потом его перевели в другое место. Она ждала, что напишет, но он до сих пор молчит.
«Все они сейчас такие. Клянутся, что любят, а как с глаз долой, так из сердца вон. Вот и твой Толя перестал писать. Может, тоже такой».
Я отругала ее. Зачем так говорить о человеке, которого не знаешь! А на душе у меня неспокойно: вдруг ты действительно разлюбил. Извини, что такие мысли лезут мне в голову. И верю, что ты не «такой». Напиши обо всем. Жду с нетерпением».
Глава восемнадцатая
Хотя Померанцев и говорил, что по-настоящему возьмется за работу, но в действительности большого рвения к ней не проявлял: старался окончить занятия и уйти к себе в землянку.
Приняв свой старый взвод, он в первые же дни столкнулся с Шумиловым. Началось с того, что лейтенант стал отчитывать бойцов за медленное построение.
— Разболтались! Теперь я возьмусь за вас! Шумилов не удержался от реплики:
— Давно уже беретесь, только взяться не можете! У Померанцева от злости передернулись усики.
— Разгильдяй! За пререкание — три наряда вне очереди! Вавилов с Даниловым тоже недолюбливали Померанцева, Как-то они встали в строй со слабо затянутыми ремнями. Командир взвода высмеял их.
— Пряжки-то на боку. Эх вы, рязанцы кособрюхие! Не зря, говорят, мешком солнышко ловили, блинами стены конопатили.
Не нравились бойцам и занятия, которые проводил Померанцев. Готовился он наспех, абы с рук сошло. Нередко оставлял за себя сержантов, а сам уходил домой.
— Снова изучаем СВТ, — смеялись солдаты.
Вскоре это дошло до Арышева. Анатолий решил проверить, так ли это. Придя однажды на занятия, он не застал Померанцева. Вместо тактической подготовки бойцы рассказывали анекдоты.
Неудобно было Арышеву выслушивать шуточки, отпускаемые в адрес офицера. Даже пришлось кое в чем защищать его. Но в душе Анатолий ругал Ивана. Прав был Миронов. Человек обленился, не хочет честно работать. Думает, что ему все с рук сойдет.
После занятий Арышев пригласил Померанцева в канцелярию, Иван зашел и, опускаясь на стул, начал рассказывать анекдот.
— Солдат пишет матери: «Получил два наряда». А та не поняла, отвечает: «Куда тебе, сынок, два. Вышли нам один».
— Перестань! — строго оборвал его Арышев. — Чем у тебя взвод сегодня занимался?
— Согласно расписанию, тактической подготовкой, — ничего не подозревая, ответил Иван.
— Это точно?
Померанцев сделал удивленную гримасу.
— Почему такое недоверие? Я могу обидеться.
— А ты был на занятиях?
В глазах Арышева Померанцев заметил недобрую усмешку. И вмиг понял — проверял.
— Ну что ты меня испытываешь? Не был я сегодня на занятиях. Сержанту поручал.
— А кто разрешил? — щеки Анатолия налились краской. Голос стал холодным. — Удивляюсь, как можно бездельничать! Время-то какое — в любую минуту могут скомандовать: «В бой!» А ты еще и солдат своих как следует не знаешь.
Иван морщился, как от зубной боли.
— Не понимаю, стоит ли из-за каких-то пустяков портить дружбу. Это еще больше возмутило Арышева.
— Мы говорим не о пустяках, а о твоих недостатках в работе. Сколько раз ты уходил с занятий, оставлял взвод?
— Не считал, — раздраженно буркнул Померанцев и отвернулся. Ему неприятно было слушать нравоучения от человека, который еще вчера стоял ниже его по должности, а теперь отчитывает его, как мальчишку.
— Значит, не считаешь себя виноватым и так будешь делать впредь. Правильно я понял?
Померанцев не отвечал. Лицо его словно окаменело, только усики беспокойно шевелились.
— Что молчишь?
Померанцев окинул Арышева неприязненным взглядом.
— У тебя все? — спросил он, вставая. Арышев вспыхнул.
— Нет, не все. За срыв тактических занятий объявляю выговор.
— Спасибо, землячок! — ехидно поклонился Померанцев и вышел. В сердце его кипела злоба. «Подумаешь, честняга! Мораль читает. А то я без него не знаю, как надо работать».
Вернувшись в землянку, он выпил. Когда с работы пришла Евгения, Иван уже основательно захмелел.
— Ой, ну почему меня не дождался? — обиделась она.
— Жизнь, Шурочка, заставила. — Он встал со стула. Заложив руки в карманы, прошелся по землянке.
— Опять какая-нибудь неприятность?
— Да этот кретин, Арышев, начал свою власть показывать. Выговор влепил за то, что я рано ухожу с работы. А что, я должен ночевать в казарме? Ему не хрена делать дома, а у меня жена.
Евгения слушала, собирая на стол, и радовалась его служебным неудачам. Кажется, он зашел в тупик. Теперь его можно затянуть в свои сети.
— Вообще-то, Ванечка, дела у тебя незавидные.
— Ты думаешь, что я больше не поднимусь?
— Трудно будет. Арышев скрутит тебя в бараний рог.
— Это мы еще посмотрим, кто кого скрутит! — Померанцев сел за стол, набулькал в стакан ей и себе, разбавил водой. — Давай выпьем по одной, на том свете нет такой.
Они чокнулись и выпили. Иван было взял гитару, но, потренькав, отложил.
— Иди ко мне, Шурочка.
Она холодно смотрела на него, казалась далекой, недосягаемой. Глубокий вырез цветного халата открывал ее высокую грудь. Он обнял ее.
