«Скорей отсюда!» Померанцев сунул в кобуру пистолет и помчался в сторону гарнизона. Там, на дороге, ведущей к стрельбищу, его ожидала повозка, отставшая от взвода, уезжавшего на заставу.
Глава девятнадцатая
Несколько дней в степи бушевала буря. Ветер начисто выскребал равнины и сгонял снег в лога и распадки, наметая толстые сугробы. Сила ветра была так велика, что сбивала с ног, заносила снегом окна и двери землянок. В казармах днем горели коптилки. Бойцы дежурили у дверей, то и дело откидывали снег. В столовую ходили цепочкой, на постах стояли парами.
Едва кончилась буря, ударили морозы. Падь до самого неба заволокло туманом. Лишь в середине дня бледный диск солнца пробивался сквозь студеную хмарь. Он проплывал где-то стороной, невысоко над степью, и быстро прятался в сумерках короткого зимнего дня.
Ранним утром Арышев с Быковым шли из Копайграда в казарму. Падь курилась струями дыма. Снег в гарнизоне был вытоптан, смешан с песком, только на склонах высот лежал нетронутым, сияя белизной. Потрескавшаяся вдоль и поперек земля походила на шахматную доску, гулко звенела под сапогами.
Офицеры шагали быстро, подгоняемые резким морозным воздухом. Быков, прикрывая лицо меховой рукавицей от резкого сиверка, недовольно ворчал:
— Ну и мороз! Аж до костей прохватывает!
— Это с непривычки, Илья Васильевич. Я думаю, градусов тридцать, не больше.
— Какой черт тридцать! Тут все сорок! — Быков взглянул на Арышева, который не опускал ушей у шапки. — А ты все фасонишь?
— Для сибиряков это не мороз. Вот раньше, рассказывали, были действительно морозы. Мой дед в ямщину ходил по Иркутскому тракту, чай из Китая возил. Едешь, говорит, а кругом дым стоит, лошадей не видно. Плюнешь — слюна на лету застывает.
— Это было раньше, а теперь климат изменился, — сказал Быков. — Да и люди стали не те. Боюсь, как бы нам сегодня солдат не обморозить. Может, организуем занятия в казарме?
— Ну как же, Илья Васильевич! Вдруг придется зимой воевать, а мы, как фрицы, мороза боимся.
— Верно. Закаляться надо. Как сейчас на заставе наши на постах стоят?
Арышеву вспомнился Померанцев. Полмесяца назад он приезжал с заставы в полк, пораженный несчастьем, которое постигло его жену.
Евгения лежала в госпитале. Ее, тяжелораненую, подобрал ехавший со станции капитан Пильняк. Кто покушался на ее жизнь, пока было загадкой. Одни говорили, что это сделал кто-то из солдат. Другие уверяли, что в нее стрелял офицер, с которым будто бы она до Померанцева была знакома. Только никто не обвинял Ивана: во-первых, это случилось без него (он уже уехал на заставу), во-вторых, все знали, с какой любовью он относился к своей супруге.
— Не повезло мне, — жаловался Померанцев Арышеву. — Какой негодяй мог это сделать?!
— Как у нее самочувствие? — спросил Анатолий.
— Да сейчас ничего, в сознании. Только у меня почему-то к ней нет никаких чувств. Может, в самом деле у нее любовник был на станции?
— А она что говорит?
— Говорит, что к ней приставал какой-то офицер. Когда она оказала сопротивление, он выстрелил в нее. Вот и разберись тут…
— Странный ты человек! — разубеждал Арышев. — Люди тебе наговорят всякой ерунды, а ты веришь.
Но Померанцев старался разыграть роль опозоренного мужа.
— Ты сам посуди, что это за жена: муж только из дому, а ее черт понес вечером на станцию.
— Но ведь она тебе нравилась. Не ты ли говорил, что нашел в ней душу, ум, красоту.
— Нравилась, а когда пожил… Ты вот не представляешь семейной жизни, поживешь, узнаешь.
Арышев не соглашался. Как это так: сегодня полюбил, завтра разлюбил. Что это за любовь?
— Нет, я тебя не поддерживаю. Подумай серьезно. Такие дела не решают с кондачка…
Сейчас, вспоминая этот разговор, Арышев снова раздумывал о покушении на Шурочку, об отношении к ней Померанцева. Что у него за сердце? Близкий человек попал в беду, а он охладевает к нему вместо того, чтобы поддерживать его в трудную минуту.
…В казарме офицеров встретил Целобенок подробным рапортом. Арышев заглянул в ленкомнату. Там проводил политинформацию сержант Веселов. Он стоял около карты с указкой в руке, рассказывал об успешном наступлении наших войск. Когда окончил, посыпались вопросы.
«Интересно получается, — подумал Арышев, — чем больше людям передаешь знаний, тем больше они жаждут узнать. А ведь когда-то слушали пассивно, ничем не интересовались». Ему вспомнилось первое политзанятие. На вопрос, кто такой Суворов, Степной с усмешкой ответил: «Кто ж его не знает… Это старшина второй роты. Он мне еще земляком доводится».
Лейтенант прошел в канцелярию. Целобенок подал ему на подпись строевую записку.
— Больных нет?
— Усе здоровы.
— Чем сегодня кормили?
— Супом с галушками на сале шпик.
— Все наелись? Целобенок прыснул от смеха.
— Та хиба ж солдата накормишь! Два бочка лишних получили и усе зьилы, еще мало.
Арышев подписал документ и отложил ручку.
— Сегодня у нас тактические занятия. Как с лыжами?
— Получены, товарищ лейтенант.
— Хорошо. Подавайте команду строиться на занятия. Целобенок резко изменил свое отношение к офицерам и солдатам.
Но произошло это не сразу.
Как-то лейтенант был свидетелем такого случая. Проверяя заправку постелей, старшина обнаружил складки на одеяле. Он вызвал хозяина, тихого, исполнительного бойца.
— Що це за заправка? Як я вас учив?! — И, злобно сдернув с постели одеяло, швырнул на пол. — Зарас заправляй, разгильдяй!
Арышев возмутился. Вызвав Целобенка в канцелярию, сделал ему внушение.
— Покажите, потребуйте, но зачем кричать, оскорблять человека? Думаете, после этого он вас уважать будет? Нет. Бояться будет. А зачем делать из себя пугало?
Целобенок не ожидал, что ротный командир будет против строгости. Незамай его за это ценил, а этот ругает.
Есть люди, которые быстро приспосабливаются к начальству. Если начальник не требовательный, они делают, как им вздумается. А если строгий, принципиальный — не перечат, выполняют все, как он этого хочет.
Целобенок не стал перечить. Лучше поступиться своим самолюбием и остаться на прежнем месте. Нелегко ему было сдерживать свои страсти. Иногда срывался, но тут же брал себя в руки, поправлялся. Бойцы заметили эту перемену. Тот же солдат, которого он назвал разгильдяем, сказал: «Я думал, старшина у нас только гав-гав, а он разговаривать умеет».
Рота построилась у казармы. Солдаты, несмотря на стужу, были в шинелях и ботинках. На боку у каждого висел противогаз, на груди — автомат, в чехлах на поясе — гранаты, у некоторых бутылки с горючей смесью. Бойцы ежились, переступали с ноги на ногу.
— Холодно? Сейчас согреетесь. — Арышев раскрыл планшет, взглянул на маршрут, намеченный красным карандашом. — Тема занятий: «Противотанковая рота на марше». Мы совершим рейд в район сопки Соколиная, что в шести километрах от гарнизона. Там, по сведениям разведки, остановилась на ночевку танковая рота противника. Наша задача — пробраться в расположение и вывести из строя танки. Дополнительные сведения о неприятеле получим при подходе к месту. А теперь — всем надеть лыжи!
Во время обеда к столу, за которым сидели Арышев с Быковым, подошел комбат, поинтересовался, как прошли занятия.
— Рейд был полезный, — сказал Быков. — Километров пятнадцать отмахали и задание выполнили оперативно.
— Не обморозились?
— Бойцы вроде нет, а я вот немного подпалил щеку, — Илья Васильевич показал на темное пятно над шрамом.
— Вам-то, фронтовику, не простительно.
— Значит, липовый стал фронтовик. Надо повторить занятия.
— Можете повторить, только без него, — взглянул Сидоров на Арышева.
— Почему без меня? — удивился Анатолий.
— Поедете с командой в Читу защищать честь полка по стрельбе.
— А как же Шумилов со Старковым?
— Уже дали распоряжение Померанцеву, чтобы откомандировал их в полк.
— Когда выезжать? — спросил Арышев.
— Завтра. После обеда зайдите в штаб полка для оформления документов.
— Спасибо, товарищ капитан!
