20 августа 1914 г. 20-го августа вечером, я получил приказание командира 44-й дивизии отправиться в штаб 2-й бригады, где, за убылью полковника Симагина и капитана Ростоцкого, не оставалось ни одного офицера Генерального штаба, и вступить во временное исполнение должности начальника штаба бригады.
Уже в темноте я отправился туда верхом, в сопровождении своего драгуна Левченко и казака из штаба бригады. Пришлось проехать верст десять, все время лесом. Сначала мы ехали на север проселочной дорогой. Прошли верст пять. Лес становился все гуще и глуше. При свете луны таинственно и зловеще обрисовывались справа и впереди какие-то обрывы и буераки. Казак доложил, что, если бы мы ехали днем, то увидели бы много мертвецов.
— Страсть, сколько здесь накрошено людей! — сокрушался он.
Мы ехали по району вчерашнего боя 2-й бригады.
Потом мы повернули на запад, к полотну железной дороги, и ехали уже без дороги, пользуясь какой-то пешеходной тропинкой, чуть видной при свете луны, пробивавшемся сквозь ветви огромных деревьев. Местами между ними серели трупы. Человеку, проведшему всю жизнь в культурных условиях Петербурга, становилось жутко…
Вскоре показалось строение – будка железнодорожного сторожа у полотна дороги. Здесь-то и ночует штаб 2-й пехотной бригады.
Все, кроме часового, спали мертвым сном. С помощью сопровождавшего меня казака, я нашел среди спящих, строевого старшего адъютанта штаба, исполнявшего, после ранения Ростоцкого, обязанности начальника штаба. Бледное, измученное лицо ничего со сна не понимающего, переутомленного человека. С трудом понял он, что я временный начальник штаба, и кроме того, что я привез приказ командира дивизии на завтра.
Кругом храпят мне совершенно незнакомые люди, даже не знающие, что я здесь и что я – их начальник. Да, так спят после пережитых ужасов… Пока старший адъютант штаба, переписывал под копирку приказ командира дивизии для отправки его в подразделения, и разыскивал среди спящих каких-то стрелков для связи, я умудрился лечь на узенькой скамейке, стоявшей у окна, и заснуть.
Разбудили меня мои незнакомые подчиненные, когда уже рассвело. Чем-то поили, вроде чая. Дали поесть хлеба. Вообще, проявили прямо-таки трогательную заботу.
Первое впечатление от штаба бригады было неопределенное. Все измучены, грязные, небритые. Очень серьезные, ни шутки, ни смешка – видно пережито, слишком много. Но отношения простые, дружеские, и между собой, и даже со мной. Но при этом – полная дисциплина.
Чувствовалось что-то, еще мне незнакомое, то трудно передаваемое, что характеризует фронт, настоящий боевой фронт, и отличает его от больших штабов и тыла, то, что отличает настоящее, будничное, и притом опасное дело, от воображаемых, будто бы важных, крикливых, и полных смешных фанаберий светских канцелярий.
Приказ, что я привёз ночью, требовал двигаться днем в открытом пространстве между железной дорогой и лесом. Но это было совершенно невозможно. Где-то впереди, высоко, висел в воздухе немецкий привязной аэростат, и наблюдал за всем нашим тылом. Многочисленная легкая и тяжелая артиллерия противника громила наши окопы, и засыпала снарядами весь тыл, особенно деревни и места наших батарей, стоявших недалеко от штаба бригады. В воздухе стоял сплошной гул канонады, нарушаемый более резкими звуками приближающихся снарядов и грохотом близких разрывов.
Что делалось в полках – можно было себе только представлять.
Уже вчера, как мне рассказали, в 175-м Батуринском полку почти не оставалось офицеров. Там в полку очень плохо: части полка разбросаны по извилистой опушке леса, связь между ними трудна. О некоторых ротах нет сведений. Нет уверенности, что противник не захватил уже некоторые выступы леса. Командир полка, полковник Коцебу, контужен, и хоть и остается в строю, но, в сущности, управлять полком не может. Между тем, если противнику удастся овладеть опушкой леса, то положение бригады станет очень тяжелым, чтобы не сказать – катастрофическим: оборона внутри леса слабыми разрозненными частями невозможна, и немцам легко будет обойти бригаду и выйти в тылы дивизии.
Вот та картина, которую нарисовали мне офицеры.
Рассказал и я то, что знал в штабе дивизии – еще два дня надо рассчитывать только на свои силы.
Затем началось отвратительное томление под огнем без дела. Каждую минуту слышалось приближение тяжелого снаряда. Все настораживались: в нас, или мимо? Слава Богу – мимо. Через минуту опять. Разрыв очень близко. Кто-то вышел посмотреть. Через два двора от нас, начинает гореть хлев. Немного отвлеклись, появлением командира Батуринского полка, полковника Коцебу. Его ввел в комнату, под руку, стрелок.
— Ваше высокоблагородие! Простите, я не вижу где вы, — заговорил Коцебу, глядя незрячими глазами, — я не в состоянии командовать, ничего не вижу, не могу читать и писать, голова и руки трясутся… Сдал полк Архангельскому… все равно я только обуза для адъютанта.
Его подвели к столу и посадили. Все стали успокаивать. Подали чашку чая… Рука дрожит, не может удержать чашки. Слезы безудержно текут по воспаленному красному лицу.
— Я не трус, я честный офицер, но адъютант говорит, что только мешаю. Архангельский все же штаб-офицер. Он видит и слышит. А я… я… я…
Напоили из рук, как ребенка, чаем, успокоили, как могли, и стрелок увел его "в хозяйственную часть" полка, где-то здесь же, в этой деревне…
Вскоре после этой сцены канонада значительно усилилась в стороне Батуринского полка.
Мы выходили из халупы и безнадежно смотрели на черную полосу леса в версте от нас. Там был, по-видимому, ад. Часто взлетали столбы чёрного дыма от германских разрывов или белые дымки их шрапнелей, бесконечное эхо разносило звуки десятков разрывов.
К ночи начало стихать. В штабе стали ждать известий из боевой линии.
Известия были не веселы. Ряды продолжают редеть, в полках нет совсем резервов. Офицеров почти не осталось. Точный подсчет людей невозможен.
Долго не было известий из Батуринского полка. Наконец и они поступили. Впрочем, это нельзя было назвать известием – это был печальный факт. Перед штабом, из темноты, появилась группа солдат. Впереди нее четыре стрелка несли на самодельных носилках убитого подполковника Архангельского. За ними шел и полковой адъютант. Из их бессвязных слов мы узнали, что к штабу прибыл весь 175-й Батуринский пехотный полк, в числе одного офицера и 12 нижних чинов! Остальные погибли… Лес нами оставлен…
Из рассказа адъютанта вырисовалась такая картина. Уже с утра связь с отдельными частями полка нарушилась. Общее очертание лесной опушки представляло собой, два больших выступа в сторону противника на флангах полка.
Первый батальон держал восточный выступ. Третий – западный выступ. В середине, у опушки, находился второй батальон и штаб полка. Когда полковник Коцебу был уведен в штаб бригады, то во всём втором батальоне, и в штабе, в живых оставалось два офицера и несколько стрелков.
Около полудня канонада усилилась. Сотни немецких "чемоданов" взрывали землю на опушке леса, и особенно в глубине выступов на флангах. Штаб полка предполагал, что там уже никого в живых не осталось. Но вдруг от восточного выступа, со стороны первого батальона, выбежал вперед, в сторону противника, человек, размахивая над головой винтовкой, с навязанным на нее белым платком, за ним из леса бежала группа людей, подняв винтовки, с платками на штыках.
Германская артиллерия сразу замолкла. Наступила тишина. Сдающиеся, беглым шагом уходили в сторону противника, по открытому полю.
Вдруг, среди наступившей тишины, с опушки противолежащего, западного выступа, донеслась отчетливая команда:
— Рота! Пли! — и выдержанные залпы винтовок.
Несколько таких залпов и… пытавшихся сдаться не стало. Затем все смолкло, а потом снова начали грохотать немецкие разрывы.
Подполковник Архангельский послал одного из бывших у него стрелков, кругом, лесом, узнать, какая рота стреляла, и кто из офицеров командовал. Стрелок не вернулся. Между тем германский огонь все усиливался. Шрапнельной пулей был убит Архангельский. С нашей стороны исчезли всякие признаки жизни…
Когда, в сумерках, огонь умолк, адъютант стал обходить ближайший участок опушки, но, кроме массы убитых, никого не нашел. Тогда он решил с единственными 4-мя стрелками, которые были с ним, идти к штабу бригады и вынести тело Архангельского. По дороге, в лесу, они встретили еще 8 стрелков, которые отходили с разных мест опушки (были разных рот) и все уверяли, что там живых не осталось, а офицеров уже с утра не было в живых ни одного.
В тылу находился еще один взвод 175-го полка при обозе. И это было все, что осталось от полка, от тысячи человек! Конечно, некоторое число стрелков могло еще бродить в лесу. Но, можно было констатировать факт, что 175-й Батуринский полк перестал существовать… Я сам опросил всех уцелевших людей, и картина гибели полка установилась окончательно. В числе опрошенных, не оказалось ни одного человека 9-й роты и приходилось считать, что эта рота погибла целиком.
