Мама смотрела на меня с легким недоумением, а я подумала, что немного заигралась с эпитетами. Теплые мамины пальцы погладили мой синяк. Я поцеловала мамину ладонь.
По пути на работу заехал Эдуард Арсенович, переменил на конструкции несколько баночек, подкрутил шарниры металлических спиц. Cиняк на доктора впечатления не произвел – Эдуард Арсенович посоветовал мне размазать на этом месте сырой пельмень. Затем он тонким стальным прутом стал тыкать в мышцы и, если я орала от боли, радостно кивал в мамину сторону.
– Прекрасно. Все живое. Значит, так, деточка, – «деточка» тоже относилось не ко мне, а к маме, – походим денька три в таком ассортименте, затем снимем все медикаментозные средства и посмотрим на результат. Хочу заметить: все заживает как на собаке. И это прекрасно. Я Настю в Европу повезу, на показы.
– Может, не надо? – заскулила я и, стащив со стола металлический прут, почесала им зудевшую под конструкцией ногу.
Доктор забрал у меня чесалку и погрозил пальцем:
– Я тебе дам «не надо». Это же какой сдвиг! Успех! Какие заказы, пациенты. Поедешь, Настенька. Проезд оплатит клиника.
– Ходить ей можно начинать? – вмешалась мама.
– Как же она пойдет? – всплеснул руками Эдуард Арсенович. – В ней еще три иглы сидят. Снимем, тогда пускай начинает. Но полегоньку, не спеша. Кофейком, Нина Валерьевна, побалуете бедного эскулапа?
Мама побежала на кухню. Врач принялся оглядывать стены:
– С большим вкусом квартирка обустроена. Картинки симпатичные. Дорого брали?
– Это Петров-Водкин, это Юон, вон та пестренькая – Лентулов, – сообщила я. – Большая часть эскизы, но подлинники. Сколько стоит – понятия не имею.
Эдуард Арсенович мелко кивал и продолжал осмотр.
Влюбленно глядя на доктора, мама внесла кофе. Они просидели у меня над душой еще полчаса, прежде чем решили поехать показаться своим рабочим коллективам.
В обед начался шквал телефонных звонков. Мила просилась в гости. Леонид делал вид, что не помнит, как я его послала, и намекал на повторный визит. Андрей, напирая на родственные чувства, сообщил, что будет завтра в три – для важного разговора. Григорий повысил сумму за обмен до полутора миллионов. Даже прозвонился какой-то журналист, услышавший, что мне очень удачно пришили ногу. Мое объяснение он воспринял с оптимизмом, назвав операцию «вшитым коленом».
Я так и заснула в кресле с трубкой в руках – сказались переизбыток информации и усталость после осмотра. Проснулась от звонка в дверь. Подкатив в коридор, я уже открывала замки, когда посмотрела на видеофон. Странно: с другой стороны двери стояла Татьяна Степановна. Мы же с ней на девять вечера договаривались…
– Добрый вечер, Настя, извини, что задержалась на пятнадцать минут. Благоверный твой еще не вернулся?
– Не-ет. Сейчас что, десятый час?
– Да. – Татьяна Степановна поймала Стерву, нацепила поводок. – А как быть с той, с Муркой?
– С Зорькой. Вот ключи у зеркала, выгуляйте ее тоже.
За полчаса я три раза позвонила в квартиру Леши, но телефон отвечал десятком длинных гудков. Татьяна Степановна, вернувшись, вымыла собакам лапы и попыталась меня успокоить:
– Пойду наверх, Мурку отведу. Да ты не переживай, он далеко от тебя не убежит. Погуляет и появится. А может, дела?
До двух часов ночи, прижав к себе Стерву, я старательно смотрела художественные фильмы и общественно-политические передачи. В два не выдержала, опустила Стерву на пол и еще раз набрала номер Леши. Длинные гудки. Мобильный не отвечал тоже. Недоступен абонент, недоступен…
До его квартиры я добиралась минут десять, стараясь не задеть ногу в лифте и на лестничной площадке. На открывание двери прибежала Зорька, ткнулась мордой мне в плечо и… завыла. Я несильно оттолкнула собаку, сняла с крючка гибкую обувную ложку и включила ею свет во всей квартире. Никого. Но может, не дай бог, ему плохо стало в туалете или в ванной?
В туалете было пусто.
А в ванной, на полу, растекалась лужа крови.
На кафеле пола, на стенах, на раковине умывальника и зеркале пугающими подтеками засыхала кровь. В уголочке сидел мужчина лицом к стене. Не то мертвый, не то без сознания.
Тошнота встала у меня в том месте горла, где у мужчин кадык. Я помахала перед своим носом рукой, стараясь удержать сознание и не упасть в обморок.
В моей ванной порожек между коридором и ванной небольшой, уменьшен за счет настеленного паркета и мраморного кафеля с подогревом. Здесь порог был не для инвалидной коляски.
Достав из кармана халата телефон, я набрала 02.
Я еще только диктовала адрес, а уже приехала милиция.
Мужчину перевернули. Это был Григорий с воткнутым в бок ножом. Я точно знала, что тело, с которым я находилась несколько минут одна в квартире, не Алексея. До приезда милиции было неприятно и страшно, но не до жути.
Нож был хороший, «Золлингер», всажен по рукоятку. Этим ножом Леша мясо резал.
– Это я сам себя ранил, случайно, – заявил Григорий приехавшим милиционерам. – Поскользнулся и напоролся. Не надо заводить никакого дела.
– Гражданин пострадавший. – Старший милиционер достал из папки бланк допроса. – Мне ваши разборки ни к чему, но в дежурную часть был звонок о том, что по данному адресу находится раненый человек. Мы должны отреагировать. Кстати, звонивший признался, что нанес вам удар при самообороне. Так что помолчите, берегите здоровье.
Ничего, в смысле личной для меня трагедии, по поводу ранения Григория я не испытывала. То есть жалко его было как человека, но одновременно присутствовало раздражение. И так личность не самая светлая, так еще умудрился, гад, напороться на нож в квартире Лешеньки, солнышка моего.
– А где Леша? – спросила я не то у Григория, не то у милиционеров.
Мне никто не ответил.
Медики осторожно пересадили Григория на носилки:
– Не шевелитесь. Нож будем вынимать в больнице, а то кровь хлынет, и без капельницы можете загнуться.
Милиционеры разошлись по пустой квартире. Измеряли, снимали отпечатки, звонили по телефонам. Привели собаку, овчарку, которая понюхала полы, зычно рявкнула на Зорьку и уселась у порога. Вот интересно, а когда Игоря нашли, собаку не приводили.
…Из спальни доносился звонкий голос. Кто-то, перемещаясь по комнате, весело рассказывал:
– А дед мой – жмот страшный. Пишет он маме письмо, что пусть она из Москвы привезет в деревню всего побольше, недорого, но обязательно много. Они ее с братьями на станции вчетвером встречать будут. Прикинь, Юрка, они, значит, вчетвером, а мама до поезда должна на себе переть. Но мать своего отца, то есть деда моего, всю жизнь боялась…
Я смотрела, как в ванной, покрикивая на желающих войти, работал усталый мужчина средних лет. Он повесил на вешалку для полотенец кожаную длинную куртку и исследовал кафель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
