Стараясь поменьше топтаться в лужах крови, Иван прошёлся среди убитых. Мертвецы с открытыми и закрытыми глазами в скрюченных позах лежали вокруг. Пробитые насквозь копиями тела, рассечённые пополам головы, вывалившиеся из распоротых животов внутренности. Глядя на всё это царство смерти, Иван вдруг вспомнил Ак-хаю, невольников сбрасываемых в пропасть. Вспомнил разорённое татарами своё село, трупы женщин и детей вокруг. Око за око, зуб за зуб…
Юноша застыл на месте, глядя на лежавшего ничком крымчака. Тот самый молодой нукер, что чуть не убил его! Правая рука воина всё ещё сжимала рукоять сабли. Присев, Иван с трудом разжал холодные мёртвые пальцы и осторожно взял оружие. Лёгкая, небольшой кривизны сабля без гарды сразу понравилась ему. Согнутый пополам клинок с силой распрямился, упруго вибрируя. Признак хорошей стали! – Иван удовлетворённо поцокал языком. Уже не колеблясь, снял с татарина ножны, покрытые серебряной насечкой и красивый – кавказской работы, кожаный пояс.
– Эй, джура! Ходи сюда, цюцюрку попарим! – весёлые голоса за спиной заставили юношу вздрогнуть…………С гоготом сечевиков. Рядом со стонущем Махмудом Боргази стояла плачущая толпа женщин. Казаки бесцеремонно вертели их в разные стороны и разглядывали лица. Отобрав самых красивых и молодых, тут же валили на землю и насиловали.
– У сего толстобрюхого целых двенадцать баб, охринеть можно – Грицько добавил забористое ругательство, снимая шаровары.
Поставив на колени худенькую юную татарку, он ловко задрал ей платье и пристроился сзади. Девушка стонала и пыталась отстраниться, но Грицько злобно хлопнул её по шее и, обхватив маленькие смуглые бёдра, с силой вошёл в неё. Девушка отчаянно закричала… Рядом здоровенный сердюк, совершенно голый, насиловал молодую жену ювелира – гордую красавицу Хадичу-ханум, подругу Гульнары. Закинув обе её ноги себе на плечи, сердюк усиленно работал тазом. Пыхтя и отдуваясь, Хадича-ханум безвольно стонала под ним, длинные чёрные косы женщины далеко разметались по пыльной земле…
Толпа сечевиков собралась вокруг, ожидая своей очереди. Солёные шуточки и «мудрые» советы градом сыпались на усердно старавшихся счастливцев. Иван мысленно возблагодарил Бога, что надоумил его спасти Гульнару-ханум. Она хоть и басурманка, но всё же…
Юноша брезгливо обошёл весёлую толпу, отказавшись от предложений «попарить цюцюрку». Куренной атаман Ярослав Свирговский – «Славко» и несколько старых казаков сидели у возов, наполненных разного рода добычей.
– Пошто, казаче, не пожелал харить девок бесерменских? – прищурившись, спросил у Ивана обозный Задрыга. – Не стоит, что ль?
– А чего ему насильно брать сих баб поганских? Хлоп гарный. Дома девки, чай, наперегонки сами давать будут! – вступился за смутившегося парня бунчужный Кулага.
Казаки рассмеялись, меряя Ивана любопытными взглядами. Тот покраснел и, потоптавшись, присел в сторонке.
– Эй, хлопче, не меньжуйся и поди сюда, не съедим авось! – Задрыга указал на место рядом с собой. Иван, довольный вниманием, оказанным ему старым сечевиком, уселся на груду персидских ковров, нагромождённых на землю.
– Ефимыч, всех тяжко пораненных отправил в порт? Сколько их точно? – осведомился у обозного Славко, протирая тщательно тряпкой свою сверкающую золотом и драгоценными камнями саблю.
– Усех, атаман, усех. Восемьдесят четыре хлопца покалечены весьма. – Задрыга в серцах хлопнул себя по колену. – Данила Горбатый без правой руки остался! Такой казак был, лучший рубака на Сечи!
– Да, жалко его. Но ничего, деньжат у него сховано немало. И кош долю выделит, как и другим пораненным. Будет теперь жить-поживать в своём Пирятине, с зазнобой поженится, детишек, казаков новых народит…
– Ежели бы так, Ярослав! Скорише будет гроши в шинках пропивать, как большинство сечевиков калечных. – Бунчужный Кулага мрачно покачал головой. – Казаку без Сечи не жизнь, сам то ведаешь…
– И то верно, Гриша. Всего убитых в курене двести сорок? Много! Здорово нас пожучили басурмане! – Славко зло матюкнулся. – Сколько твоих сердюков полегло?
– Пятьдесят два, Славко. Но и мои хлопцы положили не меньше трёх сотен турок с татарами, точно не считали… – Кулага выпустил огромный клуб вонючего дыма из красивой турецкой трубки.
– Всё одно много! Копейщики и пищальники те ж большие потери имеют. Курень теперича наполовину наполнять надо! А с кого? С тех селюков малюх не обученных? – атаман вновь выругался и некоторое время угрюмо наблюдал за веселящимися на площади запорожцами.
Казаки, попыхивая трубками, тоже хранили молчание, греясь расслабленно под тёплыми солнечными лучами.
Затем Славко обратил внимание на Ивана:
– А ну джура, чего ты там добыл? Дай поглядеть!
– Не давай ему Ваня, сабельки! Атаман наш от них без ума и ежели заприметит стоящий клинок, то заберёт и глазом не моргнёт! – насмешливо бросил Кулага.
– Ладно тебе, не пужай парня. – Славко взял саблю и внимательно её оглядел. – Гляди, хлопцы, что надыбал наш новый казаче! Это же базалай, кавказской работы – Славко быстро согнул клинок в кольцо так, что мгновение остриё сабли и её рукоять касались друг друга.
У Ивана сердце ушло в пятки. Вот сейчас хрустнет железо пополам и прощай его только-только приобретённое оружие… но клинок, мигом распрямившись, весело заплясал в воздухе.
– Да, настоящий базалай! Добрый черкесский мастер делал! – восхищённо произнёс куренной атаман, рассекая саблей воздух. – На Кавказе подобные сабли горцы называют шашками. Видишь, остриё закругленно и гарды нет, токмо плеть ременная с ручки висит, так удобнее воину в конной сече действовать. На хлопче, держи, добрым оружием владеешь! У тебя вроде и кинжал был? Дай поглядеть!
Кинжал тоже вызвал восторг у казаков. Сечевики передавали его друг другу, внимательно разглядывая.
– Тоже добрый клинок и весьма дорогой работы! Где взял? У какого-то турецкого паши спёр? Славко ухмыльнулся. – Ладно, сие не важно. Кинжал индийский хорошо, но сечевик без сабли – не что! Теперича ты, джура Иван, при полном гоноре, панское оружие маешь, ну шляхтич ясно вельможный прямо!
Казаки рассмеялись, чем окончательно смутили юношу. Покрасневший Иван сгорбился на коврах, рассматривая свою саблю. Смех смехом, но ведь действительно – он никогда и не мечтал владеть таким оружием.
– Верно, что ты пробрался в фортецию и вместе с Резуном заклёпывал пушки? – вновь обратился к юноше Славко.
Иван кивнул.
Казаки забросали его вопросами. Стараясь не смотреть на обнажённых татарок, терзаемых сечевиками, он коротко рассказал о событиях прошедшей ночи. Старые запорожцы внимательно слушали его, покачивая бритыми головами.
– Да, жалко хлопцев Данилы, особливо Летяги! Задумчиво протянул Кулага, набивая чубук люльки. – И ты молодец казаче, герой прямо…
Остальные казаки, пыхтя трубками, глядели на парня с уважением.
Иван опустил голову. Вот к чему, а к похвалам, да ещё от столь серьёзных людей, как старые запорожцы, он не привык. Сечевики, как правило, слов на ветер не бросают, и их доброе слово дорогого стоит…
Славко вложил саблю в ножны и нехотя поднялся:
– Хорош хлопцы зады греть! Собираться и в порт, живо! Чует моя душа, что уходить надо…
Хорунжие, кряхтя, повставали и направились к своим сотням. Гулко ухнув большой турецкий барабан-тамбур, призывая сечевиков к сбору. Оживление началось на площади. Застёгивая завязки шаровар, казаки нехотя покидали плачущих женщин. Щёлкнули кнуты и татарские повозки, гружённые добычей, медленно покатились в порт. Сечевики, шедшие в бой, согласно казацким обычаям в самой простой одежде – можно сказать в тряпье, теперь преобразились. Свёрнутые в трубку ковры, тюки дорогих тканей, богатые татарские и турецкие халаты – каждый казак был увешан добычей с ног до головы. Хохот, весёлые шутки сопровождали победное шествие полтавцев к гавани.
Радостного настроения запорожцев не омрачала даже то, что почти все они были ранены, что погибло почти половина куреня и что многие их товарищи остались на всю жизнь калеками. Смерть была неизбежным спутником жизни казака и запорожцы её приход воспринимали спокойно. Главное – дали они доброго чёса проклятым басурманам и взяли изрядную добычу! Ради сего стоило рисковать головой молодецкой…
Глава 21
Дальше в городе картины грабежа и насилий повторялись, как и на центральной площади. Казаки других куреней врывались в дома, взламывали лавки купцов и ремесленников, выметая всё подчистую. Татарки, турчанки и вообще все мусульманские женщины, кроме древних старух, подвергались массовому изнасилованию. Стоны, крики и вопли стояли над поверженным городом. Сечевики безжалостно убивали хозяев – тех, кто-либо вздумал сопротивляться, либо просто не понравился. Десятки зарубленных трупов гаражан встречались казакам Славки на пути их следования в порт.
