Отец посмотрел на сына, выпившего стакан виноградного сока и потянувшегося за вторым.
– Каждый должен заниматься своим делом, – воскликнул Максим с горячей простодушной верой в сказанное.
– Заставь-ка его ехать в экспедицию или идти на завод, – продолжил отец с большей настойчивостью, при этом лукаво подмигивая сыну. – Не получится. Его, как и все их поколение, от компьютеров не оторвать. Тут в страну беда пришла общая, как и в Европу: зачем нам, местным, работать, когда эту работу сделают приезжие, гастарбайтеры? Исчезла мотивация труда. Все жаждут управлять, командовать, руководить, но не стоять у станка, не подметать улицы. Результат плачевен, он повсюду на виду: местные пьют, влачат жалкое существование, деградируют… А на их место приходят или их место отвоевывают более активные, трудолюбивые…
– Идут пассионарии, – добавил коротко и нахально Максим.
– Кто это? – спросила Ольга Владимировна.
– Мама, читать надо Гумилева, – с упреком заявил сын. – Загляни в компьютер. Пассионарии – это те, кто покоряет слабых.
– Во-во, они нас, действительно, покорят. Без всякой войны.
Ольга Владимировна почувствовала, что ею снова овладело то мучительное чувство надвигающейся беды, которое она часто испытывала в последние дни.
– Дай Бог, нам всем поможет ассимиляция и глобализация, – заумно произнес Николай Степанович. – Терпимее надо быть друг к другу. И все образуется. Терпимее.
– Мы за толерантность! – провозгласил Максим.
– А это кто такие? – раздраженно спросила Ольга Владимировна.
– Не кто, а что. Толерантность – это терпимость.
– Тьфу ты, одни нерусские слова. Скоро не только терпеть друг друга перестанем, но и понимать. Вы как хотите, будьте толерантными, а я в своем доме терпеть негров не буду. Я кого родила, с тем и живу. Кого пригласила в гости, того и угощаю, того и привечаю. А чужие пусть у себя живут, пусть у себя толерантность разводят. Включите телевизор, посмотрите, что в Киргизии творится: у русских и земли, и магазины отнимают. Сжигают дома. Мы этим киргизам заводы, школы, колхозы отстроили, а они называют нас фашистами.
– Ого-о, как Максим завел тебя, Олюша, – заулыбался вдруг Николай Степанович. – Я ему про толерантность другое скажу, не то, что в компьютере заложено. В жизни все сложнее. Он вот Ленина и Маркса не изучал в школе. А нам, помнится, вдалбливали их учение: про то, как верхи не могут, а низы не хотят. По-моему, толерантность появляется как раз там, в то время и в том обществе, где верхи не могут управлять, вернее, не умеют, а низы не хотят работать.
– Расшифруй, я не в теме, пап, – попросил Максим.
– Если бы здесь сейчас был Иван Никодимыч, он бы Сталина привел в пример. При Сталине никто не знал, что такое толерантность, но все были терпимее друг к другу. А я тебе завтра свою теорию изложу. Ты же пока подумай, почему у нас в стране политики не могут управлять, и почему молодежь не хочет работать на стройках и на земле. Только не спеши с ответом. Ведь если бы верхи управляли, то нам не нужна была бы приезжая рабочая сила, гастарбайтеры. А если бы низы хотели что-то в стране исправить, а главное – работать, то мы бы не боялись пассионариев.
Острый вечерний разговор в семье начался неожиданно и закончился неожиданно. Николай Степанович был в недоумении от происходящего… Раньше никому из взрослых, а тем более из детей не приходила в голову мысль поспорить о понаехавших в город и дом лиц кавказской национальности, а тут будто все с цепи сорвались, все оказались в теме, подкованными, знающими, мудрыми. И тема эта внесла явный раскол в их взаимоотношения. Грустно было не от того, что все думают не одинаково, а от того, что каждый стремился уязвить, подколоть другого, продемонстрировать свою правоту.
Отец меньше всего переживал за горячность детей. Он переживал за жену, у которой и так хватало волнений из-за него, а теперь их в большом объеме добавила Маша. Каждое ее слово настораживало и тревожило. То дочь проявила безрассудство и уехала зачем-то кататься на машине с Анзором, то забыла про осторожность и пустила в дом чужого человека. Хотя, почему бы и не пригласить старика на чай? Ничего плохого в этом поступке нет. Маша лишь проявила свой характер, пусть вздорный, решительный, но поступила же правильно, гостеприимно, по-доброму. Он сам точь-в-точь такой же – коммуникабельный. Просто Оля не поняла дочь, вернее, испугалась за нее, как бы та не попала под дурное влияние кавказцев.
Для того чтобы жена успокоилась, привела нервы в порядок, он отправил ее, а заодно и Максима, спать. Сам взялся помогать Лизе мыть посуду. Они уже не вспоминали про пассионариев и толерантность, а намечали планы на зиму. Николай Степанович решил отправить Лизу на новогодние каникулы за границу на море. Договорился с туристической компанией, чтобы подыскали недорогую путевку в Египет. Там Красное море, о котором в семье часто говорили. Конечно, хотелось бы поехать всем вместе, с женой, с детьми, а заодно и с Алексеем и его Зоей, но денег у него набралось только на одного человека. Ей путевка на море нужнее всех. Пусть забудет о дурном чувстве одиночества. Этот план созрел у него недавно. А помогла в его реализации продажа коллекции минералов. Часть денег от нее ушла на оплату газетной публикации, часть пущена на путевку.
Как только он проговорился Лизе о своих планах послать ее на море, она расплакалась, кинулась его целовать. Полчаса отец потом слушал про пирамиды в Египте, про гробницу Тутанхамона, а также отвечал на вопрос дочери, какой папирус ему привести в подарок, и какой символ или рисунок на нем должен быть изображен.
Спать Николай Степанович уходил в спокойном расположении духа. Потушил свет. Сунулся лицом в подушку жены, обнял ее. Жалость к ней, к детям, страх за них, переживания, – все смешалось в непривычную для его души сумятицу. Оля не устранялась от его объятий, наоборот, прижавшись головой к его груди, прошептала: «Спокойной ночи!».
Ему снилась долина фараонов. Он царь… Идет по площади, вокруг много людей, но они не признают его, отворачиваются, не желают его знать, потому что он для них чужой, не свой.
Утром сон развеялся. Зато в душе, как заноза, торчала и давала о себе знать вчерашняя ссора за ужином. Маша пила чай, как будто вчера ничего не произошло. Жевала бутерброд, поглядывала на часы. Мать старалась быть ласковой, заботливой. Глядя на такую идиллию, Николай Степанович понял, что не нужно искать слова для примирения. Оно и так состоялось, без лишних намеков и требований. Чтобы окончательно убедиться в этом, он стал ждать, поцелует Маша на выходе из дома мать или устранится и тем самым выкажет затаившуюся обиду. Подумал о Максиме. А в состоянии ли тот расположить к себе хоть каким-то добрым словом труженицу-маму?! Подумал, и тотчас дал себе отрицательный ответ. Увы, Максим все меньше думает сам, все больше доверяет компьютеру. Порой так и говорит: зачем размышлять, искать ответы, если в Интернете все сказано, и на все подробный изложен ответ.
Маша убежала, как всегда, первой. Подошла к маме, поцеловала ее, попросила прощения за вечернюю выходку. Отец мысленно побранил себя за сомнения, похвалил за правильное воспитание дочери. Однако ликовал он зря.
На улице Машу поджидал, зевая, Анзор. Сидя на скамейке, он опирался обеими руками о ее края и всем своим нетерпеливым видом выражал, что у него есть очень важная новость.
– Сейчас ты намерен сказать, что думаешь обо мне? – грустно усмехнувшись, спросила она его.
– Ничего я не думаю, – глупо засмеялся Анзор. – Жду тебя и все.
– А кто спасибо скажет за деда, которого ты не встретил, а я напоила чаем? Целый день потратила на него.
– Ну, спасибо, – поблагодарил он глухим голосом. – Дед, вообще-то, от тебя без ума. Хвалил.
– Еще бы. Он не ты. Он умеет ценить человеческие отношения. Умеет слушать людей. Он бы парк не рубил.
– Опять ты про парк, – обидчиво пробурчал Анзор, поднимаясь со скамейки. – Мне нужен магазин.
– Тебе нужен, людям нет, – решительно заявила Маша, отталкивая ухажёра, пытавшегося взять ее за руку. – Эгоист. Нахал.
– Я хороший, – заулыбался Анзор. – Я привез тебе подарок.
– Сколько раз тебе говорить, что я подарки беру только от друзей, а мы таковыми никогда не будем!
– Этот подарок ты ждешь, ты его возьмешь, – сказал он глубокомысленно, пытаясь снова взять Машу за руку. – Это же рябина.
– Где ты ее взял? Надеюсь, не стащил, не выкопал в чужом огороде?
– Опять обижаешь меня зря. В питомнике купил. Специально вчера ездил искать эту рябину.
Маша отодвинула прицепившуюся к рукаву пальто руку Анзора. Возле скамейки возвышался саженец, завернутый в газетную бумагу. Сверху виднелись тонкие, хилые ветки.
– Нездоровый какой-то саженец, – заметила она, приподняв легкий сверток над землей.
– Тебе не угодишь.
– Мне не надо угождать, меня надо понимать.
