– Тебе не угодишь.
– Мне не надо угождать, меня надо понимать.
– Так тебе нужна рябина?
– Нет.
Возражение Маши прозвучало так зло и оскорбительно, что Анзор схватил саженец и с ненавистью разломил его пополам. Затем бросил под скамейку и пошел домой, в распахнутую вахтером дверь. Маша успела лишь ахнуть. Но было поздно. Рябинка погибла. Добираться до учебы теперь придется не машиной, а автобусом.
Рабочий день в театральном училище протекал в спокойном размеренном режиме, и Маше не пришлось даже думать о выходке Анзора. На занятиях рядом с ней постоянно был Денис. Он видел, как за его дамой сердца ухлестывает кавказец, но воспринимал эти ухаживания достойно, без ревности. Правда, один раз ему с ним пришлось подраться… И, как всегда, побитым, побежденным оказался Денис. Но отказываться от Маши он не собирался, потому продолжал приятно ухаживать, оказывать знаки внимания, сопровождать ее туда, куда она разрешала. Вот и сегодня сидел рядом с ней, прижавшись плечом к плечу в тесной аудитории, чувствовал теплоту ее тела. Предложил после учебы сходить в картинную галерею. В город привезли выставку французской живописи. А он боготворил импрессионистов, из которых особо ценил Клода Моне – за художественную индивидуальность, за безмерную голубизну неба и воды в его пейзажах.
Маша высказалась одобрительно о знакомстве с импрессионистами, однако заметила, что природа в картинах Шишкина более романтична и естественна.
Они поспорили о том, чья манера изображать лес, воду, луг, воздух более однообразна – у импрессионистов или у реалистов. Сошлись на том, что после занятий пойдут в картинную галерею. И если Денис, закончив дискуссию, больше не иронизировал и не сыпал аргументами, то Маша продолжала бурную агитацию. В тоне ее речи звучала смесь дерзости и простодушия.
На выходе из училища дорогу им преградил Анзор. Его потное лицо, оживленное быстрой ездой на машине, горело твердой решимостью. Его оправдательная речь, почему он отказался везти Машу утром в училище, звучала оскорбительно. Он оставался уверенным в своей правоте. Такая наглость рассердила Машу, и она резко прервала его речь, произносимую прокурорским тоном. Под руку с Денисом они направились вдоль улицы.
Анзор постоял один в глубоком раздумье, почесал затылок и поплелся за ними. Ситуация складывалась не в его пользу. Маша еще ни разу так жестко не поступала с ним. Терять ее не входило в его планы. На душе муторно было еще от того, что не выспался, всю ночь проговорил с дедом. Глаза утонули в опухших веках, ноги налились свинцовой тяжестью. Он прибавил ходу. Маша, услышав тяжелый, размеренный шаг, остановилась.
Они вновь крепко сцепились в словесной перебранке. Анзор стерпел, даже попросил извинения.
Ссора потухла. Все трое выясняли отношения до тех пор, пока не сообразили, что чем дольше они ругаются, тем меньше у них шансов успеть в картинную галерею, выходит, некогда молнии друг в друга метать. Вернувшись к машине, они влезли в нее и помчались изучать искусство.
Для Анзора никакой не было разницы между импрессионизмом и реализмом. На картины он смотрел с выражением тупого высокомерия. Смотрел порой отстранение и так равнодушно, что Маша замечала, поглядывая за ним исподтишка, как его тянуло в сон, и голова с огромным лбом и крошечными усами повисала на шее. Зато у Маши настроение было задумчивым, созерцательным. Импрессионисты ей явно нравились. Одна картина приковала ее будто магнит. На ней было изображено начало лета. Небо после холодной весны выдалось ясным и мягким. Облако от необычного света розовело нежным младенческим румянцем.
– Анзор, смотри, какую огромную силу уловил в природе художник, – показала Маша рукой на приковавшую ее взгляд картину. – Только эта сила природы может породить весной новую красоту.
– Извини, но, я честно скажу, для меня все эти работы – сплошная мазня, – откровенно признался Анзор, хмуро посмотрел по сторонам и добавил: – Я бы всех художников дворниками сделал, пусть улицы метут, а не бумагу переводят…. Или вообще на луну их отправил… Ну, пару бы оставил, пусть портреты малюют.
– Обнаженных женщин, – добавил подошедший Денис.
– В лоб хочешь?! – возмутился неожиданной дерзостью Анзор.
– Вот-вот, руки распускать ты умеешь.
– Ладно. Отстань от меня.
– Действительно, Денис, не трожь любителя портретов, – иронично попросила Маша. – Он же честно ответил.
– Да он гору на картинах не увидел, вот и осерчал, – не успокаивался Денис. – Слушай, а если бы тебе золотая рыбка выбор предоставила: бери магазин либо картинную галерею с картинами Моне, Рембрандта, Репина…
– Шишкина, – добавила Маша.
– И Шишкина, – согласно кивнул головой Денис. – Ты бы что себе взял: магазин или галерею.
– Магазин, – без раздумий, не чувствуя подвоха в словах Дениса, ответил Анзор. – Зачем глупость спрашиваешь!?
– Спрашиваю, потому что один полудурок в нашей Думе в Москве сказал недавно, что кавказцы начнут уважать законы России после того, как их в вечерних школах будут приобщать к русскому языку, русской культуре. Видишь, у меня ничего не получилось: тебе нужен магазин, а мне культура. Я бы только на галерею согласился. Там и на горы посмотреть можно, и на лес, и на море.
– Глупо все это. В галерею никто не ходит, а в магазин каждый день бегут. Ну, а про горы на картинах я тебе что скажу?.. Наши горы ни один художник не нарисует правдиво, красота их непередаваема, – воскликнул Анзор растянутым и поучительным голосом.
– А ты хоть горы на картинах видел?
– Видел. Но это были плохие горы. Приезжайте ко мне в гости, я вам настоящие горы покажу, вершины их только орлы видели.
– Здорово, – заключила Маша, давая понять спорщикам, что картинная галерея не место для шумных разговоров. – Давайте тихо смотреть.
Возле двери у входа в другой зал сидела старушка в вязаной кофте, с опавшими щеками, всклоченными седыми волосами. Она пристально следила за молодежью. И когда те загалдели громко, тихо попросила их помолчать. Маша посмотрела в ее сторону, на ее рябое лицо с широкими скулами… Извинилась: старая смотрительница картинной галереи сделала правильное замечание. Попросила подсказать, до какого дня продлится выставка – ей захотелось привести сюда отца с матерью.
Анзор, как хвост, ходил за Машей. Особой обиды на него у нее уже не было.
По дороге домой Анзор безоговорочно выполнил её просьбу и отвез Дениса до указанного места, затем, оставшись вдвоем, они поехали кататься по городу. Маша согласилась на прогулку при условии, что на это уйдет полчаса. Она обещала отцу пораньше вернуться.
К своему дому они подобрались тогда, когда на улице уже темнело. Сквозь едва прозрачный сумрак позднего осеннего вечера он представлялся высоким громоздким кораблем. Возле него мельтешили люди, как рыбы, сновали машины-акулы. Окна ненавистного магазина встретили их ярким светом.
Вышедшего из машины Анзора встретил довольный Сабир. Он сходу стал рассказывать, как коротал время с дедом Хасаном, угощал того шашлыком. Вскоре в дверях показался и сам дед. Он первым делом поздоровался с Машей, поинтересовался её здоровьем, учебой. Потом стал расспрашивать Анзора… По ходу мимолетной беседы у него возникло неожиданное пожелание внуку: «Обидишь когда-нибудь Машу, запомни, навсегда обидишь меня!».
Маша вежливо попрощалась со всеми и пошла широким шагом, не оглядываясь, домой делиться с родителями мыслями о запомнившихся ей красочных пейзажах на выставке импрессионистов.
Отец проявил живой интерес к рассказу Маши, к ее предложению сходить всей семьей в картинную галерею.
Запланировали экскурсию на выходные дни.
Прошла неделя. Но выбраться семье в галерею не довелось. Подвела погода. На город повалил густой снег. Собрались на следующие выходные. Но тут к Ивану Никодимычу приехал сын, и старик пригласил всех к нему в гости попробовать хохляцкий самогон, заодно отметить и день его рождения. Пригласили и Галю с Виктором, и даже Алексея Константиновича с Зоей.
Выставка импрессионистов обошла семейство Мазаевых стороной.
Зато посиделки у Ивана Никодимыча прошли зажигательно. Как только он поставил на стол здоровенную бутыль с мутной жидкостью, раздвинув тарелки, заваленные ломтями сала с тонкими прожилками, помидорами, жирными, как чернозем, сливами, черными, будто уголь, ну и прочими продуктами, так пошла-поехала гулянка. Шума никто не поднимал, как в квартире Анзора. И музыки громкой, надоедливой не звучало. Компания у старика-фронтовика подобралась говорливая, любящая порассуждать, повоспоминать, ну и, заодно попеть. Разница была и в другом. У предприимчивого Анзора попойки шли денно-нощно, гости там устраивали визг и пляску, превращая дом в разгульный кабак, а гости Ивана Никодимыча собирались изредка и лишь с одной целью – побеседовать по душам. Как правило, тамадой такого застолья становился Николай Степанович, а он не стеснялся всегда и всюду произносить изречение, принадлежащее любимому французскому писателю Антуану де Сент-Экзюпери, что общение – это великая роскошь.
