и два ружья. Когда прослышал про Шарюка, так даже сына на охоту не пускал. Кроме того, он дал такой приказ караульщику:
— Если в поповом дому выстрелят, беги на выстрел, или бей в набат.
К церкви он приставил четырех караульных. В Промзине тоже сильно побаивались Шарюка; говорили, что он дорогой почту ограбил, да верст за шестьдесят от того места попа обобрал. Переходы Шарюк делал необыкновенно быстрые. Вез раз мужик бочку с дегтем, встретил его Шарюк с своею шайкой и заставил вылить деготь на дорогу. Время было жаркое.
— Ну-ка, поваляйся! — скомандовал Шарюк. Мужик, боясь ослушаться, начал кататься в пыли и в дегтю. После этого Шарюк дал ему за бочку вдвое.
Полиция не могла поспеть за Шарюком, и в народе говорили даже, что губернатор послал на Шарюка войско. Татарам из шайки Шарюка, попадавшимся в воровстве, мордва начала грозить и раз жестоко наказала одного вора за кражу пшеницы из амбара: ему пудовою гирей расплющили пальцы об стену, и вдруг Шарюк затих. Никто не знает, куда он делся, куда исчез. Молва о нем и прежде затихала иногда, но не на такое долгое время. Обыкновенно после некоторого перерыва он начинал еще смелее разбойничать. Все ждали, что вот-вот Шарюк опять появится. Говорили, будто его убили сами ломатские татары, потому что многие из его шайки грабили в непоказанных местах. Вдобавок прошла молва, что из окрестных сел, в рабочую пору, выгонят народ ловить Шарюка, и исправник грозился ломатским татарам, что если они не поймают разбойника, то село у них сроют, а их расселят по окружным селам. Мордва говорила, что просто запалит Ломаты с четырех концов, и шабаш. Все это сильно вооружило татар против Шарюка, они его поймали, убили и похоронили под корнем дерева в лесу.
13. Серебряков
В селе Порецком (Симбирской губернии) Серебряков-разбойник жил; у него шайка была. Раз он управителя убил: уж очень он крестьян одолевал загоном скотины и притеснял всячески. Жил управитель на краю села, с женой и дочерью. Вот как-то среди дня присылают к нему разбойники мужика и наказывают с ним:
— Жди, мол, нас, в такую-то ночь, в гости.
Управитель мужику пригрозил, а сам на всякий случай строгий караул около дома поставил. В назначенный день, ночью (и лунная ночь-то была) восемь человек нагрянуло, кто с чем: один с саблей, другой с кинжалом; и кистени были. Управитель из окна завидел их, кинулся за саблей, да второпях забыл ее из ножён вынуть, и выбежал; а они у крыльца затомошили. Выдернул, зачал саблей махать — палец одному отсек. Ну, а те не робеют, в двери лезут. Он опять в комнаты кинулся. Тем временем один разбойник юркнул в сени следом, за дверь и спрятался. Как только управитель вышел, он ему на плечи сзади и сел. Возня началась. Другие подоспели, давай бить, выволокли на луговину (а ночь такая светлая, что урони иголку, и ту видно). Народ сбежался смотреть, а шаг ступить боится. Караульных и след простыл; а разбойники расправляются да кричат:
— Не ворохо́бьтесь, с….. дети! Не ваше дело!
— Мы — люди подневольные, — говорят мужики, — в ответе будем.
— Неужто же он вам не надоел, управитель-то? Коли хотите — подавайте явки, а сюда ни шагу!
Так на лугу и закололи, а на крыльце все больше кистенями молотили. Вошли в дом, зажгли бумаги какие были, хотели на огне хозяйку пожарить, чтобы показала где деньги, только атаман не допустил, потому она на сносях была. Ушли. После слышно, ловить их стали. В шайке той атаманом Серебряков был. Его больше Безруким звали, потому ручной кисти у него не хватало, и он кистень к мослу́ ремнем прикручивал. На Свияге у него стан был. В то время (с полсотни лет назад) по реке кустья большие росли, и говорят, будто две женщины к разбойникам пищу доставляли. Раз на пашне мужики ночевать легли под телегами, только видят — двое верховых едут по полю к ним. Один сошел, оперся на саблю и говорит:
— Вы зачем, с….. дети, наших изловили?
Мужики им говорят, что они люди подневольные.
— Смотрите, — говорит, — как начнем вот вас косить, так узнаете!
А когда управителя резали, так пожаром стращали, говорили, что в одном месте зажгут, в десяти загорится (потому у них фитили). После, сказывают, изловили Безрукого. Ткач один взял его. Сцепились они на ножах биться. Безрукий ударил ткача, да угодил в подол рубахи, а ткач оцара́пил Безрукому бок. Взял атаман, бросил орудие на землю и сдался.
— Не в том платье меня застали, — говорит.
Потом его бичевкой удавило на ешефе́те начальство. Ткач-то, что его взял, знал:
— Бей, — говорит, — меня!
14. Костычев
На правом берегу Волги, верстах в семи от гор. Сенгилея, виднеется покрытая липовым лесом Шиловская шишка. На этой горе, лет тому за восемьдесят или за сто, жил разбойник Костычев с своею шайкой. Он следил отсюда за появлением в этом плёсе парусных судов и нападал на них с луговой стороны, с своею вооруженною шайкой, на лодке, с криком:
— Сарынь на кичку!
Бурлаки на судне падали ниц, а хозяин судна и водолив, или прикащик, подавали ему чалку. Он с шайкой входил на судно, прибирал деньги; его и шайку угощали вином, и он отпускал судно в путь. На караваны судов никогда не нападал. Грабил также проезжающих по Тушнинской дороге. Долгое время разбойничал Костычев, наконец был пойман сенгилеевским городничим Касторским, у своей любовницы, в Бектяшинском лесу (теперь его нет), у жены полесовщика.
Городничий сделал из крестьян соседних с городом деревень облаву на Костычева и подкупил его любовницу, которая и выдала его, сообщив городничему о том, когда Костычев будет один, без шайки, у нее ночевать.
Костычев, окруженный со всех сторон народом, и убив свою любовницу, долго не сдавался; но видя, что его шайка не является к нему, сдался городничему с тем, чтобы тот не вязал его и прежде всего дал бы ему два стакана хорошего вина.
Касторский сам поднес в окошко Костычеву вина; он его выпил и вышел из караулки к городничему, оба сели в тарантас и поехали в город, а за ними — народ с дубьём. Весь Сенгилей от мала до велика встретил их. Касторский с Костычевым слезли с тарантаса и шли оба пьяные под руку вплоть до полиции.
Костычев был в шелковой красной рубахе
