нашли они одного начётчика-чернокнижника, который по черной книге им прочитал, чтоб они отправились этот клад рыть на Пасху, между заутреней и обедней, и взяли с собой по яичку, и кто бы с ними на валу не встретился, тотчас же похристосовались. Они испекли себе по три яичка, окрасили их и положили в подоткнутые передники, чтоб им скорее можно было похристосоваться. Пришли на вал, начали рыть клад, и спустя короткое время, заступом стали задевать за чугунную доску.
И пошел от Баратаевки гул, зык, рев такой, что земля под ним задрожала!.. Услыхали они страшный крик, и видят — по валу идет к ним медведь не медведь, человек не человек, а сами не могут понять что за чудовище. По одежде будто солдат! Глазищи — как плошки; так и прядают, как свечи; рот до ушей, нос кривой, как чекушка, ручищи — что твои грабли; рыло все на сторону скошено… Идет это чудовище, кривляется на разные манеры и ревет так, что земля стонет и гудит. Вот они встали рядом, оперлись на заступы, припасли яички и думают:
— Только подойдет этот клад, мы ту же секунду с ним и похристосуемся.
Чудовище медленно подошло, да как топнет, да рявкнет:
— Вот я вас, шкуры барабанные! Так тут-то вы ребятишек зарывате!
Поднял над ними престрашный кулачище; они испугались, бросились от него бежать что есть духу, а чудовище все топало да кричало:
— Вот я вас, шкуры эдакие!
Бежали они до паперти храма Иоанна Предтечи; тут без памяти и упали. Их добрые люди отпрыскали водой и привели в чувство, думая, что с усердными христианами случился обморок в храме. Когда те опомнились, пришли домой, чернокнижник сказал им, что они уж больше не найдут этого клада, что он ушел в землю, и что узнал он об этом по гулу, который раздавался по большой дороге.
26. Про Лешего и Водяного
В одном лесу глухое озеро было. В озере Водяной жил, а в лесу Леший, и жили они дружно, с уговором друг друга не трогать. Леший выходил к озеру с Водяным разговоры разговаривать; вдруг лиха беда попутала: раз вышел из лесу медведь и давай из озера воду пить. Сом увидал, да в рыло ему и вцепился. Медведь вытащил сома на берег, загрыз его и сам помер.
С той поры Леший раздружился с Водяным и перевел лес выше в гору, а озеро в степи осталось.
27. Про Лешего
Нашински мужики не однова́ в лесу Лешего видали, как в ночное ездили. Он месячные ночи больно любит: сидит, старик старый, на пеньке, лапти поковыриват, да на месяц поглядыват. Как месяц за тучку забежит, темно ему, знашь, — он поднимет голову-то, да глухо таково: «Свети, светило», говорит.
28. Мельник-знахарь
В селе Новиковке мельник жил. Петром Васильичем звали. Такой дока был, страсть! Был он отдан господами в ученье к одному барину, а барин в Жегулевских горах жил, на Волге. Не русские у него все там были мастера; у них Петр все дела и перенял. После, как пять лет проучился, стал он у своего барина дела делать: четыре водяные мельницы держал, подрядную рожь на них молол; когда подряда нет, мирщину молол. Барин любил мельника и напрасно не обижал, и на прикащиков-идолов не менял. И Петр Васильич их не любил: бывало, если не в духе, так на мельницу к нему прикащик и не ходи.
Раз железным ломом чуть одного не убил, да увернулся. Лет с десяток он мельницами заведывал, потом и помер. Мало таких мастеров было. Лучше его муки во всей округе не было. А почему так? У него было четыре моргулю́гки, да в Жегулях спрыг-траву достал. Достал он себе в работники моргулюток потому, что без них ни одну мельницу не удержишь, да и времена были барские, страшные, а мельниц-то четыре.
Раз один прикащик взял да и нажаловался барину, что он мошенничает, муку продает; а барин-то сам приехать не мог и приказал прикащику распорядиться на счет мельника. Он, плутский сын, приехал в село, взял дворовых, вошел к Петру-то Васильичу в дом и заковал его в железы.
— Это за что? — спрашивает мельник. — Разве я душегуб?
— Барин, — говорит, — приказал в солдаты тебя везти, а железы для того, чтобы ты не убежал.
— Так не́што ты думаешь они меня удержат, коли я не захочу? Они у тебя, говорит, пересохли!
Как махнет ногами-то, они и улетели вверх.
— Вот тебе, — говорит, — и железы! Для тебя они железы, а для меня тлен. А хочешь, если по-дружески, так не куй меня и вези. Я не сбегу. Прямо некованого вези, а то ты меня и не увидишь, коли закуешь!
Прикащик-то и смяк. Мужики пришли к Петру Васильичу прощаться. Сидит Петруха веселый.
— Слышали мы, — говорят мужики, — про твое несчастье.
— Нет, — говорит, — братцы, у меня несчастья.
— В город, слышно, тебя в солдаты везут?
— Нет, — говорит, — не в солдаты, а городского калача поесть да водки городской попить; потом я опять здесь буду у барина мельницы делать и вам работёшки дам.
Мужики молчат, да на него глядят. Полна изба народу.
— Идол-то вот, — говорит, — не велел меня из избы выпущать; боится, что сбегу, да я своих меньших братьев пошлю! Ступайте, — говорит, — эй, вы! Столкните ле́жень со свай-то! Там не сладят: он крепко положен на шипы-то…
Мужики смотрят, диву даются с кем это он. А Петруха опять:
— Ну! ребята, идите, пособите идолу-то спустить нижние-то мельницы! Верхнюю-то перекувыркнуло, да как ловко! Пущай трудно было: земля-то больно мёрзла, а другую-то завтра; третью, когда я на половине дороги буду, а четвертую, как в город приеду.
Мужики постояли, потом простились и по домам пошли.
— Не прощайтесь: свидимся скоро! — говорит.
Идут; а прикащик навстречу верхом едет.
— Братцы, — говорит, — помогите! У меня верхнюю мельницу прорвало… Опустим вершники у низовых-то! Поскорей!
Подошли к мельнице — ее совсем переворотило. На заре, как мельника увезли, другую прорвало, к обеду — третью, а на третий день — четвертую. Прикащик хлеба лишился.
— Погиб, — говорит.
Как две-то сломало, к барину послал. Барин когда приехал, ни одной мельницы уж не было. Горячий был барин.
— Где Петряй?
— Его, — ему докладывают, — в солдаты увезли.
Он как ногами затопает…
— Кто распорядился?
