— Я потушила лампу.
Она потребовала, чтобы я снова дул и дул. А я устал. Олино лицо сразу омрачилось:
— Дуй!
— Не буду.
— Еще! Дуй, дуй! — настойчиво повторяла Оля и ударила меня своей маленькой рукой по губам.
Как я ни крепился, но не выдержал и схватил Олю за ухо. Только хотел я потянуть, как Оля завопила на весь овраг. Валя подбежала к ней. Оля всхлипывала, губы ее вздрагивали, а Валя смотрела на меня как на последнего человека.
Девчонки пошли в одну сторону, я — в другую.
Немного прошло после этого времени, а я все еще продолжал сердиться, но уже не на Олю, а на себя: «Сережу ругал, а сам сестре подбавил».
На следующий день я первым делом узнал у тети Фени, как Оля провела ночь.
— Спала-то сладко, а болтать — болтала.
Я вошел в спальню. Оля в рубашонке стояла на койке. Она увидела меня и захлопала в ладоши. Я подошел ближе как ни в чем не бывало.
Оля посмотрела на меня блестящими глазенками.
— Я видела во сне маму. Она принесла мне гостинец, — сказала она и улыбнулась.
Глава двадцать третья
СТАРЫЕ И НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
— А ну, петушки, пора на нашест! — с этими словами няня Дуся загоняла нас в спальню.
Мы знали, что ей не терпится произнести речь, как только все улягутся. Так няня Дуся отмечала все знаменательные события нашей жизни.
Уж много лет, как я знаю няню Дусю, и кажется мне, что она все такая же, точно родилась бабушкой; время не гнет ее книзу, не серебрит волосы, не прибавляет морщин.
Голос у няни Дуси очень резкий и даже хриповатый. Все она умела, только не могла научиться говорить шепотом, а если начинала шептать, у нее еще громче получалось. Поэтому она ничего не могла держать в секрете.
Няня Дуся часто сама шутила над собой, может быть потому, что другим и в голову не приходило пошутить или посмеяться над нашей богатырской няней.
Она всегда напоминала нам, что мы в детдоме стали «как бары», а «в жизни бывает всяко», и любила говорить, что «без труда не вытащишь рыбку из пруда».
И вот няня Дуся выключила свет, оставив гореть только одну лампочку.
Я завернулся одеялом с головой. Так хотелось, чтобы скорей пролетела ночь и наступило «завтра»! Чтобы ночью ходить как можно тише, няня Дуся снимала свои истоптанные, похожие на широкие плоскодонки шлепанцы, но все равно и под ее босыми ногами скрипели доски.
Я проснулся после третьих петухов. Наступило первосентябрьское утро.
В этот день я снова пошел в школу, во второй класс. А если бы не пришли немцы в Сталинград, учился бы теперь уже в третьем. А чувствовал себя первоклассником — так отвык от школы. Снаряжать в школу нас начали задолго. Откуда-то издалека прибыли пачки с новенькими учебниками. Взрослые несли в школу столы, табуретки. Я даже видел, как один гражданин торжественно нес впереди себя глобус. И все на него так смотрели, словно желали ему не оступиться.
Все старались, чтобы мы выглядели как можно лучше. Многие из нас к этому дню получили новые ботинки. Девочкам сшили в Швейпроме новые платья.
В школу нас провожал весь город, будто мы были знаменитыми воинами и отправлялись не на Косую улицу в двухэтажное здание школы, а на фронт. Только оркестра не было. Первого сентября мы чувствовали себя, как в день Первого мая, несмотря на то что в садах снимали яблоки и повсюду на солнце сушились гирлянды нарезанных яблок.
Я шел в паре вместе с Валей Олейник. Она почти не прихрамывала и старалась идти в ногу.
Так уж было заведено — идут детдомовцы, как дисциплинированные бойцы.
Городской военный комиссар вместе с Капитолиной Ивановной проводили нас до самых дверей школы.
Учитель вошел в класс. Очень молодой. Мы сразу обратили внимание на пустой правый рукав его пиджака.
Так тихо было в классе, что я даже услыхал, как подо мной скрипнула старая парта.
На первом уроке учитель говорил нам о том, как дерется на фронтах Красная Армия.
… Пока мы были в школе, в детдоме произошло событие, о котором мы прежде всего узнали от няни Дуси:
— Непутевый вернулся! Я не верил своим ушам.
Капитолина Ивановна утром вышла из своей комнаты и чуть не набила дверью шишки двум мальчишкам. Один из них был Сережа Бесфамильный.
— Мне нет письма? — спросил он.
— Сначала пойдите умойтесь, а разговаривать будем потом, — ответила Капитолина Ивановна.
А «потом» Сережа отрапортовал, что вместе со своим спутником Славой он прибыл к началу занятий. Они хотели бы тотчас же отправиться в школу.
Я увидел их в окне медпункта.
— Ну, что глаза выпучил? — по своему обыкновению, прокричал мне Сережа; даже в ушах зазвенело. — Залазь сюда!
Камень свалился с моего сердца. Я бы, конечно, залез, но у окна показалась Светлана Викторовна… Койку для Сережи поставили рядом с моей. В нашей спальне будет жить и Слава, которого Сережа встретил во время своих скитаний.
Как оказалось, Слава бежал уже из нескольких детдомов, искал самый лучший. Сережа убедил его, что наш детдом самый лучший.
Мне не терпелось узнать, где же был Сережа — на фронте или в Бугуруслане?
Из его сбивчивых рассказов я понял, что до фронта он не доехал и в Бугуруслан не попал. Зато он побывал в Москве и во многих городах.
Со Славой он встретился совсем недавно, когда их задержали на станции Грязи.
По словам Сережи выходило, что для того, чтобы путешествовать, совсем не обязательно иметь железнодорожный билет, надо уметь разговаривать с проводниками, контролерами и быть в хороших отношениях с пассажирами. Пищу и всякие там продовольственные карточки тоже иметь не обязательно. В пути всегда накормят не какой-нибудь ячменной кашей, а консервами «Второй фронт»: свиной тушенкой и беконом.
Как рассказывал Слава, и в вагонах и на станциях Сережа подходил к военным, пристально разглядывал их, просил помочь разыскать отца.
Сам же Сережа с неохотой рассказывал о своем далеком путешествии. Вечером он подозвал меня, вытащил из-за пазухи что-то завернутое в тряпочку, развязал узелок и торжествующе спросил:
— Видал?
Передо мной был самый обыкновенный карманный фонарик. Но, признаться, тогда я ему очень обрадовался.
Ты думаешь, это что? — спросил Сережа.
— Ну, фонарик.
Он посмотрел на меня с презрением:
— Сам ты фонарик! Это не фонарик, а прожектор. Слыхал? Если появится над нашим детдомом какой-нибудь «Мессершмитт», мы будем этим прожектором фашистов сбивать. Ты только посмотри, как он светит!
И Сережа нажал кнопку. Нажал раз, другой, «прожектор» не загорелся. Тогда Сережа начал подкручивать лампочку, а потом вывернул ее и посмотрел на свет.
— Все в порядке, сейчас засветит.
Но и это не помогло. Тогда он вытащил батарейку, начал ощупывать ее руками; высунул язык и лизнул батарейку. Но, как ни старался, ничего у него не получилось.
К великой досаде, Сереже не удалось показать мне «прожектор» в действии. Батарейка отслужила свой срок. Сережа так огорчился, что я уже подумал, не отправится ли он второй раз в Москву за новой батарейкой.
Он удивил меня в первое же утро. Я проснулся, смотрю — Сережина кровать опять пуста, а его не видно. Оказывается, он переселился под койку и там, на полу, проспал всю ночь. А когда я не захотел последовать его примеру, он посмотрел на меня с сожалением и сказал:
— Ты, Гена, жизни не знаешь!
В воскресный день мы навестили старого бочара.
Василий Кузьмич жил один в небольшом домике в два окошка на улицу. Одно окно наполовину было забито фанерой. Снаружи домик выглядел таким же седым, как и его хозяин. Зато распахнутые рыжие ставни на крючках были добротны и внушительны.
Мы взошли на крыльцо и постучали, а дверь оказалась незапертой. В сенях стояли развалившаяся бочка и новая кадка; валялись деревянные и железные обручи, дощечки, прутья. Один из них Сережа сразу же облюбовал для лука.
В горнице над неприбранной кроватью висели молотки, рубанок, пила и внушительный циркуль. Напротив, прислоненная к простенку, стояла доска с приклеенной картой. Василий Кузьмич отмечал на ней все города, освобожденные от фашистов.
В углу лежала огромная тыква.
Мы сделали несколько осторожных шагов, стараясь ничего не свалить, не зацепить. Все пахло здесь щепой, стружкой и табачком.
— Здорово, дедушка! — закричал Сережа, вы сунувшись в окно, выходившее во двор.
Василий Кузьмич копал картошку на огороде. Он вошел с лопатой в руке, тяжело дыша. Схватил Сережу за рукав и несколько раз повернул его. Достал с полки очки в железной оправе и, придерживая их рукой, внимательно оглядел Сережу. По-видимому, остался доволен своим осмотром, подставил нам табуретки, велел сесть. И сам сел.
— Опять спаровались, дружки! Вас-то и не ждал. Думал, другие ребятки пожаловали. Как металлический лом собирать — прямо ко мне. Прошлый раз я им ржавую самоварную трубу приготовил, а они с собой и тупой топор прихватили.
Сережа достал из кармана что-то завернутое в тряпочку. Только подумал я о фонарике, как он не спеша развернул тряпочку и протянул Василию Кузьмичу пачку махорки.
