— Я? Сын своего отца, — проговорил Хасан.
— А кто твой отец?
— Время.
— Смотри какой загадочный, а? Ну и шайтан с тобой!
— И верно! Не связывайся с ним, — поддержал его дружок.
— Ну и задаст же завтра наш Исмаил этим туркам за то, что упрятали нас сюда! — тешил себя надеждой Аждар.
— Вряд ли. Боюсь, что Исмаил и сам у них в руках.
— Да что ты говоришь, он их очень ждал, они его кунаки.
— Сейчас, брат ты мой, такие пошли кунаки, явятся к хозяину и говорят: «Ну-ка, вытряхивайся и живи на нижнем этаже вместе со скотом, а нам здесь нравится». Боюсь, как бы завтра Исмаил при всем честном народе не огрел нас плетью.
— За что?
— А коран? Разве этого мало?
— Так что мы могли сделать, если его там нет? Подобрал, наверное, какой-нибудь куймурец…
Услыхав последние слова, Хасан насторожился: значит, коран где-то, но не у Исмаила.
— У меня мыслишка одна есть, — проговорил Аждар. — Пусть хозяин даст нам десятка два овец, пригоним их в Куймур и попросим, чтобы глашатай объявил; мол, кто принесет коран с медной застежкой, тот получит в обмен десять — пятнадцать барашков. Какой куймурец устоит перед такой платой!..
— Верно ведь говоришь! Ну и голова у тебя, как у мудреца.
— Не велик мудрец. Из медресе меня выгнали за то, что я не мог вызубрить молитвы. Казалось, уж запомнил, а стоило мулле назвать меня, все вылетало из головы.
— Да, не повезло нам.
— Повезет еще, Исмаил поможет. Он с турками такое затеял! Похоже, хочет, чтобы Дагестан впал в зависимость от Турции.
— И что это будет значить?
— А то, что будем входить не в состав России, как раньше, а примкнем к Турции.
— И турки ощиплют вас, как зарезанных кур, да бросят в кипящий котел султана! — не выдержал Хасан.
— Заговорил все ж! Да как зло заговорил.
— Белого царя с трудом скинули, а вы теперь хотите перед султаном спину гнуть, перед теми, кто вас в этот хлев загнал? Безмозглые ослы!..
— Эй ты, человек со змеиным шипением! Жаль, руки наши не свободны, мы бы тебе показали, кто ослы…
— Знаю я ваши повадки… И вас, кажется, знаю… Может, скажете, куда вы дели шкатулку, что вырыли у Куймурской башни? — наугад спросил Хасан из Амузги, желая убедиться, те ли это люди, которых послал следом за Саидом хитрый Исмаил. — Что же вы умолкли? Оглохли! Я ведь вас спрашиваю?
— Не много ли ты хочешь знать? Это опасно для тебя.
— Я спрашиваю, где шкатулка?
— Дерзкий человек. Кто ты?
— Я Хасан сын Ибадага из Амузги.
Аждар и Мирза от удивления даже присвистнули и… оба расхохотались.
— Чего смеетесь?
— Во-первых, недостойно человеку называть себя именем того, с кем он схож не больше, чем кошка с тигром. Во-вторых, мы знаем, что Хасан из Амузги не мог попасть в такие дырявые сети… А потому ты уж лучше не пляши под чужой ветер, ногу сломаешь!
— Ну, а представьте, что он вдруг взял да и сам пошел в эти сети?
— Этого не может быть. Хасан из Амузги не такой простак, не может он не знать, что за его голову Исмаил обещал три сотни овец, а что значит три сотни овец для человека, который ни за что другое и одной овцы не даст, это уж я знаю…
Судя по выражению лица Аждара, кто-кто, а он-то хорошо знал своего хозяина.
— Так что, милый человек, не храбрись, будто ты тигр, когда всего-навсего — полосатый кот… Назовись-ка своим именем. Да скажи, кстати, откуда ты знаешь о шкатулке?
— Знаю, и все!
— И о коране с медной застежкой тоже знаешь?
— Тоже знаю.
— Тем лучше. В шкатулке был ключ, он сейчас у Исмаила. Только никто не знает, от какого замка этот ключ. Вот завтра ты ему и расскажешь. Васалам-вакалам, и нам незачем будет еще раз ехать в Куймур. Ты ведь, наверно, тамошний?
— Я Хасан из Амузги!
— Ну пой свою песню! Посмотрим, как ты ее завтра пропоешь! Руки у тебя связаны?
— Да. И вы их развяжете!
— Смотри какой самоуверенный! Не можем мы развязать тебя, потому что и нам эти турки скрутили руки, но если бы они у нас даже и не были связаны, мы бы тебе свободы не дали. Сказочку, видно, ты не знаешь про то, как хвост змеи камнем прижало к земле и не могла она высвободиться, а мимо в это время шел горец. Змея взмолилась: «Смилуйся, добрый человек, освободи меня, я, может, тебя отблагодарю». Он возьми да и освободи ее. А змея и говорит: «Я ужалю тебя своим ядовитым жалом!» — «Зачем же? — спрашивает горец. — Я ведь тебе добро сделал, от смерти спас!» — «Не могу я иначе, — зашипела змея, — норов у меня такой».
Глава пятая
На острие кинжала
Наутро Исмаил решил показать чужестранцу своих людей и потому вызвал к себе племянника, того самого бывшего царского офицера Сулеймана, который теперь стал у него командиром отряда.
Сулейман вошел злой как черт. Всю ночь он мучился зубной болью и досадовал на то, что дядюшка с эдакой радостью встретил турок, с которыми он, Сулейман, воевал под Эрзерумом, где был ранен, и которых ненавидел поэтому, как своих кровных врагов.
— Пока гости будут завтракать, — сказал Исмаил, — вели построить на площади весь отряд.
Сулейман, ничего не ответив, молча вышел из сакли…
Ел Исмаил всегда с удовольствием. Он предпочитал сушеное мясо и считал глупцами тех, кто употребляет в пищу свежее мясо. С осени в его доме всегда резали двух-трех бычков и заготавливали сушеного мяса.
Турки тоже не отставали от хозяина в чревоугодии. Но трапезу вдруг прервал турецкий солдат. Он вошел и что-то зашептал на ухо Ибрахим-бею.
Юзбаши выслушал его и сказал, обращаясь к хозяину:
— Он говорит, что часовые задержали трех подозрительных людей. Вчера, в твоих владениях.
— Пусть приведут их во двор, посмотрим, кто это попался в наш капкан, безобидные зайцы или матерые волки! — потирая лоснящиеся жиром ладони, проговорил Исмаил.
Всех троих, в том числе и Хасана из Амузги, вывели из хлева на свет божий и доставили во двор к Исмаилу.
Изрядно набив желудки, Исмаил и его кунак вышли на балкон и спустились по лестнице. Ковыряя в зубах, Исмаил еще издали воззрился на пленников. Подойдя поближе, он сказал солдатам, показывая на Аждара и Мирзу, которые подобострастно улыбались ему, взглядом моля о снисхождении и прощении:
— Этого и этого развяжите! Они мои люди. Ну что, нашли, мерзавцы? А ты кто? — не дождавшись ответа, обратился он к третьему.
Хасан из Амузги глянул на него, Исмаил прищурился, немного отступил, посмотрел, еще приблизился.
— Ну что так вылупился? — спросил Хасан из Амузги.
— Постой, постой… Ты?
— Да, я самый.
— Хасан из Амузги?
