— Но без книги с медной застежкой от этой шкатулки никакого толку! — словно бы оправдываясь, взмолился Саид Хелли-Пенжи.
— Быстро же ты меняешь шкуру. Хотел оседлать негодяя и сам оказался им стреноженным. Если бык запоздает накинуться, на него накидывается корова, так, что ли?
— Понимай как хочешь… — Досадно было Саиду Хелли-Пенжи слышать такие слова, но что поделаешь. Он помолчал, потом добавил почти шепотом: — Хочешь, помогу тебе бежать?
— Чем я обязан за такую твою заботу?
— Они идут. Подумай, я к твоим услугам… Берущий щедрее дающего — он возвращает…
Хасан из Амузги понял намек. Саида он знает. Этот человек без выгоды для себя на такое не пойдет. Предлагает помощь, — значит, и самому здесь не сладко, что-то и его тревожит. А может, совесть заговорила?..
В комнату вошли Исмаил и Ибрахим-бей. Удобно уселись на подушках, скрестив ноги, он стали молча наблюдать за Хасаном, который чувствовал себя так свободно, словно был дома.
— Вот какой у меня характер, — заговорил наконец Исмаил, причмокивая губами и разведя руки, — ничего не могу с собой поделать! Казалось бы, передо мной злейший и непримиримый мой враг, по которому давно плачет моя виселица… А я не могу быть яростным в своем гневе, потому что вижу перед собой человека. Даже предложил ему хлеб-соль…
— Хвала тебе, Исмаил, ты истинный горец. Хранишь обычай гостеприимства и великодушен по отношению к побежденному. Вообще-то одна ладонь не сделает хлопка! — сказал Хасан из Амузги.
— Вот, вот! Видишь, уважаемый Ибрахим-бей, он уже другую песню поет. Признает мои достоинства. Уж и не знаю, хорошо это или плохо, когда тебя хвалит недруг!..
— Ну как же не признать твоих достоинств, если ты один на всем свете можешь гордиться, что изловил меня. Ловкий ты, Исмаил. И коварный.
— Что верно, то верно, поймать его пытались многие! — закивал Исмаил.
— Что делать, бывает, крючок за дверью сам накидывается.
— Хасан из Амузги, ты, наверное, догадываешься, кто со мной и чьи это аскеры несли ночью караул?
— Единоверцы, суконные фески, которых ты ждал.
— Ты ведь тоже сын правоверного. Они пришли к нам издалека, чтобы помочь братьям по вере…
— Добра от них ждешь? Напрасно. Не ради тебя они здесь. Край наш с потрохами засунуть в свой хурджин — давняя их мечта.
— И она сбудется. Не пристало сыну правоверного обращать взор свой на север.
— Мало, очень мало у меня веры к туркам, Исмаил. Они обманут и меня, и тебя, и всех.
— А гяуры тебя не обманут?
— Нет.
— Откуда в тебе такая вера?
— У русских теперь новая власть, они сбросили царя, у них свобода, земля роздана крестьянам. А в Турции все еще сидит жестокий султан…
— Но в Дагестане большевики уничтожены. Они бежали, опережая следы своих коней.
— Смешно, если вы в это поверили. Убаюкиваете себя. Вот он я, большевик, перед тобой! И всюду большевики. Скоро вы в этом убедитесь. Разве солнце виновато в том, что филин не видит?
— Хвалю твою откровенность, хотя у тебя в общем-то нет другого выхода: перед смертью каждый исповедуется. Ты что же хочешь сказать, что у меня опять отнимут мои пастбища, мои отары, мой дом?
— Непременно, и на сей раз уж навсегда.
— Но разве это справедливо? Давай рассудим по совести: я ведь тоже был бедняком. И только умом своим нажил все это.
— Обирать людей можно и без большого ума. Нужна только сила и власть, защищающая эту силу. Вот ты и ищешь такую власть…
— Каждый ищет то, что нужно ему…
— …И я знаю, почтенный Исмаил, если турки не дадут тебе этой власти, ты поклонишься хоть самому дьяволу.
— Твоя правда. Я готов и с дьяволом союз заключить, лишь бы не потерять своего.
— В том-то и беда, что тебе есть что терять. А у меня вот нет ничего. И таких, как я, большинство в народе. Мы теперь тоже хотим иметь. Не так много, как ты, но…
— Не все мечты сбываются! — не без ехидства бросил Исмаил. — А уж ты-то и вовсе ничего не заимеешь. Даже трех аршин земли, положенных каждому правоверному. Я брошу тебя на растерзание зверью… Э-эх, жаль, не хватает мне на него злости, — это Исмаил сказал уже Ибрахим-бею, молча слушавшему их перебранку. — Иного, кто нанес бы мне личное оскорбление, я бы забил плетьми до крови, ногами бы истоптал, с грязью смешал бы. А с ним так не могу. Он сын кунака Ибадага из Амузги и враг мне… Так какое у тебя дело ко мне? — обернулся он к Хасану.
— Говорят, ты обещал три согни овец тому, кто поймает меня?..
— Обещал. Но, слава аллаху, теперь они останутся в моем хозяйстве!
— Это еще почему? Разве ты не обязан отдать их мне?
— О чем ты? — опешил Исмаил.
— Чего ж тут непонятного? Может, это не о тебе такое говорят: идет в сапогах, а оставляет след босых ног? Разве не ясно, что овец ты должен отдать мне, я же самолично явился к тебе?
— Шутить вздумал, Хасан из Амузги? Благодари аллаха, что наградил тебя смелостью, граничащей с дерзостью. Только потому я не повешу тебя — легкой смертью отделаешься…
— И на том спасибо!
— В лечебной грязи утоплю, — кровожадно ухмыльнулся Исмаил.
— Славную казнь придумал! — всплеснул руками турок.
— Всех бунтовщиков утоплю! — разошелся Исмаил.
— Не слыхал ты, видать, про то, как зайцы каждую ночь совет держат, — проговорил Хасан из Амузги. — Гадают, как бы им орлов извести. Всю ночь думают, а под утро разбегаются, так и не решив дела…
— Ненавижу я тебя и дружков твоих, да сразят вас горячие пули!..
— Нас-то ты ненавидишь, а змею ядовитую на сердце пригрел и ни о чем не ведаешь!..
— Какую еще змею?
— А ту, что ненавидит тебя лютой ненавистью. Саидом Хелли-Пенжи зовется.
— Ненависть его в прошлом. Саид Хелли-Пенжи теперь служит мне верой и правдой!.. Ха-ха-ха, есть во мне такая слабость, люблю ставить людей на колени, особенно нравится мне делать из своих врагов покорных рабов! Вот так-то, Хасан из Амузги!
— Но знаешь ли, что этот твой раб предложил устроить мне побег.
— Что?! — сверкнул глазами Исмаил. — Ты, однако же, откровенен! Но так и знай, воспользоваться его услугами тебе не удастся!
— Почему же?..
— Смотрите-ка, он не теряет надежды! — возмутился Исмаил.
— Да если бы не надежда, я бы сам давно влез в петлю или утопился бы в твоей, как ты ее называешь, лечебной грязи!
— Не находишь ли ты, уважаемый Исмаил, — оторвавшись от курения кальяна, заговорил Ибрахим-бей, — что твой непрошеный гость час от часу наглеет? У нас с таких разом снимают спесь…
— Молоко матери да обернется мне позором, если я не сделаю того, что угодно тебе! — с жаром воскликнул Исмаил, с готовностью обернувшись к турку.
