Он не только наблюдает, но и хочет поделиться своими наблюдениями с теми, кто этого достоин. Кто хочет взглянуть на мир глазами Короля, кто может понять многое из того, что было ясно ему, кто готов платить огромные деньги ради того, чтобы посмотреть одну-единственную удивительную пьесу с весьма оригинальным концом, пригубив через это уникальное зрелище ЖИЗНЬ как фиал старого вина. Кто не страшится насладиться ароматом Жизни, вдохнуть тот единственный, неповторимый запах, который просто невозможно ни забыть, ни утопить даже в целом океане духов «Weil de Weil».
Верховцев глубоко вздохнул — Мастер успокоил его. Как всегда, он подсказывал самые нужные ответы на самые трудные вопросы.
Напоследок, на сон грядущий можно было бы вспомнить еще одну маленькую деталь. Оскар Уайльд был современником весьма любопытного существа. Точнее, двух существ.
В те времена, когда лондонская публика наслаждалась пьесами Короля жизни на вечерних представлениях в театре Сент-Джеймса, по темным лондонским улицам ездил таинственный экипаж с королевским гербом.
Там, где он проезжал, поутру находили тела изрезанных, изуродованных проституток. Пять заживо препарированных женщин — жертвы грозного Короля ночи, Джека-Потрошителя. Полиция подозревала, что маньяк действовал не один, у него был сообщник. Но все внимание уделялось только тому, кто с хирургической ловкостью резал и кромсал женские тела. В полицейских участках Уайт-Чепла и Челси забывали о втором Джеке. О том, кто смотрел, наблюдая все это.
Верховцев поднял руку, словно предостерегая какого-то невидимого оппонента — нет, нет, господа, вы были тогда не правы и невнимательны. Этот второй был такой же породы, что и.., он тоже чуял тот самый запах. Он шел, ведомый только им одним, и запах в конце концов привел его туда, где ему стало хорошо.
В том экипаже сидели всегда двое. Они были единомышленниками и соучастниками всего. И они точно знали, что именно связывало их крепче стальных уз и железных оков.
Верховцев стиснул руку в кулак и с размаха ударил по спинке кресла. Мы — в лучшем положении. Нас не двое. Нас четверо. И мы тоже узнаем это. Скоро. Очень скоро...
Глава 11
ИСКУССТВО ДЕЛАТЬ ВЫВОДЫ
Катя проснулась рано. Электронный будильник показывал половину седьмого. В ванной шумела вода. Она тихонько встала, прошла на кухню. Из ванной высунулась мокрая голова Кравченко.
— Я тебя разбудил? Иди-ка спи. Я сам все сделаю.
— Завтракать будешь? — спросила она.
— Нет, какой завтрак? Я и так толстый. — Он с размаха съездил себе кулаком «под ложку». — Видишь, жира сколько? Не прошибешь даже. Каков пресс, а? Хочешь попробовать?
— Нет, ты мокрый и скользкий.
— Это как анекдот про лягушку, — хмыкнул Вадька. — Лягушку спрашивают: «Лягушка, лягушка, а что ты такая мокрая, скользкая, противная?» А она:
«Болею я так. А вообще я теплая и пушистая». Ну, ладно, что-то заболтался я тут с вами.
Катя знала, что Кравченко, как это было у него заведено по выходным субботам, всегда отправлялся спозаранку в какой-то тренажерный клуб, где занимался тем, что на его языке называлось «качаться». Что это такое, она не вникала. Поначалу ей часто представлялись детские веревочные качели, имевшиеся в незапамятные времена на даче ее родителей. Для Кравченко они были слишком хрупки.
— Кать... — Он снова высунулся из ванной.
— Что?
— Ну ты как?
— Что как?
— Как вообще-то? Отошла?
Она вспомнила, как вчера ночью она плакала, плакала, плакала и все никак не могла успокоиться. Слезы потекли в три ручья, едва только она переступила порог своей квартиры. В висках стучали настойчивые молоточки: барсуки и лисы... Жрут человечину... Уже жрут человечину... Банда лесная.., не успели скинуть, а банда набежала ужинать...
Растерявшийся Кравченко поил ее крепким чаем, укутывал в плед, возился и нянчился — словом, вел себя крайне сентиментально, суетливо и бестолково. Известие о смерти Лавровского он воспринял внешне весьма равнодушно.
— Завтра, Кать, завтра все разберем. Пей чай, пей скорее...
Катя, стуча зубами, приникала к чашке. Завтра — Кравченко и Колосов точно сговорились!
— И ничего есть не будешь? И кофе пить? — спросила она, зажигая плиту и ставя чайник.
— Я должен быть гулок и пуст, как пересохший колодец. — Вадим с ворчанием застегивал липучки кроссовок. — Катька, дай мне чистое полотенце! А то после в душ и...
Она достала из шкафа требуемое.
— Держи, не потеряй только.
— Когда я что терял? То-то. Разве что голову из-за одной плаксивой особы. Ну, я пошел. К одиннадцати вернусь. А ты — марш в постель. Спи крепко.
— Дел много, Вадя.
— Каких дел?
— Так. Убираться надо, квартиру вылизывать, потом кое-что приготовить.
— Э, брось. Брось, девочка. — Он подошел, обнял Катю, поцеловал ее сначала в ухо, потом в шею. — Зерно разберут мыши, кофе намелют кошки, а розы.., розы вырастут сами.
— А мясо? — спросила Катя с улыбкой.
— Какое мясо? — насторожился Кравченко.
— То, что ты купил. Окорок для запекания. Вон в морозилке мерзнет.
— Мясо! — Глаза Кравченко засияли. — Нет уж, мясо ты запеки, постарайся. И Князюшка ведь сегодня на жаркое заявится, и я прибегу после тренировки алчный и жестокий. Хищник, дикий зверь, лев пустыни. — Он напялил куртку и схватил увесистую спортивную сумку. — Адье, не поминайте лихом.
Когда дверь за ним захлопнулась. Катя решила последовать умному совету и вернуться в постель. Лежала, ворочалась с боку на бок. Затем зажгла лампу, достала книгу, но.., не читалось.
Взгляд тупо скользил по строчкам, выхватывая лишь абзацы да заглавные буквы. Из утренней вязкой тишины выплывали и гудели в ушах неуклюжие строфы: «Привыкай же, о, Катюша, привыкай к сердечным ранам. Эти раны очень остры, как края консервных банок. Как Кинг-Конг, они жестоки и кровавы, как Дракула...»
Она с раздражением потушила лампу, бросила книгу на кресло. Когда в голову лезет подобная чушь, хочется самой себя укусить за руку. «Эти раны так сердечны, как венозная аорта, и кусачи они так же, как глубинная акула...»
Она встала в девять и принялась хлопотать по хозяйству. (Она очень любила это выражение.) В половине двенадцатого вернулся Кравченко, а она все хлопотала. К часу приехал Мещерский, она все хлопотала, хлопотала...
— Кыш, неумеха! — Вадька, вальяжный и размягченный после тренировки и сауны, решил взять кухонные бразды в свои руки. — Дорогу шеф-повару!
У них с Мещерским глаза так и сияли, перелетая от размораживающегося в кастрюле окорока к духовке.
— Почему ты себе не купишь микроволновку? — глубокомысленно изрек Князь. — Быстро, вкусно и...
— И вредно, — парировала Катя. Она сосредоточенно засучивала рукава кофточки, приступая к главному: окорок надо было, как указывалось в кулинарной книге, перед запеканием натереть солью и перцем. И исхитриться при этом не пересолить и не переперчить.
— Почему вредно? Ничего не вредно.
— Там излучение, — заявила Катя.
— Господи, какое излучение? — Мещерский засмеялся. — Кто тебе сказал эту глупость?
— Вредное, электрическое. — На этом все познания Кати в принципе действия микроволновых печей исчерпывались. — И потом, там все не жареное получается.
— Не жареное! А какое же, сырое, что ли?
— Не сырое и не жареное. Микроволновое. — Катя зачерпнула лопаточкой соль из солонки и осторожно прикоснулась «солеными» пальцами к жирной свинине. — Вредное.
— Духовку зажигать? — гудел Кравченко.
— Подожди, его надо сначала завернуть в фольгу. — Катя вымыла руки и полезла в кухонную горку за фольгой.
— Зачем? Я люблю, чтоб была корочка хрустящая! — мятежно крикнул Кравченко. — Что будет-то в этой фольге?
— Вкусно будет, Вадя, не мешай ей. Женщины, знаешь ли, на кухне — королевы. — Мещерский задумчиво пил холодный чай. — Павы.
— Марш отсюда! Здесь и так дышать нечем, — попыталась выдворить их Катя... Но приятели словно вросли в табуретки.
— Не гони нас, — умильно пел Князь. — Нам так приятно на тебя смотреть, хозяюшка ты наша!
— И так тут аппетитно пахнет. — Вадим вдохнул полной грудью. Вдруг лицо его перекосилось. — А чеснок-то! — крикнул он, с размаху шлепнув себя ладонью по колену. — Чеснок забыла!
— Ой!
— Вот тебе и ой! Что делать-то?
— Ничего. Теперь фольга накалилась, мясо уже сок дало...
— Сок-сок, а без чеснока-то как же?
— Я сделаю тебе чесночный соус, — неожиданно проявил кулинарную выдумку Князь. — Как к цыпленку табака. Нужны вода, чеснок и соль.
Он долго колдовал над фарфоровой мисочкой, Катя дала ему полную волю — пусть делает что хочет.
Мещерский окунул в мисочку тонкий палец, попробовал, поморщился.
— Острый. Вадь, острый получился. Ничего?
— Нэхай острый, — гудел Кравченко, — сгодится.
— Так, значит, дела вот как поворачиваются, — задумчиво изрек Князь, пряча мисочку в холодильник. — Жутко.
