И тут же эгоистично признался себе в том, что без нее ему легче дышится.
В восемь утра он проснулся от чьих-то голосов. Фрекен Бок спорила с кем-то в прихожей, причем спустя пару секунд Седов расслышал поющий голос Адели.
– Вы совсем обнаглели, – выговаривала посетительнице Марья Ивановна. – Врываетесь в дом ежедневно да еще разговариваете таким тоном!..
Тут дверь в Пашину спальню распахнулась.
– Ах, как же это вы так скоропостижно сбежали! – запела звонким фальцетом гигантская Адель.
Седов, натягивая на грудь простыню, сел в постели и попросил:
– Дайте мне хоть одеться!
– А я привыкла к раздетым мужчинам, – заявила та.
– Выйдите! – скомандовал рыжий сыщик уже другим тоном.
Он бы и при ней оделся, но неприятна была эта напористость. Адель приняла обиженный вид и удалилась.
И снова она поволокла его в свою норку. По дороге завела разговор об Элли.
– Вы вот вчера меня обманули, а Элли очень о вас беспокоилась, звонила. Ей было бы спокойнее, если бы вы у меня остановились.
К позднему завтраку – это снова оказались пельмени – Адель достала водки.
– Вам нужно, наверное, – сказала она.
– Да, надо выпить, – согласился он. – Только один я не пью.
Костюмерша долго отказывалась, но в итоге жеманно пригубила огненной воды, прослезилась, закусила пельменем. Вторую рюмку выпила до дна, уже не стесняясь, и призналась:
– Элли, знаешь ли, женщина сложная. Очень сложная.
– Да?
– Она страшно ненавидит гомосексуалистов.
– Да?
– А то! Ее-то муж стал гомосексуалистом! Я в театре работала костюмером, а он приехал из провинции со своим любовником, стал пробиваться в Москве. Актеришко был так себе, и хоть его любовник и продвигал Андрейку, он застрял в массовке. Фигурка у него… – рот Адели выгнулся презрительной дугой, – не очень! Вроде со стороны этого не понять, но как разденется, так видно: зад широкий, спинка утлая, ручонки короткие. Шить на него приходилось отдельно, он в костюме, сшитом по стандарту, выглядел как корова под седлом.
С любезной улыбкой Паша снова разлил водку, выпил, но только после Адели. На его счастье, костюмерша пьянела на глазах, не умолкая ни на минуту, словно боясь не закончить свои истории об Элли. И как Седов не был рассеян, истории Адели начинали застревать в его голове. Элли странно выглядела в роли гомофоба, провокатора уймы скандалов, направленных исключительно на бедных геев. Паша снова наполнял стаканы, все больше удивляясь, а Адель с трудом выкладывала финальную историю:
– А помню еще день рождения Элли… ужас был какой-то! Ее хотела поздравить одна девушка, то есть парень… – голова костюмерши уже клонилась на ее пышную грудь, – ага, парень. И он говорит ей: «С Новым годом!»… или, там, с днем рождения, что ли?… А она – хрясь его по морде! Хрясь! Хря… хрр…
Захрапев, она стала сползать с дивана. Сознавая, что ему придется предпринять немалое физическое усилие, Паша приблизился к Адели, чтобы водрузить ее на ложе.
Спустя пять минут он покинул ее дом.
Возвращение
1
Элли не отвечала на звонки Паши, будто оглохла или потеряла свой усеянный стразами мобильник. Сначала Седов звонил каждые три минуты, горя желанием наорать на нее в полный голос, наплевав, что в метро это не принято. Потом стал набирать номер своей бывшей любовницы пореже, причем и злость в нем выдыхалась.
Наконец, взглянув на часы, он догадался, что она могла сейчас просто спать, приняв своего любимого мартини или какого-нибудь другого напитка. Тогда Паша заочно пообещал ей большие неприятности, чем и утешился на данный момент. Печальнее было другое: он хотел улететь в Гродин как можно быстрее, а без Элли это было нереально – кто, кроме нее, сможет воспользоваться волшебной перцевской бронью в услужливом билетном агентстве?
Почти случайно выяснилось, что фрекен Бок также посвящена в ритуалы билетодобычи. Услышав от гостя сокрушенное «Мне так нужно срочно вернуться домой!», она тут же сняла трубку телефона и объявила через полминуты:
– Рейс в шесть сорок на завтра. Устроит?
О, как его устраивал этот рейс!
Ночь Пашка проспал как убитый – благодаря заранее припасенному коньяку. Утром, выпив кофе, приготовленный той же самой незаменимой Марьей Ивановной, Седов рванул в аэропорт.
Сонное утро, первый, почти пустой поезд метро, ветер, специфически пахнущий столицей, аэроэкспресс, терминал аэропорта, посадка, взлет. Павел Петрович шел от этапа к этапу своего пути, почти не задумываясь о сменяющихся картинках. В его голове складывалась обвинительная речь к Элли.
«Зачем же ты отправила меня в Москву, Элли? – Он воображал, что произнесет эти слова в ее мастерской, едва переступив порог. – Ты же прекрасно знала, что Олег сюда не приезжал. Скажи мне правду, Наталья подговорила домоправительницу соврать мне? Или Наталья тут вовсе ни при чем? Ты сама организовала мне эту прогулку, чтобы я не оставался с Яной. Что ты еще придумала для меня? Неужели ты думаешь, что однажды я выберу удовольствие и наплюю на свой долг? Неужели ты думаешь, что я хочу удовольствий? Вбей себе в голову, Элли, я вообще не хочу жить, а уж жить мерзавцем и альфонсом – тем более!»
Тут Пашка почувствовал себя пафосным дураком и продолжил свою речь в другом тоне – гораздо более спокойном: «А логики в твоих поступках – ноль. Неужели ты думала, что я не найду вашего семейного адвоката, не спрошу, появлялся ли у него отверженный сын Никиты Львовича? Неужели ты думала, что твоя Адель запудрит мне мозги? Элли, ты плохо меня знаешь, если думаешь, что меня можно напоить – и я брошу все свои и твои дела. Кстати, твоя Адель вообще пить не умеет…»
Внутренний монолог все продолжался – в полете, в гродинском аэропорту, в автобусе до Курортного. Паша оттачивал формулировки, подпуская в них все больше яду, все больше злости. Раздражение вернулось и росло.
Идя по улице, ведущей к дому Элли, он уже нашептывал свою речь, а перешагивая порог мастерской Элли, чуть ли не выкрикнул:
– Элли, если так выражается твоя ревность, то я… – и остановился посреди комнаты, глядя на художницу, свернувшуюся неловким калачиком на диванчике.
Она не шевельнулась, услышав его голос. Ее шелковая туника словно превратилась в расписное стекло, на диване блестел стразами мобильник, возле руки, замершей ладонью вверх, лежал на боку бокал.
Пашка подошел к Элли ближе, склонился над ее лицом. Она не дышала, была холодна. Он взял ее руку, пульс не прощупывался. Приподнял веко – зрачок не отреагировал на свет.
Ничего не понимая, ошарашенный, оставшийся наедине со всеми своими невысказанными обвинениями, он нащупал в кармане брюк мобильник, намереваясь позвонить в скорую.
Но тут аппаратик в его руке заголосил трелями, заставив Седова на секунду скривиться, будто от боли.
Сыщик поднес телефон к глазам и прочитал на дисплее: «Калачев». Это было странно.
– Не занят? – спросил Витя и, не дожидаясь ответа, стал пытать: – Ты знаешь такого – Олега Перцева?
– Это еще один сын Перцева, – пояснил Паша хрипло.
– Туристы нашли его труп на Немецком мосту.
– Его нашли на том же мосту, где и Артура Перцева?
Соображалось крайне тяжело.
– Нет, на другом. Знаешь тот мост, что неподалеку от трассы в Курортный? Он в степи стоит.
Да, припомнил Седов, это тот мост, мимо которого он проезжал совсем недавно – как раз после безрезультатных поисков бедного пензенского изгнанника.
– А сколько времени прошло с момента смерти?
– Да уж трое суток. Давай-ка – к нам. Поговорим.
– Нет, – ответил Пашка. – Придется вам – к нам.
– Это еще с чего?
– Элли Перцева мертва. Я уверен, что ее отравили. Она тут, в своем доме.
Калачев стал расспрашивать подробности, но Паша уже закончил разговор. Ему нужно было выпить и собраться с чувствами.
Через сорок минут прибыла опергруппа, по дому заходили чужие люди. Из комнат выскочили мажоры, и среди них – Наташа, о которой Пашка эгоистично забыл. Он лишь успел вовремя отреагировать и поймать девочку, теперь круглую сироту, до того, как она увидела мертвую мать.
Наташа повела себя совершенно по-детски: она стала плакать, забыв о косметике, своей взрослости, о том, что на нее смотрит множество чужих и не очень чужих людей. Наташа плакала, а Седов обнимал ее за плечи и гладил по волосам.
Вскоре подоспели Оксана, медсестра из скорой и Тамара. Они увели Наташу в ее комнату, а Паше стало совсем одиноко.
2
– У меня к тебе предложение, – сказал Витя, присаживаясь рядом с Седовым на диван и отпивая из его стакана глоток виски. – Ты будешь снабжать нас инфой насчет всех этих дел в перцевской семье, а я не стану привлекать тебя в качестве свидетеля по поводу убийства Перцева. Буду сам выкручиваться. Идет?
Даже в состоянии полной прострации Седов догадался – Витя его надувает. Бусько уже удрали из страны. С их деньгами они смогут прятаться от беззубого российского правосудия до конца света и того дольше, а посему свидетели в деле Никиты Перцева были нужны как собаке пятая лапа. Только не нашлось у Пашки никаких сил выводить приятеля на чистую воду. Он лишь наморщил нос и согласился, выставив одно условие:
