— Ты мне тоже не нравишься со своими плохо прокрашенными волосами и примитивной внешностью! И как тебе не надоело!
Цицерон заметил, что глаза Анхелы, точно ножи, разрезают его на кусочки. Ей совсем не понравились его слова, как и ему не понравилось ни единое произнесенное ею слово. Все это случилось, потому что он доверился ей, утратил бдительность, поверил лживым признаниям девицы, которой захотелось сойти за несовершенство! Все эти рассказы об умении одинаково действовать обеими руками — чистая выдумка. А все ее робкие слова — ложь!
— Если вы оба друг другу так не нравитесь, то почему пришли сюда, смеясь? Над чем вы смеялись?
— А тебе какое дело?
— У нас с Анхелой деловые отношения и ничего больше.
Луси тотчас прервала их:
— Антавиана, к чему сеять раздор? Ясно, что они друг другу не нравятся. Ты же не собираешься выводить их на чистую воду?
Цицерон и Анхела вздохнули с облегчением. Луси точно обладала даром примирять людей.
Антавиана пожала плечами.
— Тогда я вам не скажу, что вы, скорее всего, угодили в переделку, вас повсюду ищут и в любой момент могут вызвать полицию!
Цицерон согласился с ее подозрениями, решив уйти. Анхела мудро последовала его примеру.
Антавиана не заслуживала их внимания.
«В жизни много гораздо более интересных вещей», — подумали оба.
Как ни странно, их мнения совпали, вопреки тому, что они недолюбливали друг друга.
Оонаг
Дама в капюшоне остановилась и щелкнула пальцами. Следовавшие за ней камеристки смазали дегтем факелы, и языки пламени тут же принялись весело потрескивать, осветив мрачную темницу замка.
— Отодвиньте каменную плиту, — приказала хозяйка, снимая капюшон.
Ее золотистые волосы сверкали в красноватых всполохах огня.
Девушки привели в действие рычаг, и каменная плита сдвинулась, обнажив темную щель, уходившую в недра земли. Дама сняла тунику и опустила белые руки в темный сырой колодец.
— Оонаг, королева двора Туата Де Дананн, кланяется вам, король Ада, правящий в Царстве Тьмы. Ваша покорная слуга предлагает вам дары земли и фрукты.
Миа и Эмер, камеристки, подали королеве корзинку с цветами и фруктами, которую Оонаг с присущей ей грацией бросила в бездну.
— Наслаждайтесь ароматом жасмина и гардений моих садов, созерцайте колорит сезама и бабочек моих лугов, утолите ваш голод малиной, яблоками и сливами моих садов, примите мою песню как дар и воздаяние за вашу дружбу! — и Оонаг запела нежную песню, которая осушила влажные стены подземелья замка.
Миа и Эмер подпевали королеве, и их голоса слились в один, способный растопить самое ледяное сердце. Во время песнопения по их щекам текли крупные слезы, падая в колодец.
Наконец чей-то глухой голос поднялся из глубин:
— Приветствую вас, Оонаг, наш прекрасный друг. Я с нетерпением ожидал, когда получу вашу дань и подарки, как это бывает каждые семь лет. По-прежнему на это время вы останетесь моей союзницей, и я оберегу вашу жизнь своим волшебством. Скажите, вы уже раздобыли свежую и молодую кровь?
Оонаг поспешила с ответом.
— Самую красивую, самую нежную, самую чистую. Вы получите образованную милезу с Иберийского полуострова. Ее кровь принесет вам удовольствие.
Хриплый голос, казалось, прозвучал более взволнованно:
— Я сгораю от желания отведать ваш подарок, прекрасная королева.
Оонаг улыбнулась.
— В таком случае вам не следует ждать королевского конного выезда. Я принесу вам дань до нашего праздника, чтобы вы разделили с двором Туата нашу радость по поводу нового урожая. Вас это устроит?
— Еще как устроит!
Оонаг белыми руками обняла Эмер и, парализовав ту взглядом, притянула ее к отверстию колодца.
— Скажите мне, что вы видите? — задала она вопрос Повелителю Тьмы.
— Камеристку.
Оонаг легко подтолкнула девушку, та повисла над пустотой, а потом рухнула вниз.
— Она ваша, считайте ее моим подарком. Она будет служить вам от моего имени.
Эмер падала, не издав ни возгласа и не дыша.
Испуганная Миа отступила назад, а Оонаг, не обратив внимания на ее испуг, снова наклонилась над пропастью.
— Повелитель Тьмы, вы считаете меня достойной проскакать рядом с моим королем?
— Вы, вне всякого сомнения, самая красивая и самая могущественная.
Оонаг гордо подняла голову.
— В таком случае я поеду рядом со своим супругом, как это велит мое достоинство.
— Я из глубин отмечу вашу храбрость, вызвав на дуэль Финвану, толстого короля, который не почитает меня так, как это делаете вы.
Оонаг довольно улыбнулась.
— Я не заслуживаю вашего красноречия!
— Прекрасная Оонаг, вы бесспорная королева Туата Де Дананн, и ни один смертный не может оспорить ваше право владычествовать вечно!
Оонаг с облегчением вздохнула и в покорном поклоне простилась с Повелителем Тьмы. Затем сама вернула каменную плиту на место и погасила факелы.
Юная Миа, вся дрожа, протянула ей одежду, помогая надеть тунику и накрыть голову капюшоном.
Прежде чем вернуться в свои покои, королева остановилась и предупредила испуганную придворную даму:
— Итак, Миа, ты видела, что ожидает тех, кто мне изменяет?
— Да, ваше величество.
— Эмер дурачилась с Дианкехтом. Тебе это известно?
— Нет, ваше величество.
— Никому ни слова.
— Буду молчать как могила.
— Дианкехт намеревался втереться в доверие к Эмер. Я надеюсь, ты устоишь перед его чарами.
Камеристка вздрогнула.
— Я ваша, навеки ваша.
— Тем лучше, если не хочешь стать следующей жертвой Царства Тьмы. Ты уже слышала, какая судьба уготована милезе, и ты приведешь ее к этому месту.
— Когда, ваше величество?
— В эту же ночь.
Напуганная Миа присела перед королевой в реверансе.
— Ваши приказания будут исполнены.
Марина
«Мессенджер» Марины был глух как могила. Она этого ожидала. Однако прежде чем взяться за телефон — что было гораздо быстрее и проще, — ей захотелось все обдумать.
Ее не очень-то тянуло звонить домой, говорить с Анхелой и нагло просить у нее адрес Патрика. Слишком это было дерзко — выяснять у сестры, как связаться с ее парнем, чтобы потом самой связаться с ним.
Хотя делалось это ради самой Анхелы, ибо от этого контакта зависело ее исцеление (сама Лилиан напомнила Марине об этом), старшая сестра, узнав о темных намерениях младшей относительно Патрика, захворала бы еще больше, а та почувствовала бы себя еще более виноватой.
Как поступила бы Анхела на ее месте? Марине хотелось разобраться в характере сестры. Она закрыла глаза и задумалась.
Марина мысленно представила себе сестру, настроилась на нее, почти коснувшись ее ауры, и услышала ее нежный голос и слова, вылетавшие точно мячи из-под рук баскетболистов и легко попадавшие в корзину.
Все стало яснее ясного.
Анхела вела бы себя искренне. Анхела ничего не стала бы скрывать и призналась, что не желает ни причинить боль, ни обманывать ее с Патриком. Ей только необходимо уладить с ним одно дело. Она действовала как бы мимоходом, ничего не уточняя, не вдаваясь в подробности (никакой речи о поцелуях, объятиях, ласках, игривых взглядах и словах любви). Она сказала бы, что им следует… (Марина ломала голову, ища подходящий глагол)… поближе познакомиться? Нет. Войти в контакт? Еще хуже. Подружиться? Да, это подойдет.
Анхела сказала бы, что им следует подружиться, и ее слова никого никогда не обидели бы, ибо она выразилась бы очень изящно и с большим тактом. После чего обладала бы мощнейшим оружием: правдой.
Анхела всегда говорила правду. А вот трусость Марины и недооценка ее самой себя вынуждали последнюю рассчитывать на гнусную ложь. В данном случае, правда, которой Анхела пользовалась столь ловко, служила превосходным оправданием двуличия Марины.
Много не раздумывая — на тот случай, если начнет волноваться, — она достала мобильный. Звонок был уместен. Она прибыла на место, и настал удобный случай сообщить об этом родителям.
Марина решительно набрала номер.
— Слушаю?
— Привет, это Марина, — тихо пробормотала она, стараясь, чтобы ее никто не расслышал.
— Марина? — удивилась ее мать.
Какой ужас, родители забыли ее имя!
— Да, твоя дочь. Помнишь?
Мать продолжала удивляться.
— Почему ты звонишь в такое время?
— Хочу сообщить вам, что я прилетела.
— Я так и думала.
— И что у меня все в порядке.
— Об этом можно было бы и не говорить.
Марина обиделась.
— А если бы произошел несчастный случай?
— Тогда мы бы точно узнали об этом.
