Родители неоднократно заверяли его, что семья, у которой он остановится, будет незнакома с современными технологиями.
— Компьютер? — спросил он, едва оказавшись в своем новом жилище. Однако, хотя они смеялись над его акцентом и лицом, Цицерон ясно понял одно — им неведомо, что такое клавиатура, но недалеко отсюда находится Интернет-кафе.
— Money?[28] — выпалил он. Это был лишь пробный шар, ничего не давший.
Здесь царили строгие правила. Иметь деньги учащимся было запрещено. Их ему выделяли только на транспорт и мелкие покупки, совершаемые в сопровождении хозяйки дома.
Как жалки были Леонора и Эрнесто! Всю свою жизнь они хотели быть особенными и непохожими на остальных, но оказались самыми обычными родителями-диктаторами.
«Вам известно, что из-за вас я за целый месяц не прочел ни единой книги, и меня денно и нощно заставляли пялиться на реалити-шоу?» — упрекнет он их, когда вернется.
Однако грядущая месть не утешила его. Перед Цицероном возникла проблема, требовавшая немедленного решения, и он не мог ждать целый месяц, чтобы справиться с ней. Ее следовало решить без промедления.
Но пока было возможно лишь временное ее решение, и оно в виде монеты затаилось здесь, на земле, где-то в темном углу под колесами машины. Цицерон почти чувствовал этот евро с изображением кельтской арфы. Монета избавила бы его от отчаяния, но никак не давалась в руки, и Цицерон начинал терять надежду.
Он уже собрался пристать к какому-нибудь любителю выгуливать собак по ночам, когда окно девицы скрипнуло и вынудило его поднять голову.
Цицерон увидел, как та ловко выпрыгнула на улицу и исчезла за углом. Какая обманщица! Анхела сказала ему, что собирается лечь спать, а на самом деле решила улизнуть из дома. Ей так легко от него не отделаться!
Цицерон последовал за блондинкой в сторону парка, оставаясь незамеченным.
— Ты хочешь сказать, что в доме шпионы? — спросила кого-то Анхела.
Цицерон навострил уши. Он спрятался за клумбой и слышал и видел, как девица разговаривает с кем-то, сидя на скамье в полном одиночестве.
Анхела была одна, у нее не было ни мобильного телефона, ни собеседников. Она смотрела перед собой и жестикулировала точно сумасшедшая. Девица говорила ясно, отчетливо и через несколько слов умолкала, будто выслушивая чей-то ответ. Если она хотела одурачить его, это ей удалось.
— Что за пикси? Опасные пикси?
Цицерон наблюдал за ней. Анхела не притворялась, не репетировала пьесу, она действительно разговаривала сама с собой и даже дерзко возражала, будто вела словесную дуэль.
— Нет, Лилиан, нет. Не сбивай меня с толку. У нас живут всего два итальянца и сеньора Хиггинс.
….
— Клянусь тебе, что я больше никого не видела.
….
— Ясно, что это итальянцы. Они носят итальянские носки, едят пиццу и говорят mamma mia.
…
— Нет, не было никаких странных визитов.
Анхела встревожилась.
— Мне следует заглянуть в шкафы? Не пугай меня!
Она воздела руки к небу.
— Ну кто такие пикси?
Цицерона поразило невежество Анхелы. Даже первоклассники знали, что пикси — это особенно надоедливые и озорные волшебные существа зеленого цвета с заостренными ушами.
Наступила долгая пауза, Анхела согласно кивала головой, хмурилась, приподнимала брови, как поступает ученик, слушая утомительное объяснение во время урока. Ей объясняли, кто такие пикси и как они выглядят?
Действия блондинки заинтересовали Цицерона. «Si non era vero era ben trobato».[29] Анхела походила на человека, который разговаривает со своей совестью, с НЛО или волшебным существом.
— Какой они величины?
Может, Анхела установила связь с волшебным миром?
— Ладно, замечательно, но я хочу связаться с Патриком, — выпалила она категорично, будто ей надоело слушать малоинтересные вещи и она решила настоять на том, что действительно для нее важно.
Цицерон почувствовал легкий удар по самолюбию. Девица произнесла «Патрик» с такой страстью, что ему стало не по себе. Спору нет, тот производил впечатление — рост громадного ирландца был никак не ниже двух метров, ручищи у него были как у Кинг Конга, трицепсы как у участника турнира шести наций, кроме того, он явно был завсегдатаем пабов и балагуром, а еще одним из тех, кто, вероятно, по чистому везению умел целоваться и говорить всякую романтическую чушь девушкам, сводя их с ума.
Луси ведь намекала Цицерону, сколь страстно они с Анхелой целовались. А вдруг этот Патрик даже танцевать умеет? Хотя на него это не похоже…
У Цицерона тоже была целая куча достоинств. Любой, у кого были глаза, мог увидеть его многочисленные положительные черты. Цицерону захотелось перечислить их: во-первых, он был парнем… г-м-м-м… смуглым парнем… парнем… парнем…
Больше ему ничего не приходило в голову.
«Но, естественно, — оправдывался он, — уже ночь и немного грязновато…»
Поэтому Цицерон решил отложить поиск миллиона других своих добродетелей на более подходящее время. Ему было совершенно ясно, что этот Патрик принесет ему несчастье — как все завоеватели без духовных интересов, — но, возможно это было лишь его фантазией и самообманом.
Цицерон снова прислушался к разговору Анхелы — та, похоже, договаривалась с каким-то невидимым существом — и убедился, что девица умела и договариваться, и торговаться.
— Дай мне способность к языкам, а я постараюсь подключиться к «мессенджеру» Анхелы и раздобыть адрес Патрика.
Что-то невероятное! Анхела говорила о себе в третьем лице. Блондинка оказалась первоклассной актрисой.
Она дерзко вскочила на ноги, с хмурым видом подняла голову к небу, скрестила руки на груди, закрыла глаза и подчинилась чему-то несуществующему, ибо, снова открыв глаза, недовольно прошептала:
— Маленькая дрянная волшебница… Я совсем не понимаю, что ты говоришь.
Цицерон покраснел. Волшебница может помочь ей изучить язык! Как чудесно!
Хотя Анхела придерживалась иного мнения.
— Ну, нет же! Как можно продолжать, не понимая ни единого слова?!
И тут Цицерон поверил, что Анхела не играет, что она явно говорит с кем-то, кого он не видит, но этот кто-то обладает телесной формой, умеет думать и высказывать собственные мысли.
Цицерон разозлился. Если речь идет о волшебном существе, он готов сделать все, чтобы увидеть его. Если какая-то крашеная девица способна общаться с волшебниками на равных… он, эльф-охотник 20 уровня, найдет доступ к их коду!
Возможно, действительность была гораздо интереснее, чем он себе представлял.
Возможно, он упустил что-то по-настоящему хорошее.
Пожалуй, его родители немного правы и ему стоит обратить внимание на реальную жизнь.
Пока Цицерон впитывал в себя множество миров, которые вмещал наш мир, как и множество еще не раскрытых тайн, он почувствовал, что по штанине его брюк течет что-то влажное и горячее.
Он поднял глаза и ужаснулся — на него с близкого расстояния смотрели большие глаза. Вскоре под глазами, сиявшими всеми цветами радуги, открылась огромная пасть, обнажившая ряд зубов. Из глотки бестии вырвался свирепый лай.
Цицерон выскочил из своего укрытия и закричал. Собака залаяла еще оглушительнее. Ее хозяин произнес что-то оскорбительное по-английски.
Бедный Цицерон бросился прочь и столкнулся с удивленной Анхелой. Той пришлось прервать разговор с Лилиан, недоумевая, чем в кустах, черт подери, занимался этот больной на всю голову тип, дерущийся с собакой.
Столкнувшись, оба упали на землю, начали потирать лбы, с трудом поднялись и были вынуждены заговорить.
Анхела, как обычно, возмутилась:
— Что ты здесь делаешь?
— Проходил мимо, а ты?
Однако она не ответила на его вопрос и, как это обычно делают девушки, перешла в контрнаступление, задав встречный вопрос:
— А это что такое?
Цицерон вспомнил горячую влагу.
— Похоже, собака…
— Тфу!! Она описала твою штанину.
— Ну и что я…
— Я сейчас сдохну от этой вони!
— Я ведь не могу отрезать себе ногу!
— Окуни ее в озеро!
— Сама окуни!
Цицерон ненавидел воду и страшно боялся любых водоемов, кроме бассейнов с цветной мозаикой. Мрачное озеро, где обитали опасные для жизни водоросли и глубоководные чудовища, вряд ли годилось для того, чтобы в нем…
Анхела стояла на своем.
— Я ухожу!
Вместе с Анхелой уходило его евро и возможность подключиться к счастью.
— Подожди, подожди!
Цицерону пришлось набраться храбрости, чтобы окунуть ногу в подозрительную жижу — будь что будет, — а потом вытащить ее, покрытую темной и подозрительной субстанцией.
— Видишь?
— Да, вижу, промокла еще сильнее, чем прежде.
— И стала грязнее.
