Марина поняла, что у нее примитивно-фольклорные вкусы. Как твердила ее мать: «Одевай обезьяну хоть в шелка, она все равно останется обезьяной». Изящество — удел Анхелы. Как бы то ни было, Марине не хотелось злоупотреблять расположением Лилиан. Ее мать, которая очень любила высокий стиль, также говорила, что «Жадность фраера погубит».
— Мне хватит дара в математике и языках.
Однако Лилиан решила умерить ее аппетит.
— Дара к языкам более чем достаточно.
Марина смирилась — а то можно вообще остаться без ничего!
Лилиан взмахнула крылышками — раз, два, достала крохотную иголочку, которую прятала под жалкой электрической лампочкой в сорок ватт, висевшей на потолке, и произнесла какие-то непонятные слова.
Марина закрыла глаза, ожидая, что почувствует укол, неожиданный жар, мысленное озарение и нечто сверхъестественное, что хотя бы отдаленно отдавало волшебством. Но ничего такого не произошло. Она открыла глаза и взглянула на фею, а та, в свою очередь, с удивлением посмотрела на нее.
Лилиан жестом велела Марине приоткрыть дверь — в маленькую комнату влетели несколько отрывочных, непонятных фраз, произнесенных миссис Хиггинс и ее постояльцами.
— Ты понимаешь, о чем они говорят?
— Нет.
Лилиан вздрогнула и велела ей закрыть дверь.
— Что-то происходит…
— Что именно?
Как раз в это мгновение что-то глухо ударилось в оконное стекло. Обе умолкли и насторожились. Шум повторился снова, затем еще раз.
Барабанили в окно. Кто-то бросал в него камушками. Кто это мог быть? Несомненно, какой-то упрямец.
Марина осторожно, чтобы ее не заметили, выглянула в окно.
Это он! Странный тип!
— Это тот, надоедливый, из самолета!
— Отделайся от него, он нам не нужен, — прошептала Лилиан.
Марина полностью согласилась с феей. Она открыла окно настежь и оказалась лицом к лицу с непрошеным гостем.
— Что тебе?
Увидев ее, Цицерон улыбнулся.
— Не желаешь прогуляться?
— Нам запрещено выходить после десяти.
— Ты можешь вылезти через окно, как я.
Марина сделала вид, что возмущена, но эта идея ей понравилась. С пятого этажа их квартиры в Сант-Фелиу такой шаг был бы безрассудным, однако в Дублине ее окно находилось на уровне улицы. Но она не стала ни с кем делиться своими мыслями.
— Ты с ума сошел?
— Я по горло сыт доставшимся мне семейством. Марина обрадовалась. Так ему и надо за то, что встрял между ней и любовью всей ее жизни!
— Значит, тебе было плохо!
— Слушай, не будем враждовать, я просто хочу, чтобы ты меня проводила.
— Куда? Ты что, не видишь, кругом темень и ни души.
— Мне говорили, недалеко отсюда есть Интернет-кафе.
Вот в чем дело! Типу не терпелось подключиться к Интернету. Этот кривляка стал ей невыносим.
— Иди один.
— Дело в том… что у меня нет ни евро.
— Вот как!
— А у тебя?
Марина соврала, чтобы отделаться от него.
— У меня где-то завалялся один.
Цицерон не знал, что делать. Ему было стыдно. Несмотря на обещание блондинки, он не решился напомнить ей о нем.
— Ты мне дашь его взаймы?
Марина улыбнулась. На этот раз она выиграла.
— Если пообещаешь, что тут же исчезнешь.
— Обещаю.
Марина швырнула монетку в ночь. Та звякнула, ударившись о бетон, и этот звук приглушенным эхом прозвучал в темноте. Марина закрыла окно, заметив, как чудак наклонился и принялся искать свое сокровище.
Лилиан похвалила ее.
— Очень хорошо. А теперь выключи свет, положи своей чемодан на кровать, чтобы казалось, будто на ней кто-то спит, подожди несколько минут и тихо выберись через окно, чтобы никто тебя не заметил.
— Куда мы пойдем? — встревоженно прошептала Марина.
— Подальше отсюда.
— Зачем?
— Разве ты не заметила? — произнесла Лилиан по слогам, обнюхивая все углы, точно собака-ищейка.
Марина почувствовала озноб.
— Кого?
— Непрошеных гостей.
Цицерон
«Где же этот проклятый евро?» — спрашивал себя Цицерон, шаря руками по земле.
У монеты был коричневато-серый печальный цвет асфальта, и только потому, что она сливалась с асфальтом, его рука стала отвратительно грязной, пока щупала землю, находя что угодно, кроме денежки, которую девица бросила ему в окно.
Цицерон из охотника перевоплотился в танцующего под окном медведя. Никогда раньше ему не бросали монету подобным образом, а после этого случая он вообще никому не советовал бы это делать. Все это было унизительно и довольно неприятно, особенно потому, что была почти ночь, а евро никак не находился, оказавшись, скорее всего, в сточной канаве перед рядом жмущихся друг к другу домов из красного кирпича, похожих друг на друга как две капли воды: с одинаковыми водосточными трубами и пятнами от сырости, с одинаковыми трусами в одинаковых садиках и цветочными занавесками на окнах без наружных ставней.
Хотя на Цицерона эта мимикрия не наводила скуку и не угнетала. Наоборот, она успокаивала его, ибо очень напоминала виртуальную экстраполяцию.
Цицерон взглянул на темное окно, откуда несколько минут назад выглянула циничная крашеная блондинка, не простившая ему то, что он вез колбасу. Раэйн бы такого не допустил. Он похитил бы ее, привязал к высокому дереву и пытал до тех пор, пока с этой вредины не сошла спесь королевы эльфов.
Цицерон чувствовал себя оскорбленным, но он зависел от этой мнимой блондинки. Обе ее подруги были куда как хуже. Он это чувствовал интуитивно. Коротышка по имени Антавиана была испорченной, а мудрая девица по имени Луси — надоедливой. Цицерону больше нравилась грубость Анхелы, которую хотя бы можно было понять. Кроме того, Анхела заключила с ним договор, хотя тот был не менее странным, чем она сама.
Однако Цицерон не мог не признать, что в Анхеле было нечто такое, что его привлекало. Это была девица-мутант, напоминавшая калейдоскоп или хвост павлина. В зависимости от времени, света и места Анхела была разной. Он сказал бы, что глаза ее меняли окраску, грудь — форму и размер, иногда она казалась выше, иногда — ниже, и ему не удавалось точно определить, были ли ее волосы светлыми, темными или же крашеными. В высшей степени странно. Как и ее характер, действия и жесты, Анхела была совершенно неуловима.
Неужели реальные девушки все такие странные? Бог с ними. Поэтому Цицерону больше нравилась Тана, которая всегда оставалась сама собой. Ее синяя туника всегда образовывала одни и те же складки, чьи изгибы отличались точностью, а цвета были математически выверены. Тана являла само совершенство и предсказуемость, ночью она видела точно кошка и упругими шагами перемещалась по экрану компьютера.
Тут Цицерон почувствовал острую боль в левом легком. А может, это заболело сердце? Тоска. Он отчаянно тосковал по своему виртуальному лесу и друзьям, своим налетам и своей подруге Тане. Цицерон очень стыдился плакать, но сейчас он был готов разразиться крупными слезами. И не без причин.
Он оказался один в чужой стране, почти голый, совершенно нищий, совсем без поддержки. Его новая семья была многочисленной и способной лишь к поспешным выводам. Цицерону не удалось сосчитать, сколько в ней детей, он не мог вспомнить их лиц и имен, но примерно прикинул, что никак не менее полдюжины.
Все хозяйские дети были шумными, сопливыми и веснушчатыми. У всех них был вид безбашенных хулиганов, ибо стоило только этим ребятам его заметить, как они тут же с криком набросились на него, требуя футболки «Барсы»[26] и карамель с сангрией.[27]
Таково было его первое впечатление, и оно привело его в ужас. Позже последовали другие, еще более удручающие события.
Ему выделили койку в комнате, набитой малолетками всех возрастов. Стены в ней были оклеены плакатами с изображением всклокоченных футболистов, на полу валялись сотни пар спортивной обуви, пропитанной потом и источавшей зловоние. Цицерону пришлось делить душ с парой наглых близнецов, которые удивлялись, что у него на теле совсем нет веснушек.
За столом ему приходилось драться, чтобы подцепить вилкой жирную отбивную, но кто-то все равно ловко перехватывал ее у него по пути к тарелке. Цицерон не мог найти ни виновного, ни, естественно, отбивной. Ему приходилось вступать в жестокое сражение за право присесть в уголке дивана, и он громко верещал, как это делали все, пытаясь завладеть пультом дистанционного управления и переключить телевизор на другой канал.
Все продолжалось до тех пор, пока он не устал.
Цицерон ничего не понимал из происходящего на телеэкране, к тому же он был робким, голодным и чувствовал себя не в своей тарелке. Как только он вставал, место, которое занимало его тело, тут же загадочным образом испарялось и оказывалось занятым двумя другими, растянувшимися на диване. Его отсутствие никого не волновало, поэтому он отправился в комнату, где стояли койки, вылез через окно и оказался на улице с пустыми карманами и желудком и без малейшей надежды хотя бы несколько минут с удовольствием посидеть за Интернетом.
