…Я не знаю, что вытворяли с господами Романовыми и их прихлебателями сотрудники Васильчикова, но раз они стоят на своих ногах и не харкают кровью — ничего такого, чего нельзя было бы пережить и перетерпеть. Так что ж они так «поют»? Рокоссовский, Горбатов, Поликарпов — ни один из них не признавался ни в чем. А уж там методы воздействия были — ого-го! Так чего ж эти все признают, ничего не отрицают?! О, еще один…
— …Обвинение?
— Саботаж с целью подрыва обороноспособности Российской империи и шпионаж в пользу Уругвая.
— Признаете вашу вину?
— Полностью. Я понимаю, что мне нет прощения, но прошу вас, умоляю: пусть мне сохранят жизнь. Я искуплю, я оправдаю, я… я буду ходатайствовать перед государем…
Да-с, ничего у меня так родственнички. Трусливая сволочь! Может, в самом деле: плюнуть, да и в расход их, к чертовой бабушке? На кой нам такие нужны?.. Рабочие руки? А что они делать-то могут? К тому же сегодня я читал очередное донесение Гейдена, в котором Федор Логгинович помимо прочего сообщает, что в вотчину «дяди Паши» отправлено еще восемьсот пятьдесят три семьи ссыльнопоселенцев. Считай, не менее полутора тысяч пар рабочих рук. И это если баб не считать. Ну, и на кой мне сдались эти Романовы?..
— …Государь, — Васильчиков тихо шепчет мне на ухо, — все. Больше нет…
— Все признались?
— Да.
Я внимательно оглядываю сидящих на лавках зэков. Пустые глаза, ничего не выражающие лица… Быстро же вы сломались, господа члены царствующего дома! А ведь кто-нибудь из вас мог занять престол, случись что с императором! М-да, хорошо, что я вами всерьез занялся…
Встаю с кресла и выхожу на освещенное место. Они увидели меня, а через секунду осознали — кого они увидели! Секундная пауза, а потом с лавок раздается дикий жалобный вой:
— Ваше величество! Пощадите! Помилуйте!
Сановная нечисть валится на колени и пытается ко мне подползти. Картинка, достойная кисти Босха. Особенно меня умиляет Сергей Александрович, истово тычущий своего жену-адъютанта Мартынова носом в пол, приговаривая: «Кланяйся, Анатоль, кланяйся! Николя добрый, он нас помилует! Я же его на коленях качал…» От осознания того, что некогда этот любитель мужчин качал на коленях маленького Николая, мне становится мерзко. Представляю себе, о чем он при этом мечтал, выродок!
Слюнявый Мартынов кланяется так, словно вознамерился пробить в монастырском подвале пол. Рядом с ним усердствуют Николай Константинович и Миш-Миш[61] — сынок Михаила Николаевича. Кое-кто из Романовых не перенес столь вольного обращения со своей персоной со стороны следователей КГБ и сменил монастырскую камеру на другое место жительство. Надо полагать — в районе N-ского круга вотчины Сатаны… Но оставшихся, все одно — до черта!..
Меня начинает утомлять это завывание. Пора и побеседовать:
— Ну-ка, вы, уроды! Заткнулись быстро. Иначе я сейчас уйду, а вот этих милых людей, — жест в сторону костоломов Васильчикова, — попрошу научить вас вести себя в присутствии императора и самодержца!
Вопли мгновенно стихают.
— Значит, так. Головы мне ваши не нужны. Вы сами тоже, но, к сожалению, вы носите мою фамилию. Так что убивать вас не будут, но в ссылку, на вечное поселение — сегодня же. Сидеть будете поодиночке, в монастырях, без связи с внешним миром. Охрана с вами общаться не станет. Кто решит постричься в монахи — подумаем. Газеты и журналы получать будете. Письмо можете отправить, одно. Мне. Если придумаете, чем вы можете быть полезны. Понравится — посмотрю, что с вами дальше делать. Все ясно? Не слышу ответа.
Романовы вразнобой сообщают, что им ясно.
— За сим — прощайте, милые родственнички. Надеюсь, что больше вас не увижу.
Вокруг меня смыкается лейб-конвой, и мы гордо уходим. Уже на лестнице меня догоняет Васильчиков:
— Государь, их и в самом деле по монастырям?
— Серж, ты с ума сошел? Помнится, мы с тобой уже оговаривали этот вопрос…
— Вас понял, государь. — И уже кому-то из своих: — Николай Воинович, распорядитесь: действия по плану «Народ». Акция прикрытия — директива «Неман»…
Интерлюдия
— Дядька Сысой! Ну, дядька Сысой! Ну, расскажи: чего еще-то в суде было-то?..
Пожилой мастер в железнодорожной тужурке, не обращая внимания на стенанья молодых слесарей, положил на место разводной ключ, обстоятельно вытер руки обтирочным концом. Затем даже не прошел, нет — прошествовал к курилке, так же, не суетясь, уселся на скамейке, поерзал, устраиваясь поудобнее. Молодые рабочие бросились к нему, но мастер все так же неторопливо вытащил кисет и принялся набивать махорочкой маленькую обкуренную трубку. Закончив священнодействовать, он начал не спеша рыться в карманах в поисках спичек.
Этого издевательства молодые рабочие депо уже перенести не могли. К трубке мастера протянулись сразу три горящие спички, две коробки со спичками и один тлеющий трут.
— Ну, дядька Сысой, ну не томи — рассказывай…
— Дак вот, робята, я и говорю: привезли нас, значит, в суд. А там народу — страсть! Но нас ведут, точно бар каких, до самых мест проводили. Любезно так, усадили, спросили, не надо ли, мол, чего. И еще других приводят, аккуратно эдак вот рассаживают. А мастеровщины — со всей Москвы собралось! И с Трехгорной, и от Эйнема, и от Абрикосова… Ну мы, ясно дело, меж собой переговариваемся, как да что друг дружке рассказываем. Тут вдруг глянь: что за притча такая?! Входят какие-то, по повадке судить — мастеровые, а по одежке — купцы, не иначе! Мы сперва оробели, а потом стали расспрашивать: что такое? Мастеровые с-под Нижнего, из Стальграду…
Мастер вкусно затягивается, выпускает клуб дыма. Молодые сидят как на иголках, ожидая продолжения.
— Так вот, стальградские нам порассказали такое!.. Хоть верь, хошь — нет, а только заработки у них супротив нашенских — втрое! Мало что не вчетверо!
Новый клуб дыма, новая пауза…
— Дык вот, заработки — это еще что! Ляксандра Михалыч Рукавишников им и школы устроил для рабочих, и для деток ихних. И больницы у них при заводе, и не казармы у них, а вовсе — коти… коты… котежды, о!
Мастер гордо обводит взглядом молодых.
— Дядь Сысой, а че это — котежды?
— Дура, это так называют — котежды, а поглядеть — дома! Свои собственные. На четыре семьи! И каженной семье — вход отдельный. И которы женились — тем разом такую квартиру и выделяют.
— Ну да? — Один из молодых недоверчиво чешет в затылке, сбив на сторону картуз.
— Да вот так, мил друг. И Рукавишников, хозяин ихний, кажное лето детишков ихних собирает и отправляет к морю. Лагерь он им устроил… этот… пионерский, о!
— И скока ж это наприклад встает? — теперь уже интересуются сразу несколько молодых. Хором.
— А нискока! Ляксандра Михалыч из своего карману за все кладет!
— Живут же люди, — завистливое многоголосье.
— И то! Они каженное воскресенье за него земные поклоны бьют. А коли в цехах где встретют — он мимо пройдеть, а они его в спину-то — крестить. Чтобы, упаси господь, не приключилося с ним чего…
Трубочка догорела. Мастер начал аккуратно выстукивать ее о каблук.
— А в суде-то че было? Ну с этими, преступниками. Которы супротив государя?..
— Дак вот, вывели их всех и почали спрошать: что, мол, да как? А те честно говорят: шпионили, значит, пакостили всемерно. Как сказал один, что господина Рукавишникова убить хотел, — стальградских едва-едва казаки сдержали. Все ж двое добрались, в морду его дрызнули. А потом и вовсе страшное: государь-то, батюшка, хочет, чтоб по всей Рассее было как в Стальграде. А дядьям его это ясно — супротив горла! Они и его убить замышляли. Тут такой шум поднялся — спаси Христос! Все с мест повскакали, все лезут. Один с Трехгорки сапог с себя стятнул — да в них и пустил. Попал…
Потом все закончилось. Добер, государь, добер. За такое вешать прилюдно, на площади нужно. А он их только в ссылку определил. Не могу, мол, кровь проливать.
Мастер встал, отряхнулся:
— И вот че я вам скажу, робяты: изведут нашего государя! Через доброту свою он и пропадет. Ежели народ за нашего государя не встанет — как есть изведут…
Газета «Московские ведомости» от 20 июня 1889 года
«…Следуя по Костромской губернии, обоз с осужденными проезжал деревню Логиново Галицкого уезда. Внезапно крестьянин Демьян Ермилов узнал одного из осужденных — гражданина Романова С. А. С криком „Убивцы! На государя умышляли!“ Демьян Ермилов вместе со своим соседом, крестьянином Яковом Кузнецовым, схватили топоры и бросились к осужденным. Конвой в составе двух казаков и шести солдат, возглавляемых поручиком фон Смиттеном, не пропустил возбужденных крестьян к осужденным, и тогда Кузнецов метнул топор, попав в голову осужденного Романова С. М., нанеся ему смертельную рану. На крик Ермилова сбежались остальные крестьяне деревни Логиново. Узнав в осужденных врагов народа, миряне вооружились топорами, вилами и прочими сельскохозяйственными орудиями и напали на конвой. Конвой пытался не пропустить решительно настроенных крестьян к осужденным, стрелял в воздух, но все было тщетно! Солдаты и казаки были избиты возбужденными патриотами, а поручика фон Смиттена связали, при этом оторвав с мундира погон, отобрав и сломав шашку и испортив револьвер. Через несколько минут жизнь изменников родины оборвалась под тяжестью народного гнева.
